Звезды приходят в чум

               


                Из книги «Вкус маранги»


             Душа без воображения – все равно, что обсерватория без телескопа.
                Бичер



Говорят, родится ребенок в ненецкой семье, и на небе загорается новая звезда. Так было, когда родился Явор и Ептей Ядне - они древние, в начале рода, и звезды были. Отец Тэчу появился под сиянием новой звезды, не обошлось без доброго знака с мамой Ненэй, а уж когда появилась Нина, было столько ярких всходов, что не счесть. Её сестренка Нойчо- Анна увидела своё светило, и самой младшей Тамаре досталась звезда, правда, не совсем удачная - мало светила, и двум очень поздно родившимся братьям. В общем, всем досталось по звезде – всему роду, и соседям, и друзьям, каждому, кто в стойбище, и всему ненецкому народу.
Хорошая, красивая легенда. Дети рождаются: румяные да белые - красивыми считаются, а рыжие – так вообще красавчики, эталон красоты.
- Это солнышко, - говорят, - солнышко красное родилось.
А Нина родилась темная, несмотря на то, что много звезд зажглось разом. Волосы черные, глаза папины, только маленькие, а ему радость-то какая!
- Девочка похожа на отца, - говорили, - счастливая будет.
- Паридена не (черная женщина), - прозвучало первое слово повитухи, принимавшей роды. Она радостно это сказала, перерезав пуповину. Но это первое слово, что воробей, не поймаешь. Именем первым стало. И каким! В обществе устоялось: черная женщина - плохая женщина. Имя, данное повитухой, понятно, никогда не нравилось Нине, и принесло много переживаний. Горько ей было от такого прозвания. Об этом она пишет в одной из своих книг. У каждого ненца есть личное имя, которое как только он родится, ему придумывают мама или бабушка. Порой дают, что в голову придет. Не важно, что не благозвучное, детей хватает, ещё успеют и красивое придумать. Маме повезло: Ненэй - золотая означает. Хадку, двоюродному брату Нины, повезло меньше. На улице шел буран, маленький буран – хад. Вот и получился Хадку. Какие-то имена нельзя перевести. И вообще совсем не обязательно переводить имена. А одного малыша, к примеру, Боньку-Бонькуку, почему-то так назвала родная бабка. Ненэй всё это понимала и видела, что «Паридена не» не нравится ребенку, чтобы как-то смягчить, ласково называла малышку Палька, Палькаця - Черненькая, объясняла, что ничего уже изменить нельзя, это бабушка, что на свет помогла ей появиться, так назвала.
- Она, как вторая мама, навещает тебя, подарки дарит.
Правда, и со стойбища уезжает не с пустыми руками.
Ребенка ждали на свет, но родился он, прямо скажем, в не очень подходящее время. И вот по какой крайне уважительной причине для кочующего с огромными стадами народа. Родиться Нина должна была, когда несколько семьей - всё стойбище - собрались каслать, уже и чумы убрали и аргиш выстроился, чтобы отправиться на новое пастбище. И никто в такие моменты не смотрит: беременная ты или нет, схватки у тебя или вот-вот родишь – собираются и едут. Пора. Олени объели весь ягель. Во-первых, они могут разбежаться. Во-вторых, и это у любого ненца, хозяина или хозяйки, в подсознании: пастбище истощилось, не надо давать животным вытаптывать землю, надо переезжать на другое место. Они всегда думают о будущем – земля им или другим оленеводам снова пригодится. Не надо до конца вытаптывать мох. Они из опыта знают, и наука подтвердила, нужно больше семидесяти лет, чтобы потом вырос новый. Не будешь соблюдать правила, останешься без пастбищ, без оленей. Так что в путь.
А что же с рожающей золотой Ненэй? Поставили ей небольшой чумик в местечке Епока-Яха, оставили с бабкой-повитухой, и поехали. Переживают, жалко, но ничего не поделаешь, не стенает, не кричит и роженица – тоже понимает. Ненецкая женщина мужественная – не кричит. В начале я не поверила. Какая тренированная, сознающая всю опасность не только для её жизни была Катя - радистка у Штирлица. Помните в «Семнадцати мгновеньях весны»? Но не выдержала боли при родах и на русском закричала «мамочка», провалив операцию в глубоком фашистском тылу. Мне ответили: «Иди в любую больницу и спроси: ненки кричат или нет, когда рожают?» Пошла. И в самом деле, ни одна акушерка, ни одна медсестра не сказали, что кричат, ну, может быть, совсем редко, в особых случаях. Они очень терпеливые, выносливые и закаленные. Эти женщины всю жизнь двигаются, выполняют тяжелую физическую работу. И потому легче переносят роды, чем остальные. Ни одна из них не капризничает, не кричит, не бегает. Всё достойно, сдержанно, без паники. И получается, что не принято у них, закон не позволяет. Роды - такая же трудная работа, как и вся остальная. Если уж слишком трудно, то на помощь призывают одного из святых. Только в роду Ядне есть такое божество, как Хозяйка постели – Вавн тер (вав - постель, тер – хозяйка). Когда женщина не может родить, рожает же она не лежа на спине, а полустоя и опершись на что-нибудь, на спине её держат изображение божества. Дремучесть, скажите, вековая? А я скажу ещё: мужество и великое терпение ненецкой женщины. Ненэй всегда тяжело рожала, и Вавн тер много раз прошлась по спине женщины, оставшейся без медицинской помощи. И всегда получался нужный результат. То ли от веры особой, то ли так повелось столетиями. Так рожала через десятилетия и их невестка. Возможность оказать квалифицированную помощь в медицинском учреждении была - прилетал за ней вертолет, садился у чума, чтобы забрать в роддом, больницу, но она никогда не соглашалась, и он улетал обратно. И так семь раз велела она отправлять вертолет пустым. Сделала женщина своё дело и через два-три дня в путь - всё. Залёживаться не будет, некогда. Олени-то уже ушли. Хозяин приедет за ней, дети или кто-то ещё.
Шел сие ниць – апрель, месяц обманного отела оленей, когда родилась Нина Ядне, но тогда у нее было другое имя - Паридена не, Черная. Обмыли Паридена не, завернули в шкуры. Но она до сих пор, а лет ей предостаточно, не показывает никому свои черные локти, и часто трет-трет их. При этом посмеивается:
- Видно, воды у них не хватило.
Да, у мамы Париденане это были не первые роды, а опыт, как известно, великий учитель. Положили девочку в родовую люлечку (с люлечкой тоже особая история, потом расскажу) и поехали домой, в чум, который переместился ещё севернее, ближе к Обской губе, где холоднее и ветренее.
Женщине всегда трудно в тундре. У нее остались все те же обязанности и работа, что и двести-триста лет назад. Двадцать первый век с его нанотехнологиями и адронным коллайдером тоже ничего нового не принесли ей. Выживай, как хочешь и как можешь. Это твоё личное дело. И никого не интересует беременная ты или кормящая мать: бродит по заснеженной тундре, раскапывает снег, ковыряется – хворост, дровишки собирает, а рядом люлька стоит. Печь топить надо, семью кормить. Хорошо бы три раза в день горяченьким – чай согреть, мясо сварить, особенно вечером, когда все соберутся.
Малышке нашей повезло. Она в семье как избранная: папина любимица - прямо бог и царь. Девочки и помоложе неё работали. У  сестры её Анны большие разработанные руки. Она с пяти лет трудится как взрослый человек: выделывает шкуры, шьет, ухаживает за малышами. Никогда Палька не делала тяжелую работу - папа не разрешал, в обиду не давал. И всё потому, что на него похожа была, только девочкой родилась. Сыновей не было. И очень долго люди не понимали, кто сидит на нарте позади Тэчу, мальчик или девочка. Если мальчик, то чей? Капюшон малицы одинаковый, что у девочки, что у мальчика. Если девочка, то одета в мужскую одежду. Поди, разберись, в чем тут дело, в особой любви отца к ребенку и потерянной надежде на сына или чудаковатости. Палька дольше всех носила мальчишеские наряды. Отец в гости едет – берет её с собой, на рыбалку - опять она с ним. Пока он лунку долбит, она в своей ягушке на нартах сидит, он её ещё заботливо прикроет гусем (верхняя одежда из шкур). Молча посчитает, сколько лунок папа  продолбил,  и уснуть успеет дочка. Проснется: они уже в чум едут, он рыбы наловил. Тэчу брал Пальку летом и на баркасы. Конечно, ей было интересно.
О тепле летом за Полярным кругом можно говорить лишь условно. Снега нет, ветер помягче, круглыми сутками светит солнце, вода открытая, но ледяная. Сапог резиновых в том её детстве ещё не было. А шили из тюленевой шкуры. Откуда тюлени? Морской охотой ненцы тоже занимались. Её папа всё умел. Мама шила ему длинные сапоги, а на стыке голенища и подошвы швы заделывали смолой. Сколько ни старались, они все равно через считанные минуты пропускали воду. И обувь мокрая, и ноги мокрые. И так часами и годами в студеной воде Тазовской губы добывали ненцы рыбу. Когда появились сапоги для рыбаков, то изношенную, верхнюю их часть бригадиры отдавали рыбакам. И в семьях матери шили из мягких голенищ сапоги детям. Живой, трепещущей рыбой наполнялся баркас. За трудной добычей, сидя на корме, наблюдала любимая доченька Тэчу. Блестя чешуей, билась хвостами, норовя прыгнуть в воду серебристая рыба. Да, разве прыгнешь – борта высоки у баркаса. Правда, раз видела, как одна прыгунья взвинтила вверх и шлепнулась в воду. И ещё вспоминала, дедушку Ептея, который говорил, что есть золотая рыбка, и кто её поймает, у того всё будет, и сапоги непромокайки, и платье красивое, и настоящие куклы с большими глазами.
Словом, пока в семье было три дочери, отец возлагал на неё надежды, скорее иллюзорные, как на продолжательницу рода. И внешне вроде всё соответствовало. Они привыкли так её одевать. Надо заметить, в детские годы почти всех детей одевают в мальчишеские малицы. На всю семью женскую одежду долго шить, это довольно сложный заказ - специально надо подбирать орнамент и крой. А мальчиковую? Это же просто. Поскольку в семье не всегда хватало одежды, то проблему решали именно так: все дети до какого-то возраста ходили в мальчиковой одежде. Но дочь росла и однажды устроила настоящий протест. В самый неподходящий момент – отец забирал её из Антипаютинского интерната, где она училась в начальных классах, они собирались заехать ещё в поселковый магазин за продуктами. Палька заупрямилась и всё:
- Не одену мальчишескую малицу, и всё!
Времени до закрытия магазина оставалось мало. Отец расстроился, стал уговаривать:
- Доченька, давай, скорее, поедем, а то магазин закроется, без хлеба останемся. Одевайся.
- Не поеду и всё!
Так же по-бойцовски она вступила в драку за первые детские резиновые сапоги. Из магазина папа привез настоящие детские сапожки. Они предназначались основной помощнице - старшей сестре. Настойчивость Пальки поражала:
- Это мне надо! Это мне должно быть!
Сапоги с нее стянули сестры. Она же сутки ни с кем не разговаривала, не общалась. Мама еле успокоила:
- Папины сапоги поизносились, он скоро новые получит, из старых тебе новые сошьем.
Да, так было довольно часто: ребенок не сдавал свои позиции по праву особенного, отличного от всех остальных. Папино воспитание и его постоянная психологическая поддержка на всю жизнь сформировали настойчивый, честолюбивый характер. И он проявлялся во всем, даже по пустяковым поводам.
Однажды сестры разодрались из-за фольги. Обыкновенной фольги. В бумагу с фольгой раньше упаковывали хороший, со слонами на картинке, - индийский и номер 36 - грузинский пополам с индийским чай (дружба такая). Мама открыла новую пачку чая. И эту бумажку схватила папина любимица. Она просто кинулась за ней. Игрушек-то особо не было, а бумажка так ослепительно блестит. В семье понимали, что этот ребенок выпадает из общего ряда, он другой, не как все.
В четыре-пять лет девочки, глядя на маму, старших сестер, начинают шить, кроить. Мама дает дочкам кусочки сукна, шкур – остатки от своего шитья. Девчонки что-то мастерят для кукол. Подрастают, уже в шесть-семь лет могут сшить настоящие кисы для братиков и сестренок.
- Сколько можно, - увещевала мама, - ты же девочка, надо учиться шить.
Действительно, не всё же с собаками бегать, постоянно таскать щенков и спать с ними, ставить капканы вместе с мальчишками, рыбачить с отцом. И Палька решила: она не то, что пыталась, а по-настоящему увлеклась шитьём. Полчища комаров были не кстати, шел ненянг иры - комариный месяц июль. Она забиралась под ситцевый полог, перебирала мамины мешки, искала нужные ей лоскутки, копалась, забывая о времени, иногда просила маму что-то покроить. Прерывалась только попить чаю и снова шила. Кто-то из детей дрова заготавливал, кто-то с животными возился или собирал яйца птиц по тундре, а она шила. Настойчивость все оценили, не мешали, напротив, поощряли и приветствовали - наконец-то девочка занялась достойным делом. Мама даже песенку сочинила про дочку-мастерицу. Дело было на рыбоугодье Яраванга. Здесь жили и трудились больше двухсот семей, выполняя колхозный план по рыбозаготовке. И мама пела:
- Яравангахана, сэдорана не, парколана  не …
«В Яраванге шить умеет, кроить умеет… На Яраванге она кроит и шьет, красавица такая. Растет у нас настоящая мастерица…». У нее так складно и ласково получалось. Видно, Ненэй уже испробовала всё, чтобы приучить дочку к женским занятиям. Песня про себя любимую Пальке нравилась, она вполне удовлетворяла её честолюбие. У мамы был низкий голос, какой-то грудной, но до чего же красивый. Она из рода не бедного, по осанке, манерам, глубоким знаниям и мудрости было явно заметно, что получила в детстве хорошее воспитание. Знала много древних легенд и песен, радостные - свадебные, песни-плачи, песни рода Салиндер. Удовольствием было слушать её не только детям. Собирались женщины, шили одежды своим мужьям, кисы, выделывали лапы (шкуры с оленьих ног) и слушали о красавицах и мастерицах тундры, о богатырях, о судьбах женских, о справедливости и доброте, - древние песни с глубоким смыслом и длинные, с запутанным сюжетом - по полдня слушали и всегда с интересом. А в полярные холодные зимы какую-нибудь легенду, запутанную историю могли рассказывать и три-четыре вечера. Дар сказительницы былин и певуньи передался Ненэй от её дедушки. Он огромный и белявый, много помнил, при этом был совершенно неграмотный. С маминой стороны все были белые, с папиной – чернявые, смуглые.
Пальке и её двум сестрам очень повезло: в чуме жили три поколения. Много сказок про мудрых и хитрых зверей, русского аналога Иванушку-дурочка рассказывал папа. На сказки более глубокого периода мастером был родной дедушка Ептей Ядне. До сих пор она помнит, как читал он бессмертные пушкинские строчки: «… гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том спит царевна мертвым сном…» Их впервые она услышала от него в далеком детстве. Откуда взялась переведенная на ненецкий язык «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» в глухой далекой тундре? Никто не знает переводчика, зато королевича Елисея - все. Все первые годы жизни «чернявенькой» девочки сопряжены с присутствием в чуме этого огромного старого человека. Крупный ненец, с крупными чертами лица – большим носом и маленькими глазками заплетал по какому-то древнему обычаю две косы. По обычаю известно, что одну косу заплетает оставшаяся одна вдова. У дедушки почему-то было две косы. Девочки развлекались – заплетали и расплетали ему косы. Ещё они помнят его аппетит: он любил покушать. И самые жирные куски мяса, рыбы, которые они не могли есть, отдавали ему. Он очень любил кушать жирное, пил только спирт и при этом был здоровым. Даже по русским меркам прожил долго - умер, когда ему было далеко за девяносто.
С дедом у Пальки связано много историй. Вспоминая далекое детство, она не могла не рассказать отдельные примечательные эпизоды в своей книге «Я родом из тундры». Память маленького человека зафиксировала тяжелый быт, чувство сиротливости, когда родители покидали чум на весь день и трудились в тундре - то оленей отбирали, то забойка у них, то таларава. Она не оставалась одна: их было три сестры, Палька родилась третья по счету, первый ребенок, умер рано. Старшая сестра Акае умерла, когда уже училась в старших классах. Но оставшиеся три девочки – это как бы не считово. К ним относились как, к примеру, в Индии: дочь - чужая, она уйдет. Сыновей считали самым главным богатством. Два сына Нерчу и Мэсана в семье Тэчу Ядне появились гораздо позднее. А пока с девочками оставался дедушка, который уже не мог выполнять трудную работу в тундре, он всё время спал. Не было хозяйки чума, в доме без неё всегда холодно и неуютно. Дети мало видели своих родителей. Папа с мамой уезжали рано, когда они  спали, и было ещё темно, возвращались поздно, когда было уже  темно. Вместе с ними в дом приходила настоящая жизнь, всё оживало. Мама быстро начинала готовить еду, папа общался с ней, с детьми, с дедушкой, рассказывал о долгом рабочем дне, о животных, не обходилось и без приключений - то волки задрали оленя, то песца случайно встретили. Девочки, порой не дождавшись горячего супа и мяса, засыпали. А день опять начинался с темных сумерек и присутствия единственного взрослого человека – храпящего дедушки. Зимой страшные холода, никто не играл на чересчур свежем воздухе, когда за минус 50. Вот и лежат девчонки в теплых малицах заботливо прикрытые ягушками. Иногда им боязно, куда и бойкость исчезает: Палька лезла под ягушку к дедушке, пряталась. Так, на всякий случай, - а вдруг Нгылика тута - чудовище - придет.
- Ся! Нгылика тута! Тихо, успокойся, а то чудище придет, - приструнят её дед или родители.
В ясную полярную ночь Палька подолгу глядела в макодаси - верхнее отверстие чума. Там, в темном небе можно было увидеть звезды, иногда они словно подмигивали и скатывались по небосклону, и досадно, что ни разу не попали в макодаси, было бы светло в чуме - звездочка горела бы вместо лампы. Старым людям, как дедушка, папа, повезло больше, она как-то услышала от них, что в чум к папе заглянула Божья мать, потому у него два имени: Тэчу и одно как у русских - Николай.
Зимой дни долгие, словно два в одном. А вообще, ненцы год считают по зиме, лету, поэтому в одном обычном году у них получается два. И все потому, что природа расщедрилась на морозы да пургу за Полярным кругом, весна и осень проходят слишком быстро, порой за пару недель и сразу наступают лето или зима. Так что их не особенно замечают. Зимой так же утомительно тянется день и в соседнем чуме, где ребятишки тоже одни целый день, и им так же холодно и хочется кушать. Но девочкам повезло: у них есть дедушка, даже если он и не думает просыпаться, всё сны свои смотрит. И хлеб вроде был рядом, но достать его не просто. Его, чтоб не замерз, мама пристраивала на верхней перекладине, на которой висит котел или чайник над печкой. В любом чуме существуют эти две перекладины. Мама с вечера клала туда две-три булки, наказывала:
- Как-нибудь достанете или дедушка вам достанет. Он там не такой мерзлый, разрежет и даст вам.
Палька до сих пор с сестрой вспоминают, как они смотрели и мечтали о кусочке хлеба. Надеялись на дедушку: уже дело к вечеру, может, проснется. Нет, он спит, храпит, всё ещё не досмотрел свои сны, наверное, интересные. А есть хочется невыносимо. Нойчо и предлагает:
- Может, кто из нас встанет?
- Не знаю, кто встанет, - отвечает Палька. - Может, ты достанешь тот хлеб.
Проходит ещё какое-то время, и она не выдерживает, подает команду:
- Юркад! Вставай, Нойчо, подойди, возьми ведро, переверни его, - они совсем ещё маленькие, но Палька уже придумала, как это сделать. Только сама не пойдет, ей легче объяснить своей младшей сестре.
- Ведро видишь? Переверни его, встань на него и дотянись.
Нойчо тянется, крохотная девчушка, меньше Пальки, ей не достать, даром что хлеб и лежит на самом низком месте.
- На цыпочки встань, - подсказывает сестра. Не получается, никак не дотянется.
- Если не можешь рукой, палкой толкай хлеб, - а сама лежит, ждет, когда упадет, чтобы потом порезать и кушать. Нет, чтобы палку подать. Ну, вот и грохот - падает хлеб, Нойчо, переворачивается ведро, летит палка. И просыпается дедушка, плохо соображая после сна охает:
- Ох, ох! Что? Что? - наконец включает свой мозг. - Сейчас печку затоплю, сейчас чай согреем.
Железная печурка совсем ледяная. Дедушка начинал по-стариковски хлопотать, и, конечно, медленно, но суетиться, подкладывая сушнячок и раздувая огонь. Но прежде выходил из чума, открывая дверь, впускал жгучий мороз в нетопленное жилище. Набив чайник чистым снегом, уже окончательно проснувшись, бодро входил в чум, ставил чайник на плиту, ворошил хворост, поправлял огонь. И вот уже веселые огоньки пламени быстро лижут железные бока печки, пахнет дымком, тепло идет по всему чуму. Уже шумит пузатый медный чайник. Сразу становилось теплее и уютнее от пляшущих языков огня, активности деда и предчувствии горячего чая, который окончательно согреет. «Ах, дедушка, знал бы ты, как мы ждали, когда ты проснешься! Как скучно без мамы и твоих сказок!» - неизменно повторяли девочки. К чаю дед доставал сливочное масло, сахарок, резал хлеб. Сахар тогда был комковой. Сестры помнят, как мама клала большой кусок сахара на ладонь и рубила ножом, мелкие кусочка, как брызги, разлетались в стороны. Сливочное масло было в доме всегда. Отец работал хорошо. Не бедные они были, когда приходили соседи или родственники приезжали, то уши детей слышали, что оленей у них достаточно.
Честно говоря, девочкам повезло на дедушку Ептея. Он знал много всяких историй об охотниках, войнах из-за земель и девушек, которых отнимали соседние племена, о каком-то неизвестном народе сихиртя, проживавшим до ненецев, о шаманах и богах, сказки, загадки так и сыпались из его уст. При этом он умело своим острым ножом строгал обыкновенную палку, присматривался к ней, подтачивал, ковырял то в одном, то в другом месте и получался гладкий, аккуратный и красивый священный идол, его потом наряжали и укладывали в отдельную нарту. Дед Ептей знал всю историю рода Ядне и очень занимательно рассказывал о жизненных коллизиях своих сородичей, когда вырезал рукоятки для ножей, амулеты для поясов охотникам и рыбакам или ненецких богов. Жаль, что в детской памяти задерживаются далеко не все сюжеты, хотя и слушали его девочки более, чем внимательно, с обожанием. Свою главную миссию он выполнил: передал внукам знания об устройстве и динамике души народа, что хранятся в древних сказках и мифах.
На бабушек детям повезло гораздо меньше, они жили далеко. Но сохранились у Пальки приятные воспоминания о поездках в стойбище её мамы. Они с нетерпением ждали их. Раз или два в году отправлялись к брату её матери, и гостили там по неделе и больше. Это был настоящий праздник. Дядя Тунгули Салиндер любил свою единственную сестру Ненэй и всех её детей, устраивал настоящие праздники, в честь их приезда забивал оленя - от нгайбада никто не отказывался. Баловал детей не только он, в его чуме жили четыре бабушки. У каждой бабушки были свои обязанности. Но вечером, когда все заканчивали основную работу, а они много знали, то допоздна рассказывали всякие истории, сказки, легенды и небылицы. С родной бабушкой - мамой Ненэй они встречались довольно редко. В свое время она во второй раз была выдана замуж и жила в другом стойбище. Иногда приезжала в Антипаютинскую тундру к внукам, жила какое-то время у них. Но роль настоящих бабушек в детстве была за теми четырьмя, что жили у дяди. За ними интересно было наблюдать. Летом, когда шли в гости и нужно было переходить речку, а они все в кисах, сапог нет, они снимали кисы, задирали штаны, чтобы не намочить, и осторожно переходили не глубокую, как ручеек, речку. Палька вместо того, чтобы смотреть на речку, разглядывала голые ножки своих бабушек и удивлялась: да, они же все одинаковые! В ней просыпался интерес к голым ногам, потому, что все всегда были в одеждах, и вдруг эти красивые ножки, интерес прямо как у Пушкина на светском балу. Удивлялась не зря: эти ножки у нее, её сестер, бабушки, мамы, племянницы были одного – 37 размера. Одна из бабушек,  даже очень симпатичная, не умела шить, простую рукавичку не могла сшить. Неумение шить считалось зазорным, потому её никто не взял замуж, и чтобы быть полезной она выполняла всю хозяйственную работу в чуме. Она отличалась юркостью. Не сидела, крутилась, словно волчок: принесет хворост, затопит печку, накормит всех, просушит одежды, удел такой - накормить детей, собак, приструнить оленей. Нине запомнились её прохудившиеся кисы, подошвы, как говорится, просили «кушать», она стянула голенищи пониже, чтобы не ступать голыми ногами по снегу и смешно, как гусь лапчатый, передвигалась. И ей неудобно было просить кого-то починить, мама взялась сделать доброе дело. Починила, кисы стали иметь приличный вид. Об этих бабушках у ребятишек сохранились самые теплые воспоминания. Возвращались они в свой чум с тяжелыми нартами, кроме новой одежды для мамы, которую по обычаю шили и полностью одевали ее  в родном стойбище, они везли самые разные подарки для каждого члена семьи. Должна заметить, что этот обычай - шить все одежды для женщины в её родном чуме остался и сегодня. Умерли родители, значит ягушки, кисы, шапки и прочее шьют дети, внуки, оставшиеся родственники. Это их обязанность - одевать в новые одежды свою родственницу. Для Ненэй её родные постарались: сшили красивейшую, из тонких шкур ягушку. Дорога в антипаютинское стойбище довольно длинная, глаза уставали смотреть на однообразный белоснежный пейзаж тундры, но настроение у всех было приподнятое, радостное. Время летело быстро.
После январских холодов, когда ненадолго показывается красное солнце, уже легче, а на хорей поднимется - и настроение другое. А когда вороны - вестники весны - прилетят, совсем хорошо станет. Но вольготнее всего летом. Здесь в каждом чуме полно детей, и все они большой гурьбой играют вместе. Много бегают по бескрайней тундре, и за каждым кустиком, и сопкой есть у них дело - где березка карликовая растет, где жарки зацветают, где гнездо птицы выследят, и не один раз за лето сходят на лебединое озеро посмотреть на красавцев. Малышня - первые хранители и следопыты в родной тундре. А игры похожи на жизнь их отцов и матерей. Дети вдруг впрягутся в нарту вместо оленей, а на нарте как-то так получается, всегда сидит и правит Палька. Командир из нее настоящий получался и фантазии не занимать, своенравная девица: всем расскажет, как надо делать, решает, кто будет оленем, в какие игры сегодня будут играть, а о каких забудут до завтра. Но надо заметить, что не часто праздные игры увлекали, отрывая от серьезных занятий - помощи родителям. Чтобы они не делали, всегда помнили о пользе своих занятий: гуляли по тундре или у берега моря - собирали дрова; играли в оленей - учились запрягать нарты; оленеводы срезали рога у животных - они носили панты в определенное место и правильно их укладывали (иначе заготовители не примут), и так во всем. Они так же хорошо отличали и знали оленей в большом стаде. Быстрее всех распознавала метки на ушах животных зоркая и внимательная мама Ненэй, учила этому и ребят. Они, как и взрослые, всё примечали: и какой сегодня закат, и откуда дует ветер, и как ведут себя животные, и не ленятся ли собаки, охраняя стадо.
Это непосвященному кажется, что все олени одинаковы. Ребятишки хорошо различали их по цвету, росту, приметным большим или маленьким ушам, рогам - рога у всех разные, белым черным или темно-серым пятнышкам, возрасту, повадкам, клейму. Они знали, где олени Вануйто, где Аседа. Одна девка из рода Ядне вышла замуж за Аседа, а у них были сильные, здоровые олени, вот и произошел этот обмен. И далеко не уходили от чума авки - прикормленные, прирученные животные. И жестокую правду знали взрослые и дети, что авкам труднее всего выжить, домашний олень может легко стать добычей волка. Было очень жалко такого оленя, он был беспечнее по отношению к суровой природе, ведь его приручали, когда он был ещё маленьким, с нежной шерсткой, тыкал свою симпатичную мордочку в ладошки детей и всегда получал лакомство - кусочек хлеба, сахара. Иной больной олененок берет ягель только из рук детей. Здесь у каждого оленя свое имя. Сыроко, что значит беленький, как снежок, - самый любимый не только у Пальки. Животных с таким окрасом не так много, они выделяются в общем стаде, их примечают, любят и дети, и взрослые, и каждая девушка, женщина в тундре мечтает о белой ягушке.
Цепкая зрительная и эмоциональная память ребенка навсегда сохранила любовь к этим животным. Будучи взрослой,  Нина словно вернула свой долг любви к оленям, написав «Гимн Оленю». Красиво воспев, она очеловечила это животное, объясняясь ему в любви: «Безумно люблю…»