Повесть напечатана в журнале RELGA (№12/390, 2021 г.)
Гротеск
Сидели двое – белый и чёрный. Что может быть общего между ними?
Только не обвиняйте меня в расизме, или, Боже упаси, в богохульстве.
Просто сидели чёрный и белый, и между ними действительно не было ничего общего. Не знаю, где они сидели: может – в одной камере, а может быть – в трактире – мест не было, а выпить хочется, вот и пришлось им сидеть вместе. Мне лично приятнее представлять себе трактир.
Сидели в трактире двое – белый и чёрный. Молча выпивали, молча закусывали, молча курили. Говорить не о чем, общее не связывает. Сидят, выпивают, курят… Чокаться – не чокаются, разговаривать – не разговаривают. Подошла трактирная кошка, заглянула в тарелку к белому, заглянула в тарелку к чёрному. Чёрный дал ей рыбы – она съела, белый дал ей мяса – она тоже съела. И ушла. Белый посмотрел на чёрного, а чёрный посмотрел на белого. И оба улыбнулись. Потом чокнулись и выпили. А потом – разговорились…
На этом можно было бы поставить точку.
Но белый и чёрный чокнулись и выпили, а у нас не принято ставить точек на таком интересном месте…
Когда чокнулись и выпили в очередной раз, белый предложил:
– Давай, что-нибудь придумаем?
– Давай! – согласился чёрный.
Чёрный придумал Человека. Белый придумал Кошку. А потом оба придумали всё остальное: Планету, крыс, людей.
– Чего-то не хватает, – сказал чёрный.
– Я тоже так думаю, – сказал белый.
– Музыки! – сказал чёрный.
– Книг! – сказал белый.
– Солнца! – сказал чёрный.
– Любви! – сказал белый.
Вот так и появилась эта повесть.
КОШКА УЛЫБАЕТСЯ
1
Эту Планету населяли крысы, кошки и люди. Когда-то здесь жили только кошки и крысы, не считая другой кой-какой живности, которую со временем перевели. Кошки любили греться на солнышке, поэтому сердца у них были тёплыми и весёлыми, и все кошки улыбались, а крысы солнца не любили – они рыли норы и жили глубоко под
землёй, от того и сердца их были холодными и злыми. В те времена на Планете совсем не было мусора, поэтому и крыс было мало. Такую чистую и весёлую Планету нужно было ещё поискать…
А потом появились люди, которые тоже любили солнце, любили кошек, любили свою Планету, любили друг друга, и сердца у них были тёплыми и весёлыми. В ту пору самым большим лакомством для них считались крабы. Но потом люди поумнели (так им казалось), научились строить большие и высокие дома, закрывающие солнце, и стали сильно мусорить. Год за годом, век за веком – и кучи мусора заполнили всю Планету, люди превратили её в огромную мусорную свалку. Пространства, пригодного для жизни людей и кошек, оставалось всё меньше, зато расплодились крысы. Постепенно сердца людей остывали, и они перестали сначала понимать, а потом – и любить друг друга. Людей с тёплыми сердцами почти не осталось, а крыс появлялось всё больше и больше. Складывалось впечатление, будто люди перерождаются в крыс. Перевелась и кой-какая живность (выжили только вши да блохи), не осталось крабов, и люди приучились питаться крабовыми палочками.
Остатки Планеты за бесценок скупили люди с холодными сердцами, которые не любили ни других людей, ни кошек, ни приютившей их Планеты – они любили только себя. Огромный холдинг накрыл Планету холодом.
От такой великой Нелюбви нестарая ещё Планета стала чахнуть, а кошки разучились улыбаться. Всё чаще Планета цепенела от жестокого холода, всё реже доводилось ей нежиться в тёплых солнечных лучах. Кошки понимали всё: и то, что Планета больна, и то, что людям нет дела ни до кого, кроме самих себя, но понимая это, они ничего не могли изменить. Крысы тоже всё понимали, поэтому и решили пировать и ни о чём больше не думать. А умные люди, которые одни только и могли излечить Планету, – ничего не понимали. Или не хотели понимать. Они продолжали сваливать мусор, всё больше и больше закрывая Планету от Солнца.
Интересно, что, несмотря на то что вся живность на Планете была давно переведена, язык, тем не менее, сохранил слова, изначальное значение которых было давно забыто или утрачено вовсе: козлы, свиньи, петухи и много другой полезной живности давно уже вызывали в сознании людей совсем другие представления. Доходило до абсурда. Так, услышав некоторые фразы, например: «положение – хуже губернаторского», люди недоумевали – почему??? Неужели же губернаторам живётся ещё хуже, чем им, обыкновенным людям? Казалось бы: живут себе эти губернаторы припеваючи, жёны их чуть ли не половиной Планеты владеют, к ним не достучишься, а они, бедные, оказывается, страдают? И невдомёк людям, что «губернаторами» когда-то называли коней, которых подпускали к породистым кобылам с тем, чтобы они возбуждали их перед покрытием жеребцом-производителем. Трудится, трудится такой бедняга, не покладая сил, подзаведёт целый табун, кобылы уже начинают с ним кокетничать, – бери да пользуйся трудами своими – ан, нет! Мордой не вышел – почище тебя найдутся. Чемпионы породы. От этого у «губернаторов» часто случались всякие неприятности со здоровьем (немудрено): от импотенции – до инфарктов включительно, и копыта они отбрасывали намного раньше своих сверстников. Поэтому ничего общего эти «губернаторы» с настоящими губернаторами не имели. Настоящие губернаторы – чемпионы породы!
И, конечно же, совершенно утратило свой смысл такое слово как любовь: чем меньше люди любят, тем больше болтают о любви.
2
Медиаконцерн «Эхо Планеты» объединял все телерадиокомпании, телекоммуникации и киностудии. Улицы и площади Планеты были опутаны сетью его динамиков, мониторов и видеокамер. Круглые сутки её граждане могли смотреть вперемежку с рекламой выступления рок-групп и рок-звёзд, футбольные матчи, боксёрские поединки, бои без правил, показы мод. Жаждущим духовного развития предлагались сериалы про добрых волшебников и злых колдунов, или же фильмы, в которых супермены спасают от не совсем суперменов небоскрёбы, самолёты, поезда, а герои-одиночки «гасят» маньяков, насильников и убийц. Где бы ни находился житель Планеты – дома ли, на улице, в автомобиле, в общественном транспорте – всюду его сопровождало и опекало «Эхо Планеты». Генеральный директор медиаконцерна, наряду с коллегами из «Глобалфинанс», «Центроспорта», «Настоящего пива», «Планетстроя» и «Главтрамвая» (название, сохранившееся ещё с древних времён и подразумевавшее весь наземно-подземно-воздушно-водный транспорт), входил в Совет Директоров гигантского холдинга «Планета», куда в качестве наблюдателя, но с правом решающего голоса, входил также и «Завсилой» – тщедушный мужичонка неопределённого возраста – руководитель всех силовых ведомств. Он никогда не снимал своей форменной шапки, отчасти – чтобы подчеркнуть свой решающий голос, но главным образом – потому, что у него всё время мёрзла голова. Его пояс оттягивала деревянная кобура, из которой торчала рукоять старинного маузера с выгравированной шпаргалкой: «Холодная голова, чистые руки, горячее сердце!», передававшегося по наследству руководителям «Главсилы» с незапамятных времён. Теперешний «Главсила» из шпаргалки запомнил только первые два слова.
«Глобалфинанс» контролировал все денежные потоки и занимался выплатами, компенсациями и индексациями, «Настоящее пиво» ведало производством всего съедобного – в основном – крабовых палочек и попкорна, а также – напитков, а «Планетстрой» отвечал за всё несъедобное и за строительство. В самом привилегированном положении находился «Центроспорт» – поскольку в планетарных соревнованиях всегда кто-то побеждал, то и «Центроспорт» всегда был на высоте. А ещё «Центроспорт» умел так ловко составлять календарь спортивных состязаний, что народ круглый год за кого-нибудь болел: то – за футболистов, то – за драчунов-поединщиков, и ни на что другое времени у него не оставалось. Поэтому в Совете Директоров стул «Центроспорта» всегда стоял рядом с председательским креслом. Номенклатурно в Совет Директоров входил ещё один наблюдатель без права голоса, который носил аккуратненькую бородку и отвечал за культуру, образование, науку, медицину и соцобеспечение, но, во-первых, он часто болел, а во-вторых – его функции расхватали другие члены. Например, культуру и образование – медиаконцерн, соцобеспечение – «Глобалфинанс», а медицину поделили на съедобную и несъедобную часть соответственно «Настоящее пиво» и «Планетстрой». Один Председатель Совета Директоров ни за что не отвечал и отвечал за всё сразу одновременно. Он пользовался уважением у остальных членов Совета – во-первых, за умение говорить правильно и почти не путая ударений, причём речь его была красочной и сочной и изобиловала пословицами и поговорками; во-вторых, его уважали за то, что он очень любил спорт и всё свободное время в нём упражнялся, особенно – в тех его видах, в которых бьют морды; и – в-третьих – особенно за то, что всё правосудие на Планете он вершил своими собственными руками. Бывало, нашкодит чего-нибудь «Главтрамвай», или «Глобалфинанс» проштрафится, вызовет тогда Председатель провинившегося к себе «на ковёр» и в присутствии репортёров медиаконцерна отечески его пожурит или даже снимет с должности второго или четвёртого зама, а потом выгонит репортёров и уж тогда отлает по-настоящему, а то и морду побьёт. Но чаще всего шишки он сыпал на наблюдателя без права голоса. Скажем, перепутает «Пиво» съедобный медицинский препарат с несъедобным, или медиаконцерн малолеток не тому научит, а все шишки достаются ему. Три-четыре шишки и он – хлоп – на больничный. Да что там говорить… Уважали люди Председателя и старались ему подражать. Даже ударения делали неправильные в тех же словах, в которых ошибался Председатель. Вот был такой случай. Потребовал как-то раз Председатель от своих юристов возбудить какое-то уголовное дело, а те – то ли не поняли, то ли замешкались, и тем самым навлекли на себя председательский гнев. Как гаркнет он тогда на юристов, почему, мол, дело до сих пор не возбУждено? Естественно, юристы сразу исправились, дело возбудили и с тех пор все стали говорить: дело возбУждено… А потом – и дальше пошло: сами юристы стали какими-то возбУжденными. А посудите сами, если юрист возбУжден, то это уже как бы и не и юрист вовсе. А тут ещё и наблюдатель без права голоса масла в огонь подлил (главное – только с больничного вышел), – интеллигентно так заметил Председателю, что неправильно это. Дела, мол, следует возбуждать, а не возбуждивать, потому как между возбуждёнными делами и делами возбУжденными – очень большая разница. И, конечно же, после такого замечания опять ушёл на больничный. А Председатель его за это ещё долго и шишками награждал, и кричал на него: «Что, конфуз природы, бельмо породы, интеллигент паршивый, шибко грамотный? Я тебе враз бородку твою козлиную сбрею…» И только тогда, когда медиаконцерн во всех словарях исправил «возбуждён» на «возбУжден», успокоился.
Начиналось обычное заседание Совета Директоров:
– Все в сборе? – строго спросил Председатель.
– «Культура с образованием» – на больничном, – с интонацией дежурного по классу отрапортовал «Центроспорт».
– Аа, – отмахнулся Председатель. – От него проку, как от козла – молока. Начнём. «Планетстрой», ты чего руку тянешь? Сказать хочешь? Говори.
«Планетстрой», который только что сдал очередной готовый объект – крытый суперстадион «Колизеум» на полмиллиона мест, уже был одержим новой идеей – протащить свой проект, гигантский километровый супернебоскрёб-Кладбище:
– Уважаемый Председатель и уважаемые члены Совета! Очень много мрут людей, особенно – в последнее время. А земли почти не осталось. Мои специалисты подсчитали, что если умирать будут такими же темпами, то через двадцать лет хоронить будет негде. Зачем нам всем такая головная боль? Вот я и предлагаю построить супернебоскрёб – Кладбище. Если мы его построим – ни у кого никакой головной боли не будет. Там всех можно будет захоронить. Вы только представьте – красивое здание под чёрный мрамор, на крыше – белый ангел крылы распростёр. Чем выше – тем ближе к богу значит. Пентхаус – почти что рай, но и стоит соответственно. На первых десяти этажах – вся инфраструктура: крематорий; цветы-венки; пакетики с родной землёй, чтобы значит в урну с прахом класть; отпевальные и храмовые помещения; панихидные залы; поминальные кафе и рестораны. Мы тут прикинули – половину небоскрёба раскупят уже на стадии строительства. Ну как?
– А что, очень даже интересная идея, – оживился Председатель. – Только я бы её дополнил и углУбил. Представьте себе, скажем – нет у человека времени по кладбищам ходить, родственников навещать… Заходит такой человек через интернет на кладбищенский сайт, вбивает пароль – и вот он уже в виртуальной молельне или в виртуальном фамильном склепе. Музыка печальная играет, виртуальные цветочки опять же можно положить… А? «Эхо планеты?» Это уже по твоей части.
– Гениально! Блестяще! Потрясающая идея! – хором запели все члены Совета, а медиаконцерн – громче всех.
– Слушайте-ка, – разошёлся председатель. – А нельзя ли вообще хоронить виртуально? А деньги брать как за натуральные похороны? Ну, может чуточку меньше?
– Не получится, к сожалению, – с кручинистым видом произнёс «Главтрамвай», – если бы они ещё виртуально умирали, тогда можно, а то ведь мрут-то натурально. Вон самолёт сковырнулся, там, правда, и хоронить-то некого, но надобно соблюсти традиции. Кто их только, эти традиции, выдумал…
– И не говори, одних выплат сколько, и всё из бюджета, – поддержал его «Глобалфинанс» с такой неподдельной грустью, словно выплачивать приходилось из собственного кармана.
Не подумайте только, что «Глобалфинанс» был скуп, скорее – наоборот, он иногда казался даже расточительным. На пару с Председателем, которого понимал с одного взгляда. К примеру, Председатель любил играть «в славки», и для этого частенько выходил «в народ». Вот идёт он «в народ», за ним – остальные члены. Доходит до народа и спрашивает: «На что, народ, жалуемся?» А народ глазам своим не верит, что сам Председатель к нему вышел, и от этого теряется, и мысли у него путаются: кто-то брякнет, что на стипендию можно только неделю прожить, другой – что пенсий хватает только на лекарства. Нет, чтобы пожаловаться на то, что Планета замерзает, что от крыс и «возбУжденных юристов» житья нет, а они – про пенсии, да про стипендии…
«А что, «Глобалфинанс», можем мы себе позволить поднять народу пенсии со стипендиями аж на десять процентов?» – спросит тогда Председатель.
«Даже на одиннадцать можем», – ответит смекалистый «Глобалфинанс».
«Тогда уж не будем мелочиться и поднимем на все двенадцать».
И тут народ начинает славить Председателя. Славит, славит, так славит, что даже не заметит, что на следующий день «Планетстрой» поднял ему втихаря расценки на свет и тепло на двадцать процентов, а «Главтрамвай» – за проезд процентов на десять. А если заметит, то медиаконцерн тут же покажет, как Председатель распекает «на ковре» «Планетстрой» и даже увольняет его третьего зама. Что и говорить – в Совете царило полное взаимопонимание.
Ход заседания изменил «Центроспорт», который поднял очень острый вопрос:
– Вчера, как всем известно, определились участники финала чемпионата Планеты по футболу – «Синие дьяволы» встретятся с «Белыми ангелами». И встретятся они уже через два месяца на новом стадионе «Колизеум». И встретятся не только они, но и болельщики ихние. Поэтому предлагаю обсудить меры «по предотвращению беспорядков, могущих возникнуть в связи с проведением спортивных состязаний по футболу».
– Подождите, подождите, а как же с Кладбищем? – вмешался «Планетстрой».
– С кладбищем – после, – прервал его Председатель, – Тема нешуточная, понимать должен – футбольный финал! Вот, что я думаю: если они ограничатся тем, что помутузят друг дружку, вмешиваться не надо, пусть мутузят. Главное, чтобы без политики, весь упор – на спорт. А вот если начнут магазины громить и машины жечь, о плохом я уж не говорю – тогда придётся вмешаться. Что скажешь, «Главсила»?
– Да холодно, на таком морозе они долго безобразничать не смогут, – поёжившись, резонно заметил «Главсила». – Я бы, например, не смог. На крайний случай, – успокоим! – Он со значительным видом похлопал себя по деревянной кобуре.
– А ты что думаешь, «Центроспорт»?
– В принципе, согласен – не зря же мы финал перенесли на самый холодный месяц в году. На стадионе всё предусмотрено: отдельные выходы для ангелов, отдельные – для дьяволов, сидеть они будут раздельно – половину трибун выкрасим в белый цвет, другую – в синий…
– Считаешь, после выхода они друг друга не найдут?
– Найдут, но уже за территорией стадиона, а там «Главтрамвай» их подхватит…
– А ты какого мнения, «Главтрамвай»?
– Предлагаю после матча быстренько раскидать весь народ в разные стороны, подальше от центра.
– То есть? Как это – раскидать? – изумился Председатель. Остальные члены Совета тоже изумились.
– А так. Пустить весь транспорт до конечных остановок без остановок, а народу ничего не сказать, – закончил излагать свою идею «Главтрамвай» и горделиво оглядел присутствующих.
– Так… До остановок… Без остановок…, – силился вникнуть Председатель в суть этой революционной идеи… И вник наконец:
– Ты чего? Совсем дурак? Наших не знаешь? Да они твоим водителям после первой же пропущенной остановки яйца на колёсы намотают… Тоже мне, сказанул. Не умеешь в воде ходить – не пугай карасиков… – Председатель с раздражением отвернулся от «Главтрамвая», остальные члены Совета тоже отвернулись.
– «Эхо Планеты», какие меры думаешь принять?
– Я придумал сразу же после матча отвлекать народ от его обычного занятия весёлыми шутками и анекдотами.
– Дельно, молодец, – одобрил Председатель.
– «Пиво»?
– В этот раз – как обычно… Будем торговать напитками и съедобным… Но у меня возникла идея. Только запустить её в производство к финальному матчу мы не успеем: перед большими соревнованиями продавать попкорн «Пофигист», с транквилизаторами…
– Дорого яичко к пасхальному дню. А идея отличная… Просто – замечательная идея! Но я бы её дополнил и углУбил: попкорн «Пофигист» продавать всегда, круглый год! Что скажете?
– Гениально! Блестяще! Потрясающая идея! – хором запели все члены Совета.
– А у тебя есть предложения, «Планетстрой»?
– Надо бы решить вопрос с Кладбищем, у меня и техника уже наготове…
– Ты чего, воще? – перебил его Председатель, – У тебя кроме кладбища других тем нет, что ли? Всё. Надоел. Давайте подбивать бабки – «Глобалфинанс»?
«Глобалфинанс» достал бумажку, испещрённую столбцами цифр и начал зачитывать:
– По моим самым скромным и приблизительным подсчётам только на одном этом финальном матче Совет Директоров заработает сумму, которую можно определить как четыре процента годового бюджета. Делим как обычно: половина – нашему уважаемому Председателю, половина – всем остальным согласно штатному расписанию, за исключением «культуры» – мы не настолько богаты, чтобы оплачивать ещё и больничные.
При этих словах остальные члены Совета вместе с Председателем радостно загудели и одобрительно закивали.
– Окончательное подбитие бабок с их раздачей предлагаю провести в день ближайшего отчётного собрания, который назначит наш уважаемый Председатель.
– Ну, что ж… И назначу…. Думаю – с этим вопросом оттягивать не надо. Вот сразу после матча и проведём, – сказал, потирая руки, Председатель под общие аплодисменты. – Как говорится: курочка – по зёрнышку… Но не будем забывать главного: нужно показать народу, что и мы тоже болеем за футбол, пусть он верит, что мы переживаем за исход матча не меньше его. Потому как дело это – политическое. Поэтому поступаем, как всегда. Каждый берёт с собой в ложу по два разноцветных шарфика. Если гол забивают ангелы – быстренько надеваем белые шарфики, дьяволы – синие. Короче, болеем – за сильнейших. Всем понятно? Возражений нет?
– Какие могут быть возражения… Не в первый раз… Яснее ясного…, – заулыбались члены Совета.
– Тогда на этом закругляемся.
– А Кладбище? – упавшим голосом пролепетал «Планетстрой».
– А кладбище от тебя не убежит…, – философски изрёк Председатель и загоготал. Остальные члены Совета тоже захихикали, а «Планетстрой» чуть не заплакал, хотя и пытался улыбаться.
3
У инженера звукозаписи медиаконцерна «Эхо Планеты» заканчивался рабочий день. Он снял наушники и уступил место своему сменщику. Сразу с нескольких мониторов звёздная рок-группа «Созревшие» исполняла популярный хит:
Потащи меня с собою – потащусь,
И в постель твою с разбега окунусь.
Я стесняюсь раздеваться при тебе,
Лучше это будем делать в темноте…
При этом все три звёздные исполнительницы делали недвусмысленные движения, по очереди оттягивая свои трусики и лифчики. По-видимому, им удалось-таки преодолеть своё стеснение, и они созрели для того, чтобы «это» делать при полном освещении.
– Фельчик, приветик! Почему ты такая бука – никогда меня никуда не приглашаешь?
Фель обернулся. Перед ним стояла редактор музыкальных программ – Лайма, которая только что заступила на смену. Она улыбалась и нарочито надувала губки.
– Привет! Отлично выглядишь! А не приглашаю потому, что боюсь в тебя влюбиться.
– Трусишка, это же совсем не страшно.
– Я, Лаймочка, думаю, что лучше жить ожиданием любви, – отшутился Фель.
– Ну и ожидай себе, хоть до самой пенсии, – Лайма прекратила надувать губки, повернулась и пошла в другой конец аппаратной, демонстрируя свою молодую грацию.
Перед тем, как пойти домой, Фель решил проведать свою одинокую старенькую прабабку, но дома её не оказалось. Тогда он позвонил соседкам, двум пожилым женщинам, прабабкиным партнёршам по преферансу, которые сообщили, что «Эмма Марковна пошла в аптеку». Подивившись про себя бабушкиной неугомонной непоседливости, Фель отправился домой, а по дороге купил «Настоящего пива». Устроился в кресле перед телевизором и открыл бутылку.
На экране появился очень бойкий и модный телеведущий, который периодически мелькал на всех восьмидесяти каналах:
– Дорогие и любимые телезрители 45-го канала! Начинаем нашу субботнюю передачу: «Поговорим о любви». Сегодня наша съёмочная группа, несмотря на тридцатиградусный мороз, будет вести для вас прямой репортаж с самой центральной улицы нашей Планеты. Итак, у вас опять появилась возможность поговорить вместе с нами о любви. Любовь – она всегда такая разноплановая и многогранная, она такая непредсказуемая и захватывающая. Она – и ранящая, и – ранимая, и – весёлая, и – печальная. Но это – любовь! Послушаем же, что думают о любви наши граждане. Мы спросим о любви у пяти случайных прохожих, а у вас, любимые телезрители, есть возможность высказать собственное мнение и проголосовать за тот или иной ответ бесплатным звонком на номер: один, один, один, восемь нолей, один. После соединения просто нажмите цифру от одного до пяти, в зависимости от того, какой из ответов вам больше понравился. Давайте же спросим о любви у первого прохожего. –
Ведущий с микрофоном бросился к парню, обмотанному синим шарфом:
– Добрый вечер, мсье! Вас приветствует передача «Поговорим о любви». Как вас зовут?
– Здрасьте! Меня зовут Жека.
– Очень хорошо. Мсье Жека, чем вы занимаетесь?
– Я учусь на юриста.
– Замечательно. Мы хотим задать вам вопрос: вы кого-нибудь любите? Нас смотрит миллионная аудитория, поэтому будьте с нами предельно откровенны. И не стесняйтесь.
– А я и не стесняюсь. Чё мне стесняться? Да, я люблю свой футбольный клуб «Синие дьяволы».
– Вот так вот? А почему у вас из кармана торчит арматура?
– Чтобы бить ею тех, кто не любит синих дьяволов.
– Ну, что ж… В этом ответе чувствуется сила, и я бы даже сказал – готовность побороться за свою любовь. Спасибо, вам, мсье Жека. Пожелаем удачи и вам, и вашим дьяволам.
Итак, номер первый – мсье Жека. После короткой рекламы мы продолжим наш репортаж. Оставайтесь на 45-ом. Всё самое интересное – впереди! –
Стали рекламировать шубы и манто из натурального меха мутированных длинношёрстных крыс, шапки и боа из мутированных серебристых кошек, а также кошачьи консервы из мяса крыс и крысиные консервы из мяса крыс же и кошек. Самым продолжительным был заключительный пятиминутный рекламный ролик о пользе и отменных вкусовых качествах «Настоящего пива номер 1». Отогревшийся в машине ведущий снова выскочил с микрофоном на тротуар:
– Мы снова в прямом эфире. Вы смотрите популярнейшую субботнюю передачу: «Поговорим о любви» на 45-ом. Напоминаю наш телефон, по которому вы можете бесплатно позвонить и проголосовать за понравившийся вам ответ: один, один, один, восемь нолей, один.
У фешенебельного ресторана остановился лимузин, и швейцар бросился открывать заднюю дверцу, из которой чинно вылез солидный господин в долгополой шубе. Ведущий был тут как тут:
– Здравствуйте! Вас приветствует 45-ый канал и передача «Поговорим о любви». Представьтесь, пожалуйста.
Солидный господин сделал официальную физиономию и отрекомендовался:
– Топ-менеджер компании «Настоящее пиво» Равиль Бадейкин.
– Ооо! Нашим телезрителям очень повезло. Встретиться с таким человеком – большая редкость и большая честь. Вас смотрят в прямом эфире и с нетерпением ждут ответа на вопрос: Равиль-ака, что вы думаете о любви?
– О любви??? Ах, о любви, – солидный господин сделал неофициальную физиономию и осклабился, – Ну, с этим у меня всё в порядке… – Он обернулся к раскрытой дверце лимузина и весело скомандовал: А ну-ка, крыски, вылазьте.
Из лимузина одна за другой выпорхнули две томные мадмуазели и прицепились коготочками к обеим сторонам Равиля-аки, не забывая при этом обворожительно улыбаться в телекамеру. Вся компания скрылась в зеркальных дверях ресторана, перед которыми г-н Бадейкин, не оборачиваясь, сделал телеведущему «ручкой».
– Номер два – топ-менеджер «Настоящего пива», господин Бадейкин, – завистливо вздохнул телеведущий. Его следующей жертвой стала маленькая старушка, выходящая из аптеки и с трудом передвигавшая ноги. Её голова вместе с нижней частью лица была закутана стареньким платком.
– Бабушка, добрый вечер! Вас приветствует телепрограмма «Поговорим о любви». – Старушка вздрогнула и остановилась, испуганно глядя на ведущего и на сопровождавший его эскорт.
– Вы нас не бойтесь, бабушка. Мы – с телевидения… Только спросим и уйдём. Как вас зовут?
Старушка продолжала испуганно моргать.
– Слышите меня?
– Эмма Марковна Литинская, – наконец произнесла бабушка.
– Отлично, пани Литинская. Вы любите кого-нибудь? Или, может быть, любили? Давно? Вы меня хорошо слышите? Я спрашиваю: вы любите кого-нибудь? – заорал ведущий.
– Чехова.
– Будьте здоровы, пани Литинская. В такой мороз немудрено простыть. Вы поняли мой вопрос? Любите кого-нибудь?
– Антона Павловича, – пыталась пояснить Эмма Марковна.
– Вот теперь всё понятно. Наверняка этот достойный джентльмен заслуживает вашей любви, – облегчённо заключил интервьюер, – Спасибо за ответ, желаем вам и сэру Антону Палычу крепкого здоровья.
Он сильно замёрз, но всё-таки успел договорить до рекламной паузы, что пани Литинская – номер три.
Фель, во все глаза следивший за столь неожиданным интервью со своей родной прабабкой, смеялся до слёз. Он открыл очередную бутылку и припал к горлышку.
«Для тех, кто любит покрепче, – «Настоящее пиво номер 9!»
Четвёртым испытуемым был молодой человек по имени Марадона, замотанный в белый шарф. Он учился на экономиста и «тащился от любимой команды «Белые ангелы». В руках его была дубинка-электрошок, чтобы «вырубать синих козлов». О настоящих козлах сеньор Марадона, разумеется, никогда не слышал и ничего о них не знал, а был убеждён, что все болельщики «дьяволов» и есть самые натуральные козлы.
Из немногочисленных прохожих телеведущий сфокусировался на молодой даме в крысиной шубке. Она стояла у обочины и пыталась остановить попутку.
– Здравствуйте, сударыня! Программа «Поговорим о любви» на 45-ом просит позволения отнять у вас несколько минут.
Дама разулыбалась на все стороны, кокетливо постреливая глазками и в самого телеведущего, и в его ассистентов.
– Пожалуйста, назовите своё имя и профессию.
– Диана. У меня как бы много профессий: визажист, дизайнер, художница…
– Прекрасно, стало быть, вы, мисс Диана, – человек творческий?
– Я – очень творческий человек…
– Это видно невооружённым глазом, и поэтому нашей программе будет особенно интересно узнать ваше мнение в таком волнующем всех вопросе, как любовь…
– Для меня это действительно – очень волнительный вопрос. А что вы хотите узнать?
– Хотелось бы, чтобы вы рассказали о том, какое место в вашей жизни занимает любовь?
– В моей жизни любовь занимает первое место…
– Значит ли это, что есть такой человек, которого вы любите?
– Да, в моей жизни есть такой человек…
– Умоляю, расскажите. Кого вы любите? Кто этот счастливчик?
Дама кокетливо смутилась и на мольбу ответила нерешительно:
– Он – в отъезде, но обещался позвонить…
– Раз обещался – обязательно позвонит. К сожалению, мисс Диана, время нашей программы истекает, поэтому я прощаюсь с вами и желаю вам большой любви.
– Спасибо. Было очень приятно познакомиться…
Программа «Поговорим о любви» подходила к завершению. После рекламы симпатии респондентов разделились следующим образом:
36,6% – сеньор Марадона
36,5% – мсье Жека
18,1% – г-н Бадейкин
8,6% – мисс Диана
0,2% – пани Литинская
4
«Холодно… Так холодно, что кровь замерзает. Только блохи напоминают, что я ещё жива. Интересно, что они будут делать, когда моя кровь замёрзнет? Сосать сосульки из крови? Так можно заработать ангину. Нет, вряд ли ангина прилипчива к блохам…»
Подъехала машина. Облезлая рыжая кошка с трудом разлепила гноящиеся глаза и стала следить за дамой в крысиной шубке, которая кокетливо отказывалась пригласить в гости водителя – разбитного парня с роскошной шевелюрой, который напрашивался к ней «на чашечку кофе…»
«Что же ты, стерва, время тянешь, мотор ведь остывает? Всё равно же пригласишь – ежу понятно…»
Наконец оба вышли из машины, направились к подъезду и запиликали: дама – домофоном, водитель, обернувшись, – сигнализацией. Не теряя ни секунды, полумёртвая от холода кошка из последних сил запрыгнула на капот и распласталась, впитывая быстро остывающие калории тепла.
«Какое блаженство… Однако, бывают же сволочи… Целых пять минут заставляла себя уламывать…»
Вскоре капот заиндевел, и ожившая кошка побрела к мусорным ящикам.
«Надо же… На всех подъездах домофоны понаделали, теперь там греться заказано».
Дойдя до пакетов с мусором, вываливающихся из переполненных баков, она вдруг припала на задние лапы и навострила уши. Из-за кучи выскочила громадная крыса, а за ней – ещё три, поменьше. Который месяц стояли морозы, который месяц кошка впроголодь выживала, страдая от лютого холода. Она была больной и слабой, и крысы это чувствовали…
«Думаете, я от вас побегу, крысы? Нет, не побегу. Ну? Кто первый? Всех – не всех, но одну из вас я придушу, а там…»
Послышались чьи-то неритмичные шаги, и пакет, наполненный преимущественно пустыми бутылками, со звоном разбился о то место, где только что готовилась к атаке крысиная стая. Обессилевшая кошка сделала несколько шагов и завалилась на бок.
– Эх ты, кошка-кошка… Ну, иди ко мне…
Она почувствовала, как человеческие руки подхватили её и сунули в тёплую темноту, рядом с чьим-то сердцем. Сознание стремилось провалиться куда-то, но горячее сердце этого не разрешало – оно билось само и заставляло биться её озябшее маленькое сердце.
Будто во сне пропищал домофон, повернулся ключ в двери и вспыхнул свет. Будто во сне склонились над ней серые глаза, и уже знакомый голос прошептал: «Не умирай, пожалуйста». И уже знакомые руки, подхватившие её у смерти, опустили на тёплый коврик, а рядом поставили блюдце с водой и тарелку с крабовыми палочками.
«Что ж, после этого умереть теперь было бы с моей стороны натуральным свинством…»
Через несколько дней отогретая лаской кошка стала покидать свой коврик. Через неделю она знала каждый уголок своего нового жилища. Но больше всего её интересовал сам жилец. Он относился к ней, как к ребёнку: купал в тёплой воде, намыливая каким-то мылом с несусветным запахом, от которого блохи отскакивали от неё, как игривые котята. Потом окатывал тёплыми струями, заворачивал в полотенце, клал к себе на колени и сушил потоками горячего, но не обжигающего воздуха. Последняя процедура ей нравилась больше всего – расчёсывание. Частые пластинки гребешка погружались в её поредевшую шёрстку и плавно скользили по её спине, бокам и сытому (в кои веки) брюху. От такого сказочного удовольствия тело начинало вибрировать, а гортань распирало негромкое,
дрожащее и благодарное: «Ррррррррррррррррррррррррррррррррр…».
Мало хорошего видела кошка в своей жизни. Улица была её домом, её столовой, её спальней. На улице она встретила свою любовь, на улице же и потеряла её. Она вынашивала в своём животе котят, одна их кормила и воспитывала, как умела. А потом дети взрослели и уходили от неё навсегда, как когда-то ушёл и её возлюбленный. Она видела, как гибнут её подруги под колёсами машин, от железной палки, опущенной жестокой рукой, от голода и холода. Жизнь научила её никому не доверять, научила быть осторожной и мудрой, но она так и не смогла научить её стать чёрствой и бесчувственной. Она делилась последним куском с больной умирающей товаркой, вгрызалась в толпы злющих крыс и всегда выходила победительницей. Когда-то она умела постоять за себя, эта огненная зеленоглазая красавица, по которой с ума сходили все окрестные коты. Но их ночные серенады не трогали её сердца – она любила только одного, которого так и не смогла забыть. Нет, всё-таки много хорошего было у неё в жизни. И вот теперь, постаревшая, кое-как выкарабкавшаяся из холодных лап смерти, кошка в первый раз за всю свою многотрудную жизнь чувствовала полное доверие и любовь к большому, сильному и доброму человеку, который стремительно становился самым родным для неё существом: «Рррррррррррррррррррррррррррррррррррр…».
– А как же мне назвать-то тебя? – спрашивал человек, одной рукой гладя вспыхивающую огнём шерсть, а другой (с бутылкой) – изображая горниста.
– Гвоздик? Огонёк?
«Мил человек, сразу видно, что ты пьёшь девятку… Какая же я тебе «Гвоздик»? И не «Огонёк» я. Скорее – Искра. Ты посмотри на меня внимательно… Да не в глаза – там ты ничего не увидишь…»
Кошка перевернулась на спинку, пытаясь втолковать невнимательному жильцу, что она совсем даже не Гвоздик…
– Ух ты, да ты оказывается девочка.
«Ну вот, дошло наконец. Девочка – не девочка, но что-то в этом роде».
– Фенька?
Кошка распахнула зеленющие глаза и ещё раз внимательно оглядела благодетеля – «Не из блатных ли? Нет, не похож. Ладно, называй, как хочешь. Всё равно у меня никогда не было имени. Могу быть Фенькой».
– Нет, я назову тебя Плая!
Кошка вздрогнула, потянулась к человеческому лицу и лизнула его в нос.
– Тебе понравилось это имя, я вижу. Плая… Плаечка. А я – Фель. Плая и Фель. Фель и Плая.
Теперь Плая не представляла себя отдельно от своего имени. Её никто и никогда не называл по имени, потому что его у Плаи не было. Даже тот, кого она любила, называл её «моя киска». И сейчас она насквозь пропитывалась своим именем, которое Фель произносил так ласково, что она задыхалась от счастья.
«Плая – какое-то блаженство, которое и сравнить-то не с чем, разве что с наслаждением, которое испытываешь, когда тебя сосут котята, а у тебя полно молока».
Единственное, что её тревожило, и о чём не хотелось думать, что через месяц или через полгода она станет в тягость своему Фелю. Удивительно, но она стала считать его своим.
«Не то, что он меня выбросит – он на это не способен, но я ему надоем. Он будет меня кормить, гладить машинально, но перестанет со мной разговаривать, перестанет читать мне удивительные книги, и я больше не увижу ни радости, ни нежности в его глазах. Тогда уж лучше опять на улицу».
Поэтому она напряглась, когда однажды Фель стал читать ей «Маленького принца»: «Мы в ответе за тех, кого приручили…»
«Как это понимать? – думала Плая. – Вот он меня приручил и теперь он за меня в ответе? Перед кем? Перед собой или передо мной? Мы по-прежнему живём вместе, но он вдруг или постепенно отдалится от меня, нечаянно столкнёт с колен и даже не заметит, а я неделями буду ждать, когда он вспомнит про свою ответственность и приласкает меня? Я бы не хотела жить с таким ответственным… Интересно, как в таких случаях поступают люди?»
5
Умерла Эмма Марковна Литинская. Умерла «интеллигентно, как и жила, за пулечкой», – так рассказывали Фелю её пожилые соседки и партнёрши по преферансу. Втроём они её и похоронили, и помянули. В маленькой квартирке, где жила Эмма Марковна, Фель бывал нечасто, но каждый раз, когда он навещал прабабку, – поражался её необыкновенному, ясному, без малейших признаков старческих изменений, уму и её превосходной памяти. Он вынимал из книжного шкафа Чехова, Хемингуэя, Толстого, Шекспира, Гёте – их давно уже забыли и не печатали – не осталось читателей. Печатали только дешёвые детективы, глянцевые журналы и рекламные буклеты. Фелю повезло в том смысле, что прабабка, в зависимости от его возраста, умела вовремя подсунуть ему то – Дюма, то – Пушкина, то – Достоевского. Всё это богатство досталось Эмме Марковне ещё от её прадеда – врача, который, со слов прабабушки, практиковал больше в лагерях, чем на воле. В задумчивости Фель походил по комнате, заглянул на антресоли и увидел там два древних пыльных чемодана, содержимое которых поразило его. Это были старинные катушки с магнитофонной плёнкой и подробным каталогом, и сам магнитофон. Их-то он и притащил домой. Радостная Плая огненным клубком вилась у его ног, а Фель сосредоточенно занимался «вязаньем», разбираясь в незнакомой аппаратуре. Только вместо спиц у него был пинцет и паяльник.
Теперь Фель перестал покупать «настоящее пиво». Всё свободное время они с Плаей слушали Музыку. Раньше Плая слышала музыкальные звуки, составленные в примитивную гармонию, то – из салона автомобиля, то – из открытого окна, но чаще всего их воспроизводили фальшивыми голосами подвыпившие люди, которых она опасалась – сейчас он песни горланит, а через минуту запустит в тебя кирпичом. Поэтому верхом музыкального искусства она считала песни, которые когда-то пел ей один желтоглазый проходимец, которого она любила. Теперь же Плая вслушивалась в наполненные удивительной гармонией мелодии и не понимала, от чего её попеременно бросает то в жар, то – в холод. Вначале она приписывала свои необычные ощущения начинающемуся климаксу, но потом пришла к заключению, что это Музыка на неё так действует. Особенно ей нравилась полечка «Охота» Штрауса, нравилась потому, что с первых же аккордов Фель вскакивал с кресла, хватал её под передние лапки и начинал носиться по комнате, весело подпрыгивая и кружась. А потом падал с нею на диван, смеялся и целовал в мордочку.
– Ну почему ты такая серьёзная? Улыбнись, Плаечка. Разве тебе не весело?
«Мне очень весело, и очень хочется улыбаться, но я не умею», – говорила Плая и лизала его в нос, и Фель её понимал (мало осталось людей, которые понимают кошек).
– Ничего, Плаечка, ты ещё будешь улыбаться.
Когда Фель уходил, Плая утыкала мордочку в его потрёпанный, брошенный на диване халат, и дремала. Если его долго не было, она начинала волноваться, бродила по квартире и даже пыталась включать Музыку, тыкая лапкой в зелёную кнопку, но кошачьи лапки совсем не приспособлены для того, чтобы нажимать кнопки. Тогда она запрыгивала в кресло и вспоминала последнюю книжку, которую ей читал Фель:
Я знаю: век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я...
«Какой всё-таки умный и тонко чувствующий мужчина – этот Пушкин, – думала Плая. – Другие болтают об этом же самом всю жизнь, но и сотой доли не скажут…»
Телевизор Фель включал редко, больше – по привычке. Он рысцой трусил по каналам, делая нечастые короткие остановки:
– …Сегодня мною подписан документ о строительстве Планетарного Кладбища. Это будет самый большой и красивый небоскрёб Планеты, – читал по бегущей сверху, за телекамерой, строке, Председатель Совета Директоров, поэтому казалось, что он вглядывается в высокие дали и пытается взглядом охватить небывалое доселе сооружение.
«Очевидно, кладбища строить выгодней, чем больницы», – вздохнула Плая.
Известный комик Стёбик-джан, потешал телеаудиторию скабрезными шутками и анекдотами. После каждой шутки неведомо откуда раздавались взрывы хохота и аплодисментов, что смешило гораздо больше, чем сама шутка.
Скандально известная мега-звезда, певец Стоян Почечуевич, с чувством исполнял свой новый хит «Крыська! Я твой крысёночек…». Скандальную известность он в поте лица приобрёл, безнаказанно поколачивая сотрудниц медиаконцерна. И народу это нравилось.
«Ай да крысёночек, гляди, как заливается, – почти что не лажает», – отметила Плая, имевшая абсолютный слух.
– …И вот уже ждать осталось совсем недолго. Послезавтра, на крытом стадионе «Колизеум», в присутствии полумиллиона зрителей состоится решающий матч за
звание Абсолютного Чемпиона Планеты по футболу между «Белыми ангелами» и «Синими дьяволами»…
«Ну вот, опять драка будет».
Плая была права: каждые два года проводились чемпионаты Планеты по футболу, которые, вне зависимости от исхода матчей, заканчивались одним и тем же – массовым побоищем.
6
Накануне футбольного финала Фель, как обычно, работал у себя в аппаратной. В студии вовсю шёл творческий процесс – Стоян Почечуевич, по поручению генерального директора медиаконцерна и «Центроспорта», записывал гимн Планеты, который должен был исполнить перед началом завтрашнего матча. Исполнял он его как-то непроникновенно, что ли. Словом, исполнял в нехарактерной для себя, бесчувственной манере. Как бы там ни было, но после шестой неудачной попытки слегка разнервничавшийся Почечуевич заехал в ухо Лайме, случайно подвернувшейся под горячую руку мега-звезды. Завалив Лайму на пол, он уже готовился растоптать её молодую грацию своими концертными сапожками сорок шестого размера, но тут Фель не выдержал и вмешался в творческий процесс. Собственно, всё вмешательство свелось лишь к паре коротких и неприметных ударов, после которых присутствующие имели уникальную возможность наблюдать все этапы начального периода развития человечка – от эмбриона до момента, когда человечек встаёт на ножки и делает первые нетвёрдые шажки. А может, прав был генеральный директор, который несколько позже объяснил временную творческую неудачу мега-звезды влиянием магнитной бури? Это объяснение удовлетворило всех, кроме Лаймы:
– Что это за магнитная буря такая, от которой ухо звенит? – причитала она сквозь слёзы.
Непостижимо, но через какой-нибудь час-полтора заново родившийся Почечуевич блестяще справился с возложенным на него ответственным поручением.
За несколько часов до начала финального матча все бары и кафе были переполнены, а к стадиону «Колизеум» стекались толпы счастливчиков, отвоевавших себе законное право смотреть захватывающее зрелище с трибун. Все, кто хотел нагреть руки в этом кипящем котле народа – нагревали их аж до ожогов: спекулянты и карманники, продавцы шарфов и торговцы пиротехникой, букмекерские конторы и тотализаторы, не говоря уже о «Центроспорте», «Глобалфинансе», «медиаконцерне», «Планетстрое», «Главтрамвае» и «Настоящем пиве», у палаток которого выстраивались дикие очереди. Разумеется, «Главсила» тоже принимал в этом посильное участие. Расхватывались трещётки, барабаны, дудки и всё остальное, что могло стучать, пищать, визжать, свистеть и ругаться матом. На единственной общественной уборной висела табличка: «Закрыто по техническим причинам», – поэтому от заборов и ограждений растекались и замерзали лужи переработанного «настоящего пива».
К служебному входу «Колизеума» подкатил чёрный лакированный, с затемнёнными стёклами, микроавтобус, и члены Совета во главе с Председателем проследовали в свою vip-ложу.
С большим чувством был исполнен гимн Планеты, судья дал свисток, и под рёв полумиллиона глоток, под вопли сирен и грохот барабанов мяч был введён в игру. Игра оказалась урожайной на голы, поэтому члены Совета уже в пятый раз меняли свои шарфики. Основное время закончилось при счёте 3:3 после того, как судья назначил сомнительный пенальти в ворота ангелов и чуть было не поплатился за это: через высокое прозрачное ограждение зрители белых трибун сумели-таки обрушить на него полсотни бутылок и с десяток петард. В перерыве обе противоположные разноцветные стороны стадиона бесчинствовали. Сквозь непрекращающийся грохот можно было различить речёвки и кричалки, которые рифмовались на слово «мать» и на другие слова, которые можно было бы прочитать на стенах общественной уборной, если бы она была открыта. Сквозь высокое прозрачное ограждение сомневающиеся в том, что их услышат, подкрепляли речёвки демонстрацией тех участков тела, названия которых они использовали в своём устном народном творчестве. Пишущая и наиболее талантливая часть болельщиков соревновалась в краткости намалёванных на скорую руку плакатов. От такого проявления эмоций римский Колизей рассыпался бы в считанные минуты, а падающих в обморок матрон выносили бы пачками. Жалкие же пижончики-гладиаторы, размахивающие своими короткими ножичками, предпочли бы немедленную смерть тому вселенскому ужасу, который творился на трибунах «Колизеума».
Дополнительное время ни одной из команд победы не принесло, и перед серией послематчевых пенальти гвалт на трибунах удвоился. Становилось страшно. Те немногие, которые не потеряли рассудка окончательно, потянулись к выходам, не дожидаясь исхода толпы. Председатель со своей командой по мере пробития пенальти манипулировали шарфиками с ловкостью клоунов. И когда последний удар возвестил о победе дьяволов, синие трибуны вынесло на наркотический гребень эйфории, а белые погрузились в пучину отчаяния. С одной стороны – влиянием толпы умилионенное ликование, с другой – толпой же прижатая немая скорбь.
7
После награждения, сопровождавшегося взрывами петард, дождём фейерверков, шумом, гамом, аплодисментами и криками, к выходам ринулись передовые отряды бойцов. Председатель и Со расселись в своём чёрном микроавтобусе и двинулись на отчётное
собрание в предвкушении дележа. Несмотря на мороз, значительная часть синих и белых фанатов группировалась на противоположных сторонах улиц в ожидании подкреплений из баров и кафе. Подтягивались всё новые и новые морозоустойчивые экземпляры. Народ, разделившийся надвое, пока что разминался и разогревался: разбил несколько витрин, изуродовал с десяток автомобилей и уже начинал выплёскиваться на проезжую часть, останавливая машины и проверяя пассажиров на лояльность к цветам своих клубов. Улицы заполнялись гудящими авто, из которых размахивали синими флагами, и народом, который эти авто останавливал, а флаги вырывал и топтал. Чёрному микроавтобусу, который с трудом лавировал в этой людской гуще, тем не менее, удалось благополучно подобраться почти к самому небоскрёбу холдинга «Планета», когда всего лишь за квартал путь ему преградила суровая толпа, закутанная в белые шарфы. Все попытки водителя прорваться сквозь неё ни к чему не привели. Народ придвинулся вплотную и окружил автобус, требуя открыть салон. Всё ещё могло бы разрешиться, но тут «Главсила», который в запарке повязал на шею сразу два разноцветных шарфа, вылез из автобуса и тоном, не допускающим возражений, распорядился:
– Очистить проезжую часть! Немедленно!
Но ему возразили. Да ещё как! Народ, натасканный на речёвках и кричалках, дружно выкрикнул на одном дыхании:
– А ху ху не хохо?
Возмущённый таким беспрецедентным актом гражданского неповиновения, «Главсила» полез доставать маузер. Это его и сгубило. Ему тут же дали: сначала – по шапке, а потом, когда шапка слетела, вправили мозги по-настоящему. Председатель тоже решил поиграть мускулами, но и его постигла участь своего соратника. Остальным пассажирам автобуса досталось меньше, но достаточно для того, чтобы Совет Директоров в полном составе отправился на больничный.
Обстановка становилась взрывоопасной. Рвущиеся изо всех динамиков, шутки Стёбика, а особенно – несуществующие смех с аплодисментами – раздражали. Было не до шуток, и никто в толпе не смеялся и не аплодировал. Противоборствующие стороны сближались. То там, то сям толпы народа ощетинивались железными прутьями и палками, позвякивали цепями, а кое-где из рукавов морозно посверкивала сталь ножей…
Фель, который в это время находился на работе, мог наблюдать за происходящим по мониторам медиаконцерна. Он понимал, что столкновение неизбежно. И тут его осенило – вернее, он нутром прочувствовал тот зыбкий единственный шанс, который мог…
«Во всяком случае, попытаюсь… А – вдруг?»
Рассуждать было некогда. Фель схватил пальто и понёсся к дому.
«Как хорошо, что записи я успел перенести на флешку…»
Ему удалось счастливо избежать столкновений, и через четверть часа он уже ворвался к себе в квартиру, схватил флешку, поцеловал Плаю в рыжую мордочку и ринулся к двери, но Плая, никогда не видевшая Феля в таком возбуждённом состоянии, почувствовала неладное, прыгнула к нему на грудь и подняла истошный вой.
– Что ты, Плаечка? Я скоро приду. Жди меня и не волнуйся, – успокаивал Фель кошку. Но Плая продолжала выть и никак не хотела отцепляться от его груди.
– Ну хорошо… Хочешь пойти со мной?
При этих словах Плая тут же перестала выть и юркнула к нему за пазуху.
В воздухе уже витал запах крови. Обессилевший Фель, тяжело дыша и придерживая Плаю через пальто, был совсем-совсем близко к своей цели, когда мимо него пронеслась толпа. Кто-то толкнул его, кто-то ударил в грудь, но он устоял и побежал дальше. На улицах и площадях начиналась большая бойня. Толпы схлёстывались и оставляли на земле кровавые следы своей дикой необузданной злобы. И всё-таки Фель сумел добежать, вставить флешку, и включить общую трансляцию. Он сунул руку за пазуху и с удивлением почувствовал, что рука погрузилась в липкую и мокрую Плаину шерсть…
Плая улыбалась, истекая кровью. Она сумела перехватить холодное лезвие, нацеленное в сердце Феля, и была счастлива.
«Я и мечтать не могла о таком… О таком блаженстве… Будто меня сосут котята… А у меня полно молока…»
Она собрала последние силы и лизнула Феля в мокрый солёный нос. Плаины зелёные глаза потускнели, а рыжую мордочку запечатала светлая улыбка.
– Плаечка… Плаечка… Плаечка…
Убаюкивал Фель остывающее тельце, прижимая его к своему сердцу…
8
После первых фортепьянных аккордов, исполненных крещендо, толпа замерла. И вдруг резанули по натянутым нервам смычки, отсекая те из них, которые взвинчивали и разгоняли по напряжённым телам злобу и жестокость. Люди вслушивались в неведомый им 2-й концерт Рахманинова для фортепьяно с оркестром и с ужасом смотрели на дела рук своих – на корчащиеся от боли, окровавленные тела таких же, как и они – людей. А сердце композитора и руки пианиста звали к милосердию и любви. Будто очнувшиеся от кошмарного сна, люди бросились к раненым. Жека держал на коленях окровавленную голову Марадоны и рыдал, а Марадона с просветлённой улыбкой гладил тёплую жекину руку. «Люди! Что вы делаете? Опомнитесь, пока не поздно!» – взывал оркестр.
Словно почувствовав, что в болезни наступает кризис, Планета решилась использовать свой последний шанс: мощный тропический циклон в течение часа заставил трескучий мороз уступить место морозцу лёгкому. Повалил снег, и падающие снежинки, зачарованные Музыкой Чайковского, Вивальди, Свиридова, сплетались в причудливые танцующие узоры, а потом покрывали окровавленную землю чистым пушистым слоем и пробуждали в сердцах светлые воспоминания – о том, как дети играют в снежки, а не молотят друг друга цепями и палками.
В это же время в пустом зале заседаний холдинга «Планета» сидел человек с аккуратной бородкой – наблюдатель без права голоса. Был тот редкий случай в истории, когда власть валялась под ногами, как пьяная вдовая царица, и взять её было плёвым делом. Человек вздохнул и задумался:
«Другого такого случая не будет – Планета больше не выдержит. Иначе – погибель всем».
И он стал писать обращение к людям Планеты:
«Наша Планета не может принадлежать кому-то одному, немногим или даже – многим, Планета не может принадлежать ни большинству, ни меньшинству, она не может принадлежать только людям или только кошкам. Планета принадлежит в равной степени всем, на ней живущим, и никому в отдельности.
Люди! Мы находимся на грани исчезновения. И всё потому, что когда-то человек возомнил себя царём природы и хозяином Планеты. Мы – не цари природы, а её слуги, и мы – не хозяева, а гости. От нас зависит, будем ли мы гостями желанными, или же нас вытолкают в шею. Помните об этом, люди!»
Дописав, человек опять вздохнул и задумался:
«Да, только так. Нельзя оставлять власть бездушным людям с холодными сердцами».
И он набросал программу по спасению Планеты, в которой предлагалось ликвидировать холдинг и создать Фонд Спасения Планеты с передачей ему всех активов и прочих ценностей холдинга. Должность председателя Фонда сделать выборной путём всеобщего голосования.
На следующий день документ был обнародован.
Улицы Планеты были заполнены людьми. «Обращение к людям Планеты» и бетховенское «Аллегро с огнём» двигало народ к небоскрёбу холдинга «Планета». Люди всё прибывали и прибывали. Там и сям над головами плыли лозунги: «Верните Планете Солнце!», «Долой крыс!», «Даёшь Настоящую Любовь!» Был даже совершенно непонятный лозунг, который развернул бойкий телеведущий со своей командой: «Бетховена – в
Председатели!» Вдохновлённые «Обращением» и Музыкой, сотрудники силовых ведомств смешались с народом. В зале заседания холдинга находились все члены Совета вместе с Председателем, человек с бородкой и народные представители. У Председателя и «Главсилы» на лицах всё ещё были наклеены пластыри. Решался только один вопрос: ликвидация холдинга с изъятием всего движимого и недвижимого имущества, ему принадлежащего. Совет отдавал холдинг неохотно, особенно противился этому Председатель. Но в итоге, то ли под влиянием вальсов Шопена, то ли отдавая должное искусству убеждения своего бывшего безголосого наблюдателя, а может быть, уступив натиску народных представителей, Председатель тяжко вздохнул и со словами: «Ничто не вечно под луной, пора и честь знать», – подписал документ. За ним поставили свои подписи остальные члены уже бывшего Совета Директоров бывшего холдинга «Планета».
В разгар весны были объявлены итоги всеобщего голосования по выбору председателя Фонда Спасения Планеты. Поскольку кандидатуру Бетховена пришлось снять, то абсолютным большинством голосов при восьми воздержавшихся им был избран автор «Обращения к людям Планеты», человек с аккуратной бородкой. День выборов объявили главным праздником Планеты – Днём Возрождения – и сделали выходным. Народные гулянья были повсеместными, а по улицам и площадям Планеты, искря солнечными брызгами, волнами катился весёлый «Голубой Дунай» Штрауса. Он захлёстывал праздничную толпу, вовлекая её в стремительный водоворот вальса…
«Солнечная революция», так её стали называть впоследствии, пронеслась почти бескровно. Раненые выжили, убитых не было. Её жертвой стала одна-единственная рыжая кошка, которая умела улыбаться и любить. Но кто считает убийство кошки за убийство? Особенно во время революций?
9
Прошло несколько лет, и на Планете многое изменилось. Планета постепенно освобождалась от слежавшегося закаменелого панциря, которым когда-то её сковали люди, к ней возвращалось тепло – она выздоравливала. Люди очищали Планету от мусора и на освободившихся пространствах разводили сады. Набирали силу молодые скверы, парки и рощи. Постепенно исчезали крысы – они опять стали прятаться в глубокие норы. Удалось возродить кой какую живность, начали появляться крабы.
И люди изменились: они слушали прекрасную музыку, и к ним возвращалась любовь; они открывали удивительные забытые книги и читали их своим детям. Особенно сильно изменились бывшие члены бывшего Совета Директоров бывшего холдинга «Планета» – все они отпустили аккуратненькие бородки, за исключением бывшего «Главсилы», который отрастил усы. Кстати, он теперь служит директором и экскурсоводом в Музее Революций. Когда доходит очередь до демонстрации самого ценного экспоната – покоящегося за музейным стеклом старинного маузера с гравировкой: «Холодная голова, чистые руки, горячее сердце!», – он не без гордости рассказывает посетителям о своём личном участии в последней революции. Бывший «Главтрамвай» работает машинистом в метро. Памятуя критику, некогда произведённую бывшим Председателем в его адрес, он самолично объявляет приятным голосом каждую остановку: «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция – Стадион!» Бывший Председатель оказался талантливым тренером – он тренирует сборную Планеты по художественной гимнастике, и юные «художницы» с восторгом внимают его мудрым наставлениям к отдельным упражнениям, в частности – с лентами: «Сколько ленточке ни виться, а конца – не миновать…». Бывший «Планетстрой» теперь – декан факультета архитектуры Художественной Академии. Денег за зачёты и экзамены он не берёт, и студенты в нём души не чают: «Ну, что ж, почтеннейший, сам покойный мэтр Кваренги поставил бы за ваш дипломный проект пятёрочку…». А бывшие «Глобалфинанс», медиаконцерн «Эхо Планеты», «Настоящее пиво» и «Центроспорт» вышли на пенсию. Их часто можно встретить в скверике на скамеечке, где они с азартом «забивают козла».
Изменился Стёбик-джан – он перестал рассказывать анекдоты и стал читать Зощенко, а люди награждают его натуральными аплодисментами и улыбками. Изменились «Созревшие» – теперь они выступают в длинных строгих платьях и поют, в основном, классический репертуар, а «Вечерний звон» исполняют «на бис». Изменился Стоян Почечуевич, который, неожиданно для себя, влюбился в Лайму и сделал ей предложение. Надо ли говорить, какой неожиданностью оно стало для Лаймы – прежде чем дать согласие, она целую неделю пребывала в шоке. Изменения произошли в жизни Дианы – она действительно была замечательным парикмахером, художницей своего дела. Как-то раз в её кресло сел разбитной парень с роскошной шевелюрой, и она без тени кокетства срезала ему шевелюру «под ноль». Лишившийся дара речи клиент долго водил себя по лысой голове, пока не вспомнил, как однажды подвозил своего сурового мастера до подъезда… Он ещё раз посмотрелся в зеркало и неожиданно рассмеялся:
– А что, очень даже ничего… Намёк понял… Начинаем всё с нуля…
С тех пор он каждое утро подвозит Диану к парикмахерской и встречает её после работы.
Равиль-ака наконец-таки сделал выбор – каждый вечер он ужинает в ресторане со своей настоящей женой, Галимой-апа.
Жека и Марадона сделались закадычными друзьями. Оказывается, они учились в одном университете, только Жека учился на юрфаке, а Марадона – на экономическом. Университет оба окончили с красными дипломами, оба женились на оставшихся от Равиля-аки мадмуазелях. А бойкий телеведущий стал работать только на одном канале. Он – автор и ведущий одной из самых интересных и популярных телепрограмм «Жизнь замечательных людей». Первая передача из этого цикла была посвящена Антону Павловичу Чехову.
Но больше всех изменились кошки – они начинали улыбаться.
Однажды, когда аромат сирени заставлял кружиться головы и тени от людей ещё не сделались длинными, на парковую скамью опустился человек.
«Начинаем воскресную радиопередачу «В мире музыки». Арию Ленского из оперы Петра Ильича Чайковского «Евгений Онегин» исполняет Народный артист Планеты Стоян Почечуевич», – возвестил из динамиков голос диктора.
Ленский пел с таким чувством, что человек невольно заслушался сильным и красивым голосом исполнителя.
«Симфонический оркестр сыграет быструю польку Штрауса – «Охота».
Человек встрепенулся, вскочил, и снова сел, прикрыв лицо руками. Ему захотелось убежать от прыгающих, кружащихся мыслей, и он опустил руки, собираясь встать, и тут увидел рядом с собой сидящую молодую женщину, которая туфелькой живо отбивала такт польке. Чувствовалось, что ей нестерпимо весело – она почти смеялась. Женщина вдруг повернула к нему лицо и спросила:
– Вам нравится полечка?
Немного придя в себя от неожиданно возникшей рядом поклонницы Штрауса и его быстрой польки, человек, осознав смысл вопроса, утвердительно кивнул, продолжая рассматривать свою соседку с глуповато-растерянным видом. Он увидел, что сквозь нежную кожу на лице её просвечивали едва заметные рыжие крапинки, а волосы отливали солнечным светом. Но главное – он никак не мог оторваться от её изумрудных глаз. Голова у него закружилась, и возникло ощущение, что рядом с ним сидит пришелица с другой планеты, на которой живут весёлые солнечные люди с изумрудными глазами, которые могут вот так вот неожиданно возникать там, где им вздумается.
– Тогда почему же вы такой серьёзный? Улыбнитесь. Разве вам не весело?
Человек почувствовал, что его рассудок темнеет. Кое-как зацепившись за его светлый краешек, он выдавил:
– Почему же, мне очень весело…
– Как вас зовут? – не унималась пришелица.
– Фель.
– Фель… Фель… А я – Плая. Плая и Фель… Фель и Плая…
Будто из другого мира донёсся до Феля голос диктора:
«В исполнении детского и камерного хора Планеты прозвучит «Аве Мария» Франца Шуберта».
Когда полились небесные голоса, он сначала подумал, что его душу, расставшуюся с телом, возносят ангелы, но сумел всё-таки здраво рассудить, что ангелы не стали бы пользоваться услугами детских голосов и камерного хора его Планеты. Придя в себя окончательно, Фель первым делом дотронулся до руки Плаи. Рука была мягкой и тёплой:
– Плая? Вы не исчезнете?
– А вы не хотите, чтобы я исчезла?
Фель замотал головой и улыбнулся.
– Тогда я не исчезну. Видите, вы уже научились улыбаться…
Они взялись за руки и пошли в сторону солнца. И казалось Фелю, что из кустов сирени провожает их рыжая смеющаяся мордочка с зелёными глазами…
2011 год