гроза
Кусты и деревья на которые он, надолго замерев, смотрел сквозь оконное стекло ничему его не научили, он вряд ли мог отличить одно дерево от другого, его не волновали смены времен и, ясными ночами, звезды не наполняли его восторгом, но тучи, тучи грозового неба…
На серо-палевом фоне несутся в безумной пляске мохнато черные, рваные клочки и в то же время из-за домов неумолимо разрастается, вытягиваясь вертикально, темное облако пока, в верхней его части, не возникло подобие поперечины, потом, тучи в этом месте окончательно разошлись, на мгновение вышла луна в седых волокнах. Рокоты дальних громов катящихся справа налево - звук похожий на приближение поезда, еще мгновение и он вылетит из тоннеля, слепя драконьими глазами.
…
Голоса, голоса сверху, сбоку, снизу, стуки ,лязги, звон посуды, звуки любви, еды, телевизионных сериалов, кто-то кричит: « Луиза, Луиза,» и выходит луна откликаясь на зов, и затихает дом, только тяжелое дыхание, стук сердца да ток крови заполняют комнату, звуки разрастаются, становятся гулкими будто в комнате только я.
Я пристрастился к вещам, к безразличной их заинтересованности, к ненарушимой их неподвижности и готовности к предательству, вытянув руки во тьме, я больше всего боюсь не обнаружить их на своем месте. Исчезновение любой из них ввергало в панику, покрываясь потом, я судорожно вспоминал прошедшее, не я ли передвинул, переставил, перевесил, чаще всего это удавалось, но иногда… Иногда настырная мысль – а может они сами…
Я не оглядываюсь сколько не повторяли бы мое имя, не потому что я слышу плохо, просто не верю что это мое имя, за столько лет я так и не привык к этому слову, так зовут другого, этот другой, застегнутый на все пуговицы с ручкой в кармане пиджака, добросовестный до предела, мелочно- требовательный, не терпящий ошибок, все записывающий и запоминающий словно этим можно отомстить, отомстить что его не нашли, хотя, вообще -то, никто и не искал.
А я, разве я следил за тем как жил? Разве я когда- нибудь жаловался? Лежа во тьме, я думал, какое из имен могло бы быть моим, имена выстраивались в ряды, у каждого было свое лицо, свой взгляд и ни одно из них не было похоже на меня.
При виде учителей он сжимался от страха и надежды, но учителя не замечали его. К доске вызывали редко и как-то неохотно, он что-то отвечал, смутно догадываясь, что говорил он не совсем то, а может и совсем не то. Учителя, не поднимая глаз, делали какие-то отметки в журнале, он никогда не интересовался, боясь узнать кто он, заранее, зная что это неправда. Ему никогда не хватало мужества для того чтобы узнать кто он и как он проживет жизнь, он пустил все на самотек, жил подавленно, жил вслепую в безумном мире в окружении чужих. Всю жизнь он тихо говорил, неслышно ходил, как человек которому нечего сказать и некуда идти, поэтому не нужно чтобы его слышали и видели и пытался жить, не понимая что это такое. Иногда жест или взгляд, или пара слов, которые не запомнились, тех которых он звал на помощь, но звал, видимо плохо, потому что не услышали. Даже молодость свою он вспоминал так же, как я вспоминаю ее сейчас, урывками, все тогда представлялось неотчетливым, но, иногда – вспышки контрастного света и все становилось четким до неузнаваемости, но я не помню этого, именно это я и не помню.
Тяжелая грозовая туча легла на город, шевеля ветошными краями, рокотали далекие громы, и вспышки молний подсвечивали сизо-черное клубящееся чрево.
Я то думал, что буду ссыхаться до размеров кузнечика пока меня не упрячут в спичечный коробок, а я наоборот росту и тяжелею, словно свинец вместо крови или это стены комнаты, потрескивая обоями, скукоживаются вокруг меня и я уже слышу гипсовый запах потолка.
Сухие грозы отнюдь не новость в наших краях.