М.М.КИРИЛЛОВ
КАЛИНИНГРАД – ФОРПОСТ СТРАНЫ
Очерк
Я был в Калининграде единожды: это было в 1954-м году. Так давно, что даже страшно вспоминать: слишком сильно изменилась жизнь за эти годы. Да и сам я стал в четыре раза старше. Да и нужно ли вспоминать?
Это ведь было через год после смерти Сталина. И через 8 лет после смерти товарища Калинина, Верховного старосты. Предстояла первая наша врачебная практика в ходе учёбы в ленинградской ВМА им. С.М.Кирова: госпитальная практика. Как мы ехали туда, я смутно помню, наверное, с Балтийского вокзала, через Прибалтику. Впрочем, областное деление страны тогда значения не имело: повсюду был Советский Союз.
Слушатели курса убывали в разные регионы страны. Наша группа была направлена в г. Калининград, в армейский госпиталь (бывший немецкий госпиталь имени Адольфа Гитлера в Кенигсберге). В группе были Саша Шугаев, Веня Шимаркин, Юра Филимонов, Гера Любомудров, я и другие. Все – младшие лейтенанты медицинской службы. Госпиталь стоял на окраине города и, видимо, от того не попал под бомбежкп и артобстрелы в дни штурма Кенигсберга в 1945-м году. В нём было 6 этажей и столько же под землей, причем с полноценным оснащением и лифтами. Имелись корпуса с верандами, санаторного типа, видимо предназначенные для реабилитации раненых. Мы поочерёдно поработали в разных отделениях госпиталя. Я - больше в терапии. Заведовал ей, позже ставший известным, терапевт В.К.Трескунов.
Однажды был такой случай. В процедурной комнате на топчане лежал довольно истощенный солдат, недавно прооперированный по поводу язвы желудка. Вдруг, на наших глазах, у него начались потрясающий озноб и судороги. Я ничего не мог предположить с уверенностью (это мог быть и приступ эпилепсии). Держал его, чтобы он не упал с кушетки. Трескунов сразу сказал, что это гипогликемия, и что больной может впасть в кому. В этих случаях кома развивается быстро и очень опасна. Тотчас же больному струйно в вену был введен 40% раствор глюкозы под прикрытием нескольких единиц инсулина подкожно. А позже была поставлена капельница с глюкозой. Больному быстро стало лучше. Он пришел в себя, озноб прекратился. Ему дали горячего сладкого чая и отвезли в палату. Случай этот был очень поучителен и запомнился.
Несколько раз мы по ночам дежурили по городской станции скорой помощи. Это тоже входило в программу стажировки. Станция располагалась недалеко от госпиталя, в низком бараке. Командовал всем диспетчер, связываясь по телефону с больничными учреждениями города и милицией. Машины радиофицированы не были. В моей бригаде были ещё шофер и фельдшер-женщина. В здании скорой помощи были нары, на которых отдыхали бригады после выездов или в паузах между выездами.
Через какое-то время, когда уже совсем стемнело, нашу бригаду послали в какой-то район города принимать роды на дому. Ехали в кромешной тьме, по каменным мостовым, подсвечивая себе фарами. Приехали, поднялись по темной лестнице в дом и вошли в открытую квартиру на третьем этаже. Там уже горела керосиновая лампа. На диване в растёгнутом пальто лежала роженица и периодически громко стонала. Платье у неё было поднято, а рейтузы и трусы спущены ниже колен. Начались роды. Её мужчина рассказал, что схватки застали их в кинотеатре. Хорошо, что это было недалеко. Кое-как они дошли до дома и поднялись в квартиру. Соседи сбегали к телефону и вызвали скорую.
Фельдшер накрыла простыней колени женщине, а второй простыней живот, сняла с нее штаны и обувь. И минут через пять приняла ребенка. Он был замазан кровью, кричал. Фельдшер перевязала пуповину бинтом и ножницами перерезала ее. Отошел послед. Прямо в какой-то грязный таз. Я подсвечивал фонарем, который был с нами. Женщина перестала стонать и успокоилась. Ребеночка закутали в простыни и одеяльце. Прямо с головкой. И потихоньку, держась за перила и поддерживая мамочку, сошли к машине. Малыша нес мужчина. Женщину в машине положили на носилки, в том же пальто, в котором она и рожала. Мужчина с ребенком на руках сел рядом с шофером. И мы поехали в родильный дом. Там у нас забрали роженицу с малышом. А мы уехали на станцию.
Подъехав, за километр остановились в кустах и выключили фары и мотор. Это делалось для того, чтобы к станции первой пришла машина, которая следовала за нами. А мы подъезжали уже позже, и следующий выезд был не наш. Таким образом, удавалось подольше поспать. Это была маленькая военная хитрость. Всего за ночь доставалось не более трех выездов. Наша медицинская практика на станции скорой помощи была небольшой, но житейская и организационная оказались очень полезны.
Город был сильно разрушен во время войны. Тогда пострадала даже его старинная средневековая крепость с многометровыми стенами. Мосты через реку Преголя были уже восстановлены. Набережная реки была в камне. Улицы и тротуары асфальтированы. Ходьба по ним была какой-то непривычно гулкой. Мы побродили под стенами Университета, который был рядом. Он стоял в руинах. Нашли могилу Канта, великого немецкого философа начала 19-го века. Сохранился лишь высокий мраморный пьедестал памятника, надгробия не было. На мраморе было выбито имя Эммануила Канта.
В городе было много взорванных и целых, заполненных водой, бункеров, не исследованных ещё в то время. Побывали мы и на старом немецком кладбище, его сохранила война. Как-то странно выглядели аккуратные ещё довоенные памятники и могилы, одинокие в этом разрушенном городе. Вспомнились непосещаемое кладбище погибших немцев (многочисленные аккуратные ряды деревянных крестов), созданное руками самих же пленных немцев сразу после войны в лесу под посёлком Шереметьевский возле Москвы. Я в этом посёлке учился в школе.
В Калиниграде работал известный в Европе старый зоопарк, весь заросший жасмином. Зверей было немного. Зрителей тоже.
В городе было всегда влажно, даже в солнечные дни. Дожди здесь были частыми, лужи не просыхали. Ничего удивительного: прибалтика.
В наш госпиталь регулярно поступали больные военнослужащие из Калининграда и соседних военных гарнизонов (города Советск, Гусев и другие).
В конце июля наша практика закончилась, и мы разъехались в отпуск, кто куда. Я домой, в Ленинград.
С тех пор прошло более 60 лет. Каков Калининград в наши дни? Что в нём сохранилось от послевоенного Кенигсберга, в котором мы побывали? Наверное, мало что. Обрусел. Расстроился, конечно. Но всё равно, наверное, неистребимый старый прусский дух в нём остался. И старая крепость, и черепичные крыши домов, и зоопарк, и гулкий асфальт улиц, и госпиталь, в котором мы прожили месяц, и влажные кусты жасмина.
Калининградская область, территориально оторванная от России и окружённая теперь фактически враждебными государствами, - с одной стороны, для нас (я так думаю) как чемодан без ручки, тяжёлый и неудобный, а с другой, арьергард нашего государства, своеобразный «балкон», судя по карте, нависший над Польшей, форпост России, выдвинутый в Европу.
Саратов, апрель-май 2016-го года