- Здравия желаю, товарищ гвардии капитан! – поздоровался Андрей Труд, заходя в кабинет.
- Проходи, Андрей, садись!
Начальник Особого отдела 16-го гвардейского истребительного авиаполка А.В. Прилипко изобразил на своем лице радушие, стараясь расположить к искренней беседе старшего лейтенанта Труда. Добродушное выражение, впрочем, совершенно не подходило к лицу особиста и выглядело неестестественно. Тонкие губы растянулись в улыбке, а глаза по-прежнему смотрели жестко и холодно.
- Спасибо! - Труд сел на стул напротив стола и с некоторой робостью посмотрел на начальника Особого отдела. О чем он его собирается допрашивать? Как правильно себя вести с представителем военной контрразведки, которая, как известно, подчиняется не военному командованию, а НКВД? Какой вообще может быть интерес у контрразведки к нему, рядовому летчику-истребителю? Вся его жизнь, его биография всем хорошо известны, скрывать нечего.
- Я тебя вызвал, чтобы поговорить с тобой о капитане Покрышкине, - сказал Прилипко, прищурившись. - Ведь тебе есть, что мне рассказать? Не так ли?
Так вот, в чем дело! Под Александра Иваныча особист копает! Вот пристали к человеку, не могут оставить в покое. Ну, уж нет, тут ты ничего от меня, дружок, не добьешься.
- А что я могу рассказать, товарищ гвардии капитан, такого, чего вы сами не знаете? Мы же в полку все, как на ладони. Как воюем, как отдыхаем, как общаемся – все же всем видно. Верно? Живем в единой боевой семье, вместе бьем фашистскую гадину. За Родину деремся, за партию, за товарища Сталина. Верно же?
Старший лейтенант устремил на особиста честный и наивный взгляд голубых глаз. Тот не мог не кивнуть в ответ на его фразу.
- Верно-то оно верно, но ведь, сам знаешь, чужая душа – потемки. Не всегда легко врага распознать, иначе бы работа контрразведки не так сложна была.
Труд с готовностью закивал и с восхищением посмотрел на скромного героя невидимого фронта.
- Да, товарищ гвардии капитан, работа у вас, что и говорить, далеко не каждому по плечу. Не то, что у нас, летчиков. Все просто. Вот небо, вот земля, вот свои, вот враги. Знай себе, выполняй боевое задание. И не надо ломать голову, кто переодетый враг!
Прилипко с подозрением посмотрел на Труда. Уж не издевается ли над ним этот молокосос? Но Андрей смотрел на него все с тем же наивным и восхищенным выражением. Черт его знает, может, и вправду так думает.
- Ну ладно, - поспешил он свернуть со скользкой темы, - работа каждого важна, все мы, каждый на своем месте, работаем на победу, но это хорошо, что ты понимаешь всю важность и сложность нашей работы. А значит, не откажешься помочь. Правильно?
- Чтобы я отказался помочь доблестным органам контрразведки? Как же вы могли сомневаться, товарищ гвардии капитан? – с неподдельной обидой в голосе сказал старший лейтенант. – Показали бы вы мне живого шпиона, да я бы его на месте своими руками удавил!
Труд хотел, было, показать особисту руки, которыми он собирался удавить шпиона, но наткнулся на его тяжелый немигающий взгляд, уставленный ему прямо в переносицу, и решил, что это уже, пожалуй, будет перебор. От доброжелательного выражения на лице Прилипко не осталось и следа. Нахальный старлей явно паясничал и издевался над ним, и с этой комедией надо было кончать.
- Ты тут не строй из себя бравого солдата Швейка. Здесь Особый отдел, а не балаган. Понял? – сказал он жестко.
- Так точно.
- А раз понял, отвечай на конкретный вопрос. Что можешь сообщить о вредительской деятельности капитана Покрышкина?
- О вредительской ничего. Гвардии капитан Покрышкин с первого дня войны честно сражался за Родину.
- А ты что, сам тоже с первого дня воюешь? – прищурился особист.
- Никак нет.
- Тогда откуда ты знаешь, что было с самого первого дня?
- Мне рассказывали. Как только мы появились в полку, нас передали Покрышкину, чтобы он сделал из нас боевых летчиков. А командир полка Виктор Петрович Иванов представил нам его как лучшего воздушного разведчика фронта.
- А ты знаешь, что он в первый день войны своего сбил?
- Знаю. Но это же ошибка была. Случайность! Су-2 тогда еще никто из истребителей в глаза не видел.
- Не верю я в случайности, Андрей. Работа такая. Не верю, понимаешь? Не все чисто в этой истории. Дальше. Про то, что он в окружении побывал, тоже, надеюсь, знаешь?
- Знаю. Но он же вышел из окружения вместе с другими бойцами. Всех же допрашивали, и выяснилось, что он вел себя безупречно…
- Нет безупречных людей. Окруженец – это уже пятно на биографии. Откуда мы знаем, с кем он там, в окружении, встречался, о чем говорил? Ты можешь это достоверно знать? Нет. Вот то-то и оно! А про то, что у него отец «лишенец», ты знал?
Труд отрицательно покачал головой.
- Вот видишь, не знал, - продолжал особист с почти отеческими интонациями в голосе, - так что не думай, что ты все-все про него знаешь. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Слыхал такую поговорку?
- Мало ли у нас поговорок? – пожал плечами Труд. - А вот товарищ Сталин, к примеру, сказал, что сын за отца не отвечает.
- Верно. Так оно и есть. Покрышкина никто за это и не осудил, но сей неприглядный факт он в свое время скрыл, за что и получил в училище строгача по комсомольской линии.
- Ну, раз получил, значит, наказан уже!
- Да, но согласись, что кое-что новое в его моральном облике я тебе приоткрыл.
Прилипко хищно улыбнулся, а Труд в ответ опять пожал плечами.
- Про его отца я ничего не знал, товарищ гвардии капитан, но для меня гораздо важнее то, как человек ведет себя в бою.
- Ну, и как он ведет себя в бою? – нехотя спросил особист.
- А в бою мы в Александре Иваныче всегда уверены на сто процентов. Мы знаем, что он не подведет, не бросит, не предаст, не струсит. Не было таких случаев с Покрышкиным. Вы это хоть у кого спросите. У Воронцова, например, было, а у Покрышкина – нет!
Теперь Труд говорил с особистом совсем другим тоном – спокойным и уверенным, полным достоинства. Ни робости, ни фальшивого энтузиазма. Старший лейтенант посмотрел Прилипко прямо в глаза и выдержал его взгляд.
- Вы сами посудите, товарищ гвардии капитан, если бы это было не так, получил бы он орден Ленина? Представили бы его к званию Героя Советского Союза?
- Представление к Герою командование полка отозвало.
- Считаю это неправильным.
- Вот как? – сощурился Прилипко. - У тебя, значит, особое мнение. А ты не слишком ли много на себя берешь, старлей?
- Я, товарищ гвардии капитан, свои слова готов повторить где угодно и перед кем угодно. И если за ту нелепую драку в столовой Покрышкина будет судить трибунал, я и все остальные его боевые товарищи пойдем на заседание, будем отстаивать его честь. Если уж на то пошло, тогда все с меня началось. Тогда, прежде всего, меня надо было на «губу» сажать!
- А ты хочешь на «губу»?
- Если она полагается за то, что я вежливо спросил у майора из соседнего полка, свободно ли место за его столом, то да.
- А кто тарелкой в голову Тараненко запустил?
- Уж во всяком случае, не я!
- Да причем здесь ты?
- Ну, и не Покрышкин! Он все время стоял рядом со мной и пальцем ни к чему не прикасался.
- Ладно, я вижу, ты мне помочь не хочешь.
- Хочу, товарищ гвардии капитан. Очень хочу помочь вам не совершить трагическую ошибку и не осудить несправедливо выдающегося воздушного бойца, талантливого командира и настоящего коммуниста.
- Из партии он исключен. Да и тебе при твоем упрямстве туда, боюсь, вход заказан.
- Это как первичная организация решит, товарищ гвардии капитан. Приложу все силы, чтобы приняли.
- Ладно, старлей, свободен. Пока...
- Есть быть свободным.
Труд поднялся с места, повернулся и вышел из кабинета Особого отдела. Прилипко долго и озадаченно смотрел ему вслед, затем вздохнул и придвинул к себе поближе пухлое дело опального комэска.