Двадцатилетние сидят,
Сухое пьют вино.
Двадцатилетние глядят
Уверенно, умно.
И, как в знакомое окно,
Где профили видны,
Мне так на молодость чудно
Глядеть со стороны! (И.Фоняков)
Часть 1. Пединститут
В те далёкие годы пединститут был разбросан по разным местам Новосибирска.
Факультет естественных наук располагался на Комсомольском проспекте, одном из самых удобных мест в центре города, но от моего дома довольно далеко. Приходилось ездить в круговую на троллейбусе или идти пешком напрямую. Для меня было довольно тяжело, да и времени занимало много. Водил меня в институт папа. Только сейчас я немного представляю, как нелегко ему было выкраивать на работе время. Занятия начинались с середины дня «во вторую смену» и заканчивались после семи вечера. Здание института было старым с деревянными крашеными полами, старой мебелью и коридорами, с казёнными зелёными панелями. Всё это напоминало школьную обстановку. Преподаватели в своём большинстве также не отличались от школьных педагогов с их стремлением к авторитарному подчинению. Большинство студенток было из сельской местности. Такие просто одетые, крепкие девчата. Парней было всего пятеро. Это были взрослые люди, уже преподававшие в школе. Некоторые пришли после службы в армии. Ко мне относились неплохо, помогали передвигаться, даже брали на вечера. Более дружеские отношения у меня установились с Зоинькой, спокойной скромной блондинкой. Она жила в общежитии, и я приглашала её к себе заниматься.
Преподаватели в своём большинстве не отличались от школьных педагогов с их стремлением к авторитарному подчинению. Вспоминается собрание по поводу осуждения Бориса Пастернака за публикацию за рубежом его романа « Доктор Живаго». Пара тусклых голых лампочек освещает кабинет в коричневых тонах. За дешёвыми фанерными столиками в тесноте разместились студенты нашего курса. Усталая, пожилая женщина в вытянувшейся вязаной кофте заучено, но, немного стесняясь, говорит, как нехорошо поступил Пастернак, написавший клеветнический роман на нашу лучшую в мире родину. За это враги-буржуины и дали ему нобелевскую премию, а литературных достоинств у романа нет. И поэт он тоже средний, если не сказать плохой. Тут у меня возникает чувство протеста: роман я не читала и судить о нём не могу, но что Пастернак талантливый поэт и переводчик-это общепризнанно. Мне жалко бедную женщину, которая из-за заработка за счёт лишних часов согласилась на клевету. Студенты, молча её выслушали и разошлись.
Вспоминаю и других преподавателей, читавших лекции по совместительству из НИИГАИКа. Это были лекторы по астрономии и геологии. Хотя они и старались популярнее изложить свой предмет, но чувствовалось их глубокое знание предмета. Было немного обидно, что аудитория не проявляла интереса к их лекциям. Впрочем, и мне приходилось делать усилия, чтобы сосредоточиться. Наверное, мои внутренние потребности лежали в другой области. Словом, моя студенческая жизнь мало отличалась от школьной.
Наверное, традиционно, а потому и незаметно, прошли новогодние праздники.
Вот запись в дневнике.
22 января 1959 года.
"Серебряный день. Рассеянный свет отражается от печального холодного неба и падает на землю, устланную снегом. Деревья, покрытые бахромою инея, придают привычному пейзажу воздушность, лёгкость, нереальность. На фоне бледного зеленоватого заката с жёлто-розовой каймой уходящие вдаль деревья смотрятся как на старинной гравюре из чуть потускневшего благородного серебра. Печаль угасающего дна, грустная красота. Голубой вечер уткан искрящимися алмазами. Вот он цвета тёмно-голубого бархата, дымчатого топаза.
Жёлтые лучи уличного фонаря легли на стол, освещают увядающую ёлочку с
покривившимися подсвечниками. На иглах застыли капельки воска.
В призрачном свете холодной луны, распахнув громадные тёмные крылья, летит время, задумчивое, холодное, неумолимое. Серебристые волосы струятся и падают на строгое печальное лицо.…Мимо пролетают года, века.…Мерцают светила жёлтыми глазами, завихряясь, бегут галактики, и в безмолвном кошмаре гибнут вселенные. Звёздная пыль серебристо-го хвоста кометы проносится вдаль. Летят лепестки небесных цветов, и скрипка поёт об их тонком аромате, свежести испарившейся росы. О нежной боли сердца, ушедших наивных мечтах. Катятся редкие слёзы, горькие слёзы неясной печали…"
Хотя я и была разочарована общей атмосферой института, но занималась старательно и зимнюю сессию спокойно сдала отлично.
9 марта 1959 г.
"Низкие слоистые облака лежат на крышах зданий. Сыро. Тихо. Весна, маленькая дев-чушка с озорными глазами, чуть приоткрыла дверь.
Вчера с наслаждением крутила «Евгения Онегина». Правда под конец утомилась и дремала. Но чудно звучит письмо Татьяны, поздравление Трике, предсмертная ария Ленского, восторженного поэта, нежного и хрупкого, как лилия.
Видела «Колдунью». Странная девушка. Немного косой разрез глаз. Длинные прямые волосы падают на плечи. Тёмная безлунная ночь, чёрная гладь озера, на поваленном дереве дивная не человечески красивая фигура. Зловеще хохочет страшный филин, и из глубины выплывает окровавленное лицо. Олеся обладала магической силой. Я верю этому. Жалкий человек, ты нашёл предвестницу истины, которая далека и смеётся.
«…подлинно великий человек тот, кто велик по своей природе, не думая об этом, от избытка и щедрости душевной».
(Ромэн Роллан)"
11 марта 1959
"Дневник все пишут ночью, а я днём. Перечитываю Вересаева.
- Если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью,- то кто же виноват, что он гибнет во мраке и муках? Человек легкомысленно пошёл против собственного своего существа, - и великий закон, светлый в самой своей жестокости, говорит: «Мне отмщение, и Аз воздамъ». Здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда.
- Задача твоя: органически развивать себя из самого себя, проявлять ту радостную, широкую, безнамеренную жизнь, которую заложила в тебе природа, как и во всех живых существах. Только живи подлинною своею сущностью, и само собою придёт единение с ми-ром, придёт добро. Об этом уж без нас позаботится природа, благая и мудрая, которую не нам учить и не нам направлять".
31 марта 1959 г.
"Ох, философия, философия. Столько путанного, неясного, и всё далеко от истины. Я три дня болела, два сижу дома, (студенты работают в саду им. Сталина). Вчера была чудная весенняя погода: тепло, солнечно. У крыльца разлилась лужа, и солнце дробилось в ней на тысячи сверкающих алмазиков. Мальчишки бросали в воду камешки, поднимая фонтаны брызг. Хорошо.
В такой же яркий весенний день едем с папой в институт на троллейбусе. Вдоль
тротуаров бегут ручьи. Из-под колёс летят брызги. Весело от этого весеннего озорства, и сердце вздрогнуло: « Запомни этот радостный день»."
3 апреля 1959 г.
"Оказывается, в понедельник какой-то диспут о счастье. Мне выступать, а я и не знала. Вновь пересматриваю Вересаева.
-Живая жизнь не может быть определена никаким конкретным содержанием. В чём жизнь? В чём её смысл? В чём цель? Ответ один: в самой жизни. Жизнь сама по себе представляет величайшую ценность, полную таинственной глубины. Всякое проявление живого существа может быть полно жизни,- это самоценно, а нет жизни,- и то же явление становится тёмным, мёртвым, и, как могильные черви, в нём начинают копошиться вопросы: «Зачем? Для чего? Какой смысл?»
Весна в разгаре. Весь двор в цветущих яблонях. В раскрытое окно доносится их аро-мат Вечерние сиреневые сумерки. Не зажигая огня, я сижу на подоконнике и слушаю журча-ние воды, вытекающей из плохо закрытого поливочного шланга, и представляю, что это бледно-розовый мраморный фонтан. По радио передают концерт для фортепиано с оркестром Шопена. Он удивительно гармонирует с этим поэтическим вечером. Похожая сцена у Толстого в « Войне и мире», когда Наташа Ростова восхищается весенней ночью, а её подслушивает Андрей Болконский, вполне передаёт моё настроение. Душа раскрывалась навстречу весне.
Сафо фиалкокудрая, чистая,
С улыбкой нежной! Очень мне хочется
Сказать тебе словцо тихонько,
Только не смею: мне стыд мешает.
***
Сверху низвергаясь, ручей прохладный
Шлёт сквозь ветки яблонь своё журчанье,
И с дрожащих листьев кругом
Глубокий Сон истекает.
***
Венком охвати,
Дика моя,
волны кудрей прекрасных!
Нарви для венка
нежной рукой
свежих укропа веток.
Где много цветов
тешится там
сердце богов блаженных.
От тех же они
Кто без венка
Прочь отвращают взоры.
Эти стихи я выписала из тома старого собрания сочинений Вересаева. Они мне очень понравились тем, что передают настроение и, как мне кажется, атмосферу Древней Греции. К сожалению, этих переводов нет в новом собрании сочинений. А старый томик я дала почитать девушке из пединститута, которой очень нахваливала « Живую жизнь», а та, как и следовало ожидать, не вернула мне книгу.
Кирн! Не сам человек – творец своей жизненной доли.
Счастье и бедствия шлют боги-податели нам.
Знает ли кто из людей, стремясь к задуманной цели,
Что достиженье даёт, - благо иль тяжкое зло?
Часто мы думаем зло сотворить – и добро совершаем;
Думаем сделать добро, - зло причиняем взамен.
И никогда не сбывается то, чего смертный желает.
Жалко – беспомощен он, силы ничтожны его.
Тщетно мы, люди, гадаем и ждём. Ничего мы не знаем.
Всё совершается так, как предрешит божество.
В жизни бессмертными нам ничего не указано точно,
И неизвестен нам путь, как божеству угодить.
Не в счастье смысл жизни, и довольством собой не будет удовлетворён человек,- он всё-таки выше этого.
7 апреля 1959 г.
"Утро. На сковородке пищит колбаса. Я умылась, оделась и не знаю, как убить время, пока готовится завтрак. Мне снились странные сны: один малознакомый мальчишка влюблён в меня. Я подрезаю волосы, иду на праздник в разных башмаках. Встала со щемящим чувством. Уже 19 лет, а никого нет рядом. А раньше, когда была маленькой, почему-то мальчишки возились со мной. Морозов носил на пляж, Андрей катал на санках.… Ну, и фантазировала, конечно."
Весенняя сессия растянулась более чем на два месяца. Сначала сдавали психологию, геологию, астрономию и химию. Была небольшая геологическая практика. Я не ездила вместе со студентами. Папа свозил меня в карьер Борок, чтобы я посмотрела на выходы горных пород. А вот на метеостанцию в Огурцово я отправилась на автобусе вместе со всеми. Денёк был пасмурный. Станция из нескольких одноэтажных домиков, похожих на сараи, располагалась в чистом поле. Рядом с домиками была довольно большая метеорологическая площадка. Мы всё обошли, посмотрели и уехали без особых впечатлений.
Перед экзаменами по ботанике и зоологии были практики в течение нескольких недель. На практику по ботанике папа устроил меня в ботанический сад Академии Наук, где его все знали, как учёного секретаря. Приняли меня очень хорошо. Старательно знакомили с посадками лекарственных растений, но меня более привлекали романтические прогулки к речке Ельцовке, на другом берегу которой весело зеленела весенней листвой берёзовая роща. Под влиянием Гамсуна и Вересаева я старалась проникнуться майским, солнечным настроением окружающей природы, а вникать в науку, ну совсем не хотелось. Добрые женщины были удивлены и несколько обижены моим прохладным отношением к занятиям, но помогли сделать замечательный гербарий лекарственных растений, который я и представила на зачёте.
Практика по зоологии проходила в Издревой, пригородном посёлке на берегу речки Иня. Студенты поселились в школе. В каждой комнате разместилась группа около двадцати человек. Спали на матрасах, положенных у стен. Лишь у двери была одна кровать. Мне места у стены не хватило, и моя раскладушка, которую привезли родители, стояла в проходе. Еду готовили сами по очереди. Несмотря на бытовые трудности, мне нравилась такая свободная, как у всех, студенческая жизнь. Утром группы отправлялись довольно далеко, а мне дали задание наблюдать жизнь муравьёв. Я уходила по пыльной дороге за переезд. Там за железной дорогой начинался живописный бор, где и обитали муравьи. Я посмотрела, как они таскают провизию и куколок. Но больше особенно нечего было наблюдать. Я просто гуляла по лесу, лежала в душистой траве и воображала себя героиней Гамсуна. Гораздо больше о жизни муравьёв я узнала из интересной книги Фабра. Хорошо, что мне удалось её прочитать. В конце практики надо было провести экскурсию с ребятами из пионерского лагеря. Они оказались такими наблюдательными и задавали такие вопросы, что я с трудом на них отвечала.
Перед последней неделей в Издревую приехали на сельхозпрактику студенты третьего курса с факультета механизации сельхозинститута. Наши руководительницы были очень обеспокоены за моральную устойчивость студенток. Действительно, обстановка стала напряжённой. В субботу хмурым вечером ребята были навеселе и стали делать девушкам игривые намёки. Наша встревоженная группа забилась в свою комнату. Приближалась гроза, всё громче слышались грозовые раскаты. Совсем стемнело, но свет почему-то не зажигали. В коридоре слышались чьи-то шаги. Все со страхом прислушивались, ожидая нападения. Вдруг девчонка, которая лежала на кровати у двери, испуганно вскрикнула: « Ой, кто-то трясёт мою кровать!» Раздался истошный визг. В темноте происходила свалка. Мне тоже захотелось закричать, но я сдержалась: и без меня хорошо вопили. Я натянула одеяло, ожидая нападения, поскольку лежала в самом проходе, но никто меня не трогал. Даже стало как-то обидно. В коридоре послышался топот ног, и на пороге появились ребята в одних плавках со свечкой. Они увидели сбившихся в кучу орущих полуголых девчонок. « Чего орёте? Да кому вы нужны?» Увидев, что в комнате никого, кроме них нет, девочки постепенно успокоились. За окном уже спокойно шумел щедрый летний дождь, постепенно стихая. От пережитого страха всем захотелось писать, но выходить всё же было страшно. Тогда стали по очереди писать в пол-литровую банку и выливать за окно. Утром ребята ехидно спрашивали: « И чего это у вас всё время лилось?» Девчонки бормотали нечто невразумительное. Через два дня мы вернулись в город.
3 июня 1959 г.
"To strive, to seek, not to find and not to yield.
Стремиться, искать, не находить, но и не сдаваться"
Этот эпиграф из «Очарованной души» Ромена Роллана. Роман произвёл на меня большое впечатление и вдохновил на последующие поступки.
22 июня 1959 г.
«…это большое счастье найти своё русло. В сущности, ради этого и живёшь. А что касается всего прочего и цели, так река сама нас туда принесёт. Надо только растворить-ся в ней. Слиться с потоком живых. И прочь стоячие воды! Лишь то жизнь, что движется. Идущие вперёд – в них жизнь. Даже в смерти поток несёт нас».
(Ромен Роллан «Очарованная душа»)
Опять я в сумерках. Пединститут ничего не даёт, пустая трата времени, которое так дорого. За что взяться? Чему себя посвятить? Мрак. Добиваться поступления в
университет? Но смогу ли я учиться там? Зданий, лабораторий нет, есть лес. Пед – это спокойствие и тишина дома, возможность заниматься музыкой, английским. Университет – это жизнь, настоящая наука, борьба и громадные трудности. Хватит ли сил. Занимаюсь лекарственными растениями, манят на фитопатологию. Это перспективно, но хочется ли мне этого. Не знаю. Какая мука неизвестность, колебания, нерешительность."
Нам предстояло сдать ещё два экзамена: по ботанике и зоологии. Лето было в разгаре. Женщины нарядились в лёгкие летние платья. Садик во дворе весело зеленел. У раскрытого окна я занималась вместе с Зоей у нас дома. Ботанику принимала Кира Аркадьевна Соболевская, директор ботанического сада, всегда со вкусом одетая, стройная пожилая дама. Её семья жила в нашем подъезде на четвёртом этаже. Естественно, она хорошо знала меня и нашу семью. Билет мне попался хороший, и Кира Аркадьевна спокойно поставила мне « отлично».
На подготовку экзамена по зоологии дали всего три дня, а предстояло проштудировать весьма толстый учебник. Каким-то образом, то ли по радио, то ли в газете, я узнала, что на Советской, 20 набирают абитуриентов в университет. Я уговорила Зою пойти туда, чтобы узнать, нельзя ли перевестись в университет. Захватив с собой учебник, мы туда отправились.
Перевожусь в университет
Солидное серое здание на Светской улице выглядело весьма академично. На первом этаже за барьером сидела молоденькая девушка и кокетливо болтала с довольно развязанными молодыми людьми. Она ничего не могла сказать о возможности перевода в университет и пошла проконсультироваться куда-то наверх. За неимением другого объекта ребята стали привязываться к нам: « А что это у вас за книга? А про какие это губки тут написано?» Мы нехотя и неловко отвечали. Было немного странно, что такие вульгарные мальчики поступают в университет. Но один паренёк, ранее молча наблюдавший за этой сценой, вмешался в разговор. Среднего роста, худощавый, с прямыми тёмно-русыми волосами, падающими непослушной чёлкой на лоб, раньше он не привлекал нашего внимания. Поблёскивая глазами, он отпускал остроумные реплики, сразу подавив примитивные выпады остальных и прекрасно чувствуя границу дозволенных шуток. Оказалось, что молодой человек тоже хочет перейти в университет из московского физтеха. Он ободрил нас подчёркнуто уважительным вниманием и похвалил за знание Куприна. Вот с такими ребятами мне хотелось бы учиться. Тут пришла девушка и сказала, что по вопросу о переводе нам нужно завтра к двум часам прийти на приём к ректору.
На следующий день мне страшно захотелось увидеть этого паренька. С большим
трудом я уговорила Зою снова пойти на Советскую. Пришлось пообещать, что долго мы не задержимся. Действительно, до экзамена оставался всего один день, и каждый час уже был дорог.
Мы поднялись на третий этаж и прошли в большой прохладный коридор. Знакомый молодой человек уже был там. Выглядел он несколько странно: бледен, с красными глазами. Вышла секретарша и сказала, что ректор задерживается на бюро примерно, на час. Зоя сразу захотела уйти, но молодой человек удивлённо нас остановил: «Тут жизнь решается, вы не можете час подождать?» Мне стало неловко. Хотя я и не рассчитывала на положительный исход нашей авантюры, но получить определённый ответ всё же хотелось. Действительно, не стоило отступать на полпути. Я сказала Зое, что остаюсь. Ей ничего не оставалось, как согласиться. С недовольным видом она уселась с книгой в коридоре, а мы вышли на лестничную площадку.
Внимательно глядя на меня, он рассказал, что его избили в милиции. Потом о встрече с убийцей, о своих родителях, которые работали в посольстве в Китае. Конечно, я слушала его с большим интересом, но когда он позвал меня прогуляться, то отказалась. По-видимому, это его задело, и он завёл речь о чистоплюйстве. Мне было жаль мальчугана, но снова отказалась. Тогда он высказал свой взгляд на женщин, упомянул о своей невесте, которая для него лучше всех, и заявил, что я глубоко влюблена. Меня трясло. Еле прошептала: «Неправда».
- Не может быть,- послышалось в ответ. Я похож на мальчишку, некрасив, и вы не хотите со мной идти.
Я вцепилась руками в перила. Надо уйти, и не могу сдвинуться с места. Искоса взглянула на него и увидела широко открытые испытующе – вопрошающие глаза.
- Нет,- сказала я, опустив голову.
- Вы больны. Потому?
- Да. И разревелась в три ручья.
-Эх, девушка. Вы никогда не встречали хорошего парня.
Через некоторое время пришёл ректор, и, не взглянув на меня, он пошёл на приём. Я и Зоя сели на диван в ожидании. Открылась тяжёлая дверь. Он подмигнул лукаво: "Проходите» и ушёл."
Академик Илья Несторович Векуа сидел за внушительным письменным столом в
просторном светлом кабинете. Это был представительный, полный, несколько флегматичный мужчина с благородной седой вьющейся шевелюрой и большими восточными глазами. Спокойно и несколько устало он выслушал меня и попросил показать зачётку. Я растерялась и постаралась объяснить, что пришла узнать только о возможности перевода. Ректор слегка пожал плечами и посоветовал обратиться вместе с зачёткой к декану Борису Осиповичу Солоноуцу. Ошарашенная реальной возможностью исполнения мечты, я вышла из кабинета.
Зоя и я благополучно сдали зоологию. Она уехала домой на каникулы, а я вместе с папой пошла на встречу с деканом. Помнится, мы разговаривали с ним на лестничной площадке. Худощавый порывистый Солоноуц сказал, что мне надо пройти собеседование по химии. Только после этого разговора я сказала маме о переводе в университет. Она категорически возражала, но я даже не стала ей отвечать. Для меня этот вопрос был решён. Наверное, папа сумел убедить её в правильности этого поступка, поскольку в дальнейшем она хранила молчание и настороженно наблюдала за нашими действиями.
Я стала готовиться к собеседованию, уделяя всё внимание органической химии в надежде заниматься лекарственными препаратами. Но оказалось, что собеседование проводили химики-неорганики Борис Иванович Пищевицкий и Анатолий Васильевич Беляев, сразу поразивший моё воображение своим обликом старинного русского красавца-богатыря. Я чувствовала себя неловко в белом сентиментальном выпускном платье, которое одела по настоянию мамы. Да и на вопросы отвечала очень посредственно, поскольку не была к ним готова. Но, тем не менее, моя фамилия появилась в списке зачисленных абитуриентов. До сих пор не знаю почему. В пединституте мне с радостью выдали документы. По-видимому, были довольны, что благополучно избавились от студентки, явно не способной быть преподавателем географии и биологии. Ведь обучение этим предметам требовало проводить экскурсии и работать на приусадебных участках. Это ещё раз подтвердило правильность моего решения.
В Сочи
Лето без купания в море представлялось маме пропащим. Ей захотелось поехать в Сочи, пожалуй, самый престижный город-курорт. Туда мы и поехали втроём. У берега моря, как в Евпатории, в Сочи нельзя было снять комнату, и мы поселились довольно далеко от моря. Правда, рядом была автобусная остановка, и на пляж мы добирались в душном автобусе. Он останавливался на высокой площадке, и к морю надо было спускаться по солнечной асфальтовой дороге мимо санатория то ли «Жемчужина», то ли «Родина». Был самый знойный месяц – июль. Только у моря можно было спастись от жары, и уже с утра на галечном пляже было довольно много отдыхающих. Как и многие, мы завтракали на пляже после утреннего купания. Папа приносил нам из ближайшего киоска прохладное молоко в стеклянных бутылках, свежие булки и изумительные молочные сосиски, вкуснее которых я не едала. Да, качество продуктов в Сочи было отменным, потому что там отдыхали руководители самых высших рангов. Само собой, у постоянных посетителей установились свои излюбленные места. Недалеко от нас загорала молодая русоголовая девушка лет 23-х. Мне нравилась её спокойная независимость, современная стрижка и бело-зелёный с вырезом каре халатик, который легко расстегивался и скидывался. Мне приходилось стаскивать свой сарафан через голову, что трудно было сделать элегантно.
Часа в два, когда жара достигала апогея, мы поднимались по раскалённой дороге к автобусной остановке и ждали на солнцепёке. Наконец, приезжали на квартиру, отдыхали, а вечером отправлялись на прогулку в парк «Ривьера». В Сочи не было долгих сумерек, тёмная южная ночь наступала как-то сразу. Мы возвращались домой, когда начиналась интересная ночная жизнь. По улицам фланировали бронзово - загорелые девушки и бравые ребята в белых рубашках. Вспоминаю нашу соседку, молодую цветущую девушку лет двадцати в изумрудном облегающем платье. Она ужинала за столиком во дворе дома, а кавалеры ждали её у калитки на улице. Мне очень хотелось быть на её месте, но что я могла поделать, если не могла ходить без посторонней помощи. Приходилось быть сдержанной, по-детски послушной. Хозяйка удивилась, когда узнала, что мне 18 лет. Она думала, что мне 14.
В парке «Ривьера» находился летний городской театр. Мы побывали в нём на
спектакле «Лиса и виноград» в исполнении замечательных артистов московского театра им. Маяковского. Тёплая южная ночь, аромат роз, тёмное звёздное небо над белым открытым зданием театра с колоннадой гармонично дополняли пьесу. Казалось, мы тоже выступаем в роли древних греков, пришедших на представление.
Для разнообразия впечатлений мы поехали на экскурсию на озеро «Рица» в
специальном открытом автобусе. Встречный ветер приятно освежал тело, красивейшая дорога вызывала восхищение, экскурсовод увлекательно рассказывал местные легенды. Запомнилась остановка в Гаграх. Мама пошла на экскурсию, а я осталась с папой в машине на типично южной площади. Послеполуденное тепло, запах зелени и моря и чарующая восточная мелодия в исполнении квартета им. Комитаса создавали романтическое настроение в духе Паустовского и Грина. Само озеро Рица с дачей Сталина не произвело особого впечатления. Погода была серенькой, накрапывал дождик, и озеро было серым. Мы прокатились на катере, пообедали в кафе, прошлись по берегу озера и отправились в обратный путь в солнечный Сочи.
15 сентября 1959 г.
"Вчера на Луну запустили ракету. Почему-то это взволновало меня больше, чем запуск спутника. Напеваю песенку Бржевской: «Снова к Луне ушла ракета, и не унять нам сердца радостного стук. Знает вся планета – это дело, дело наших рук». На днях мы спорили с мамой: она доказывала, что Америка технически гораздо сильнее нас и там почти коммунизм. Я злилась и убеждала её в противоположном. И вот первый полёт на Луну. Осуществилась мечта фантастов. Открыт путь в космос. Я как-то почувствовала, в какое удивительное время живу. За будничными делами этого не замечаешь. Да здравствует Человек! Это настойчивое, мудро-безумное существо. Я тоже приобщусь к таинственной Науке, дающей волшебную власть. Недавно слушала по радио постановку « Полёт Тантры» по книге Ефремова « Туманность Андромеды». Причудливую фантазию воспринимаешь как почти реальность. Это ли не чудеса?!"
В теплые последние дни сентября я сидела дома из-за нарывающей ноги, но однажды в тапочках вышла с Маминым-Сибиряком на лавочку. Зачитавшись, я не заметила, как подошёл Валерка Красоусский, живущий во 2-ом подъезде нашего дома. Он поздоровался и сел рядом. Я встречала его перед отъездом в Сочи. Тогда он сказал, что пишет стихи, и даже прочёл некоторые. Они показались мне слабыми. На этот раз, поговорив о безразличных нам вещах, я спросила о его увлечении поэзией, немного побаиваясь своей навязчивости. Валерка сказал, что ходил к писателю на консультацию. Приёмная писателя напоминала конуру, а сам он походил на завскладом. Стихи он мельком просмотрел и ничего толкового не сказал. Единственно полезное то, что он познакомился со студентом 5-ого курса литфака томского университета, и тот произвёл на него впечатление умного человечка. Валерка читал новые стихи, и одно из них, как мне показалось, действительно заслуживает внимания. Неужели, он будет поэтом? Я сказала, что буду безмерно удивлена. Если он этого добьётся. Валерка согласился что, пожалуй, тоже будет удивлён. Потом прочитал страстное стихотворение про горячие лобзания. И я, и он посмеялись. Затем выслушала его рассказ о разрыве со студенткой муз. училища, оказавшейся глупой и заносчивой, сетования на отсутствие друга, способного его понять. Сия откровенность удивила меня. Неужели Валерка действительно одинок? Если бы это был другой человек, то я бы сочла это за намёк. Но Валеркины глаза были настолько наивно-простодушны, что мне стало ясно: такие подходы он делать не умеет. А впрочем, чужая душа – потёмки. Я спросила его, который час, и он воспринял это, как предложение удалиться. Вежливо попрощались. Жаль, что не сказала ему о переходе в университет.
16 сентября 1959 г.
"Золотое осеннее утро. На поблёкшем голубом небе мелкие гряды слоистых облаков. На горизонте серая дымка. Хочу выскочить на улицу, но сначала кое-что запишу из Ромена Роллана. « Труд - это единственный титул истинного благородства! Это - мощь и радость человека – творца, другими словами единственного существа, которое принадлежит к высшим силам. Труд проявляется в каждом – скромном и великом – творческом деянии, направленном на благо человеческого общества».
К сожалению, вдохнуть свежий воздух не удалось: мне не оставили ключа."
25 сентября 1959 г.
"Вечер. Мама моет пол в кухне. Отец смотрит по ТВ. « Когда цветёт акация». Он не достал билетов на открытие НГУ, не знает, на чём поедем туда. Вообще всё как-то безалаберно. У матери всё валится из рук, хнычет, стонет. Сегодня опять в шесть утра меня разбудил гимн, и до восьми не спалось. С утра мыла голову, стирала, налаживала платье, а сейчас дел нет, читать лень, настроение испортилось. Завтра мама едет в городок посмотреть, где я буду жить.
В приоткрытое окно тянет холодный осенний ветер, чуть слышно шелестят почти оголённые ветви тополей. Ночь чёрная, как тушь. Лишь окна домов светятся злобным жёлтым огнём. Колышущиеся ветви на мгновения заслоняют их, и кажется, что огромные глаза бесформенного чудовища злорадно подмигивают. Ветер запускает холодные струи-руки за воротник, бьёт по щекам. Бурьян высохших цветов жалко трясётся на вытоптанных клумбах. При тусклом свете фонарей падают причудливые тени, тротуар чернеет тёмными провалами. Нервы напрягаются в ожидании опасности, съёживаются в комок: « Ну, раздави, уничтожь!» Злобная тьма медлит, шепчет голыми ветвями. Ей подпевают печные трубы. Ах, так!
И хочется броситься в темень, закружиться в безумном вихре, закричать от ужаса и сатанинской радости. Пусть порыв расшибёт головой о камень, обессилит, опустошит, но только не робость ожидания Неизвестной Беды. Захлёбываясь, бороться с тёмными волнами Бытия: проплывающие коряги больно ранят, тина и грязь облепляют тело, а скользкие водоросли опутывают. Взмах! Взмах! Струи уносят тину, омывают израненную душу. Течение успокаивается, и широкие мерные волны катят в Океан Вечности. А если…
Захлёбываюсь!... Рот залепляет смрадная тина…, не могу выдернуть ног. Последний рывок! На мгновение показывается скрюченная рука, и вот, расталкивая тёмные воды, содрогаясь от последних конвульсий, опускается когда-то живая душа. Чёрные пиявки высасывают остаток жизни…
Пришёл отец, спросил время, неловко потоптался.… И всё пропало".