С какой завистью в начальных классах, бегая у гостиницы «Интурист» после уроков, мы смотрели на беззаботно жующих иностранцев! Те, кто понаглей из нас, поднося руку ко рту, имитируя вытаскивание из него чего-то тянущегося, говорили на ломаном русском проходящим мимо иностранцам: «Жвачка, жвачка».
Выглядело это примерно как «Чиерт побъери» из фильма «Бриллиантовая рука». Иностранцев поначалу шокировало такое приветствие местного населения, но, поняв, в чем дело, иногда угощали. Ягодный запах и вкус нежной пластинки, тающей во рту,— ощущение незабываемое и ни с чем не сравнимое.
Бумажная обертка жвачки с загадочными буквами еще долго сохраняла запах и была впоследствии предметом гордости и обмена. Ташкентская макаронная фабрика выпустила позже экспериментальную партию отечественной жвачки. Выглядела она как ириска: такой же консистенции и твердости. Самое обидное — бумажная обертка прилипала к нашей жвачке, как к ириске, оставляя кусочек обертки у тебя во рту.
Мы радовались и этому, потому что не были избалованы кулинарными изысками и довольствовались тем, что было на рынке: горячая и вкусная, набитая луком самса, чебуреки с луком и небольшим добавлением мяса домашнего животного, плов и, конечно же, знаменитая самаркандская лепешка. Магазин представляли: синяя курица с длинными и худыми, как у камчатского краба, ногами и зеленоватого цвета продолговатый предмет, называвшийся колбасой.
Там же, у гостиницы «Интурист», я впервые в жизни увидел негра. Об их существовании напоминал плакат в школьной библиотеке, где, взявшись за руки, стояли китаец в соломенной шляпе, европеец, в молдаванском костюме и папахе, и негритенок с оперением вместо трусов, видимо, изображая дружбу. Хотя я бы стеснялся дружбы с полуголым мальчиком.
Подождали, пока негр отойдет на безопасное расстояние, и, громко крикнув ему вслед: «Анжела Дэвис», убежали. У взрослых была каша в голове, что говорить про детей. Вот так, убегая с чувством исполненного долга, мы тоже внесли свой вклад в дружбу народов.