Свобода
В восьмом классе понятием «свобода» я интересовался постольку поскольку. Да и конституцию я прочёл всего лишь по диагонали. Но в то же время я чётко понимал, что права и свободы, предоставленные мне конституцией, дают мне возможность быть свободным человеком, получить бесплатное образование, выбрать работу по своему желанию.
К понятию «свобода» я относился чисто по-житейски, считая, что свободный человек не должен подвергаться ни физическому, ни моральному насилию.
Например, я могу безвыездно всю жизнь прожить в Арыкбалыке и не чувствовать себя морально ущемлённым. Но стоит мне запретить выезд из Арыкбалыка, и я стану несчастным, так как буду лишён свободы выбора.
Также я стихийно придерживался правила, изложенного в Библии (книга вторая Моисеева, Исход, п. 23/2): «Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды», и, конечно, не хотел бы и здесь лишиться свободы выбора.
С возрастом пришло более глубокое осознание понятия «свобода», которое во многом совпало с «Декларацией прав человека и гражданина от 26 августа 1789 года».
В статье 4 этой декларации говорится, что «Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом», и соответственно «Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена» (Статья 12 «Декларации прав человека и гражданина от 26 августа 1789 года»).
На бумаге, конечно, всё хорошо. Но в жизни иногда решающую роль играет человеческий фактор, который свободу одних строит на бесправии других. Поэтому за свои права надо бороться и никому их не уступать.
Некоторые личности понимают свободу весьма своеобразно. Так, например, Феофраст («Характеры», гл. XXVIII Злоязычие), говоря о злоязычном человеке, отмечает, что «Злословие — это для него и свобода слова, и демократия, и независимость; и нет на свете ему большего удовольствия, чем это».
Злоязычный человек, маскируясь демагогией, будет активно сражаться за свою свободу клеветать, ущемляющую права других людей. Следовательно, закон должен ставить заслон свободе клеветы и при этом не ущемлять свободу слова.
Если человек родился в государстве, то его свобода уже ограничена принятыми законами. При вступлении в любую организацию, человек добровольно жертвует частью своих свобод. При этом он должен чётко осознавать, что вступить в организацию зачастую проще, чем выйти из неё. А при попытке выхода, например, из преступной организации можно и жизни лишиться.
Один из моих знакомых рассказал следующий случай из своей жизни. «В 1945 году мне исполнилось четырнадцать лет. Я приехал из села в Новосибирск, чтобы поступить в техническое училище. На вокзале я познакомился с группой ребят-беспризорников, которые взяли меня в свою компанию. Жили они в полуподвальных помещениях.
И вот мы пошли на «дело». Вечером на набережной Оби с какой-то тётки мы сняли дорогую шубу, драгоценности и отобрали сумочку. Шубу с драгоценностями мы «толкнули» на рынке.
Я прикинул. По моим деревенским меркам вырученных денег должно было нам хватить месяца на два. Но они закончились буквально за несколько дней. То есть, нужно было снова идти на «дело». Я отказался.
Главарь шайки заявил, что «тогда мы будем тебя убивать». Очнулся я в больничной палате. Ребята, посчитав меня мёртвым, перекинули моё бесчувственное тело через забор какого-то предприятия. Утром охрана при обходе обнаружила меня и отправила в больницу.
Этих ребят я потом встречал в трамвае, но делал вид, что их не знаю. Они тоже не обращали на меня внимания».
Комсомольское собрание
В тот день, когда учеников седьмых классов массово принимали в комсомол, я отсутствовал. Поэтому в восьмом классе меня пригласили в райком комсомола, поинтересовались: «Почему я до сих пор не состою в комсомоле?», и попросили устранить этот недостаток. В принципе я был не против вступления в комсомол.
Приём в комсомол происходил на общешкольном комсомольском собрании. Всех желающих приняли без проблем, только со мной получилась маленькая неувязка. Против меня активно выступили Головин Александр и Сакк Виктор. Так как причину своего негативного отношения ко мне они толком объяснить не смогли, то меня в комсомол всё-таки приняли, дав при этом поручение изготовить ящик для заметок в стенгазету.
Я, конечно, сразу прикинул, что проще всего для этой цели купить почтовый ящик. Но денег на покупку у меня не было и, соответственно, встал вопрос о подходящем материале для ящика. Фанеры я дома не нашёл, поэтому я взял доску-двадцатку, обстрогал её и изготовил из неё ящик для заметок, который и отнёс в школу. Куда подевалось моё деревянное изделие, я не знаю, но в школе вместо него повесили железный почтовый ящик.
Позже Головин как бы ненароком сказал мне: «Завидую я тебе». «А чего мне завидовать?» — поинтересовался я. «С твоими знаниями и способностями ты можешь окончить любой ВУЗ и устроиться на любую работу. А я буду вынужден всю жизнь торчать в Арыкбалыке. Вот я и пытался тебя притормозить».
Жизнь показала, что Головин не ошибся в своих прогнозах. Вообще-то Александр был неглупый парень, но учился плоховато, и для этого наверно были свои причины.
Сакк Виктор и Головин сдружились друг с другом. Их дружбы я понять не мог. Виктор был умным парнем, хорошо учился, но, по-видимому, оказался слабохарактерным и полностью попал под влияние Головина. Они часто были вместе, и их любимым развлечением было посмеяться над кем-нибудь, да так, чтобы тот ничего не понял.
О своих взаимоотношениях с отцом Александр рассказал Виктору следующее: «В детстве отец наказывал меня ремнём за любую провинность. Приходилось терпеть. Но когда я почувствовал себя сильнее отца, то решил с этим покончить. И вот отец в очередной раз схватился за ремень. Я обхватил его, положил на кровать и сказал: — «Если ты не хочешь, чтобы я высек тебя, то больше этого не делай». С тех пор отец присмирел».
Я находился рядом, и у меня сложилось впечатление, что Головин всё это рассказывал не для Сакка, а для меня.
Трамплин
Я часто катался на лыжах в одиночку. В один из воскресных дней февраля 1960 года я как обычно отправился на лыжах в лес, чтобы покататься со склонов «Котелка». К месту катания я пошёл не по дороге, а поверху по склону горы.
Выйдя на полянку, с которой обычно начинали спуск по накатанной лыжне, я поднялся метров на пятнадцать повыше, оттолкнулся палками и, набирая скорость, покатился вниз.
Но внизу меня ждали два неприятных сюрприза: во-первых, дорога, пересекающая лыжню, обледенела; во-вторых, сразу же за дорогой кто-то соорудил трамплин.
На обледенелой дороге у меня правая лыжа наскочила на левую, и я на большой скорости вылетел на трамплин. В это мгновение у меня почему-то отключилось сознание.
Когда я открыл глаза, то увидел верхушки сосен, медленно плывущие по кругу. Сверху редкими хлопьями падал снег. Я приподнялся, вся правая половина тела болела, но клеёные лыжи были целы. Только на левой лыже верхний клеёный слой около крепления слегка треснул поперёк. Но это сущие пустяки, главное сам цел остался. Всё-таки был у меня в момент приземления ангел-хранитель.
Уже смеркалось, начиналась метель. Но я благополучно доковылял на лыжах до дома.
Судилище
В 1960 году я участвовал в районных лыжных соревнованиях в качестве контролёра, то есть стоял на контрольной точке и записывал номера пробежавших мимо меня лыжников.
Как раз в день районных соревнований в нашем классе произошло ЧП (чрезвычайное происшествие). Предпоследнего урока из-за болезни преподавателя не было, и восьмиклассники дружно отправились к месту проведения лыжных соревнований.
Последний урок, разумеется, был пропущен, и по этому поводу было созвано родительское собрание, на котором каждый проштрафившийся ученик вызывался к доске, и коллектив преподавателей детально промывал ему косточки, вспоминая все провинности, начиная с первого класса. Всё это напоминало судилище.
Я этой участи избежал, так как отсутствовал на занятиях на законных основаниях. Но слушать со стороны преподавателей мелочные обвинения, гиперболизированные до преступлений, мне было неприятно. И у меня возник вопрос: «Кому и для чего это потребовалось?». Конечно, школьники провинились, но не до такой же степени.