Четыре Плюс-минус один
Нескончаемым потоком двигались по грейдеру колонны грязно-коричневых мотоциклов с колясками. Периодически их строй дополняли тупоносые бронетранспортеры и сверкавшие никелированной отделкой штабные легковушки. Далеко по округе разносилось непривычно давящее на барабанные перепонки монотонное тарахтение множества моторов, а воздух на десятки метров в стороны пропитался запахами выхлопных газов. За спинами мотоциклистов восседали солдаты с автоматами наизготовку, а в колясках удобно устроились пулеметчики. С громким шумом полоскались в воздушном потоке их темно-серые плащи, а на головах, как влитые, маячили напоминающие издали перевернутые котелки темные стальные каски. В бронетранспортерах тоже находились солдаты. Они сидели плотными рядами в серых, с закатанными по локоть рукавами мундирах, и с любопытством разглядывали расстилавшиеся по сторонам засеянные и ухоженные поля, многочисленные березовые рощи, на ходу горланя свои, непривычные русскому уху, песни. По тому, как уверенно среди белого дня двигалась эта армада, было ясно, что немцам удалось оттеснить наши войска к востоку на значительное расстояние. Подтверждением этой догадки было и то, что с самого вечера не стало слышно ни ружейной пальбы, ни артиллерийской канонады. И самолеты с крестами на крыльях пролетали на большой высоте, словно не замечая редкие, нестройно бредущие по проселочным и полевым дорогам, а то и прямо по полям разрозненные группы людей.
Метрах в ста от дорожного полотна, из-за небольшого бугорка наблюдали за движением немецких войск четверо бойцов с винтовками-трехлинейками. Они лежали тут уже часа три, словно завороженные видом однообразной невеселой картины, которая однажды возникла перед их глазами и упорно не хотела меняться. Эта «четверка» состояла из представителей разных стрелковых частей Красной Армии. Объединяло их то, что все четверо оказались в этих местах после многодневного отступления почти от самой западной границы. Точнее, из присоединившейся к Советскому Союзу перед войной Латвии. Дни и недели отступления, в течение которых советские войска безостановочно двигались в глубь страны, не могли не отразиться на их душевном и физическом состоянии. Отступление, временами напоминавшее паническое бегство, гибель на их глазах десятков и сотен таких же, как они, солдат, сделали этих людей не в меру рассудительными, хладнокровными, а подчас до глухоты и слепоты равнодушными к тому, что происходило вокруг них. Многое повидали и узнали они в эти первые дни войны. Немало вопросов накопилось у них к большим и малым начальникам и командирам за пройденные в сравнительно короткий срок сотни километров на восток, за эти жуткие недели без нормального ночлега, полноценного отдыха, а иногда и пищи. Только задавать их было уже некому. Все это вместе взятое и породило в каждом из них недоверчивость и осторожность. И даже жестокость.
Накануне, под городом Островом, после очередного прорыва немецких танков, когда началась паника и открытое бегство среди оборонявшихся, они, утратив связь со своими частями и в силу разных обстоятельств оставшись по одному, примкнули к первой встретившейся на их пути практически не управляемой никем группе солдат в красноармейских гимнастерках. Таких стихийно возникавших групп, чем дальше отступала армия на восток, тем становилось все больше и больше. С трудом оторвавшись от стремившегося сомкнуть перед ними кольцо окружения противника, к полудню вышли к реке с громким названием Великая. На этом рубеже скопилось немало войск еще существующих и уже переставших существовать как боевые единицы воинских частей и формирований. Именно здесь, у небольшой псковской деревушки, девятые сутки усиленные заслоны при поддержке нескольких пушек и двух-трех тяжелых танков держали переправу, отражая почти не прекращавшиеся попытки немцев захватить единственный на этом участке фронта уцелевший мост через реку. Благодаря героическим усилиям измотанных в боях и в отступлении солдат, ценой немалых жертв многим, пришедшим сюда с разных направлений армейским машинам с пушками на прицепах и простым грузовикам, неуклюжим танкам, конным повозкам, а так же пешим бойцам и командирам, группами и поодиночке, удалось почти без потерь переправиться по мосту на восточный берег. Там, на высоком берегу, за деревьями старинного парка развернулись сборные пункты для вновь прибывавших военных. Там происходило переформирование изрядно потрепанных в боях частей, пополнение их личным составам. Между наскоро замаскированными армейскими палатками сновали туда-сюда юркие вестовые, разнося приказания и доставляя донесения. То и дело пробегали озабоченные офицеры, а руководили всем этим два уже не молодых военных с генеральскими нашивками на рукавах. После проверки документов и короткой беседы с особистами, вновь прибывшие бойцы поступили в распоряжение усатого старшины. Тот без лишних слов выдал им небогатый сухой паек и отвел на опушку леса, где уже находились в наскоро отрытых окопах несколько десятков таких же, как они, потерявшихся, отбившихся в пылу боев от своих частей представителей разных видов и родов войск. К вечеру этому подразделению была поставлена задача занять оборону на гребне речного берега в двух сотнях шагов выше обороняемого автомобильного моста. Слева и справа от них расположились позиции других взводов и рот, наскоро собранных в единый кулак для отражения очередных атак противника. И, едва бойцы начали окапываться, как налетели самолеты и началось то, что бывалые фронтовики называли кромешным адом. Словно гигантской лопатой землю черпали, поднимали на десяток метров огромную спрессованную веками и тысячелетиями массу и тут же с размаху швыряли ее вниз. Из-за гари и висящей в воздухе пыли ничего вокруг разглядеть было невозможно. Стоял непрерывный грохот, сквозь который то и дело слышались разрывающие душу, истошные крики раненых и умирающих на месте бывшей усадьбы известного русского генерала бойцов и командиров Красной Армии. Едва утихли звуки разрывов бомб, как заговорила артиллерия. С поразительной точностью попадали в окопы и укрытия вражеские снаряды и мины. Практически каждый выстрел уносил чьи-то жизни или превращал здорового, полного желания жить молодого человека в жалкое, беспомощное существо. Плотность огня была такая, что, как потом станет видно, практически не было ни одного квадратного метра земли, не перепаханной взрывами или не обезображенной оспинами больших и малых воронок. Бойцы лежали, буквально зарывшись в землю, саперными лопатками, касками и просто руками закрываясь от пролетающих со свистом беспощадных осколков. Обстрел не прекращался, казалось, бесконечно долго. В таких ситуациях терялось обычное ощущение и понимание времени. Минуты казались вечностью, настолько невыносимым было ожидание вожделенной тишины. Сколько продолжался тот ад, едва ли кто из выживших в нем мог сразу сообразить.
Когда, наконец, все закончилось, и грохот сменился тишиной, никаких команд ни от кого уже не поступало. Выбравшись из засыпанных землей полуразрушенных окопов, бойцы оглядывались по сторонам в поисках знакомых, стряхивая с себя комья земли и песок вперемешку с травой и листьями. Приводили в порядок себя и свое оружие. Сумерки уже укутали блестевшую внизу водную гладь реки в плавно плывущий над водой полупрозрачный седой туман. В ту ночь из-за висевшего в воздухе грязно-желтого облака пыли на небе не было видно ни одной звезды.
На левом фланге, где их настигли бомбежка и обстрел, похоже, только одни они и уцелели. Как ни вглядывались в темноту восемь молодых зорких глаз, никаких движений на бывшей позиции наших войск они не заметили. Повсюду лежали в разных позах, в окопах и между ними только тела убитых. Дымились опаленные взрывами остовы прибрежных сосен, ветер от реки приносил смешанный с ароматами июльских трав горьковатый запах дыма. Собрав и уложив на дно окопчиков и свежих, еще не остывших воронок лежавших поблизости убитых солдат, засыпали их сверху рыхлой дымящейся землей. Постояли молча минуту-другую у невысоких песчаных холмиков, прислушиваясь и еще надеясь встретить кого-нибудь из оставшихся в живых, а затем направились к реке умыться да наполнить водой доставшиеся им от погибших фляжки. Ни названия соседней деревеньки, ни местности они не знали, карт, на которых можно было бы обозначить места захоронений, тоже не имели. Вынутые из карманов гимнастерок убитых документы да несколько солдатских медальонов, с молчаливого согласия товарищей по несчастью, взял себе старший по возрасту, высокий, с седеющей головой, боец.
Спускаясь к реке, неожиданно услышали впереди себя чужую речь, похожую своей отрывистостью на отдаваемые команды. «Человек пятьдесят, не меньше», - определил на глаз шедший впереди. Скорее всего, под прикрытием артналета они переправились на восточный берег и теперь продвигались в тыл защитников переправы. По знаку старшего четверка остановилась и замерла. Понаблюдав некоторое время за врагами и поняв их замысел, бойцы отказались повернули и направилась в противоположную от реки сторону по поросшему редким кустарником косогору. Надо было спешить. А вскоре за их спинами, со стороны моста, послышался глухой звук взрыва. Потом, через минуту, еще один. Вероятно, саперы взорвали мост. Необходимость в переправе отпала.
Занималась заря, четко обозначив на еще темном небе узкую полоску востока. Было раннее июльское утро. Едва бойцы успели отойти от переправы километра на три и перейти петлявшее между небольшими пригорками гравийное шоссе, как позади заурчали моторы. Светало, и в утренних сумерках нового дня обозначились показавшаяся из-за поворота чужая, спешившая на восток, колонна. Четверка броском преодолела ровный открытый участок местности и укрылась за небольшим бугром с раскидистыми кустами можжевельника. Дальнейшее продвижение в светлое время суток становилось опасным. Надо было переждать, пока стихнет движение по шоссе или же дождаться вечера. Хотелось есть и курить. Выданный старшиной накануне паек был съеден еще вчера. Махорка была у каждого, но дымить практически на виду у немцев не осмеливались. Приходилось терпеть. Надо было что-то предпринимать и, посовещавшись, решили послать в ближайшее село самого молодого бойца. На разведку и за пропитанием. Задача - выяснить: что за деревня, есть ли в ней фашисты и можно ли разжиться у деревенских хлебом и чем-нибудь к хлебу? К тому же, судя по сгущающимся облакам, собирался дождь и надо было подыскивать к ночи место с надежной крышей. Он ушел, а трое оставшихся, решив по очереди наблюдать за дорогой, не стали пренебрегать появившейся возможностью немного отдохнуть. За минувшие сутки им так и не удалось сомкнуть глаз.
Внезапно их покой был нарушен звуками, доносившимися из-за густой заросли ивняка метрах в пятидесяти от места, где расположились пехотинцы. Затем кусты раздвинулись, и на их фоне показалась фигура с автоматом в руках. Последовал вопрос, прозвучавший вполголоса: «Эй! Вы кто будете? Неужели свои!?». Спрашивавший был одет в красноармейскую форму, ноги обуты в солдатские ботинки с обмотками. Убедившись, что рядом свои, незнакомец осмелел и вприпрыжку направился к ним. «Отстал вот я. Как началось вчера..., так и потерял часть свою. Страшно было... Недавно призван, не успел повоевать еще. Бежал, не знаю сам куда. Долго бежал. От взрывов спасался... Лес там какой-то, заблудился в нем. После такого не помню, как уснул... А поутру, когда выбрался из леса, никого уже не было из наших там. Кругом одни немцы. Пешие, на мотоциклах. С танками. Автоматы у каждого. Лопочут чего-то… Страшно…» И сразу о главном: «Нет ли поесть чего?.. Петром звать меня, Петькой! Сутки, считайте, не ел». Назвав номер своей части и фамилию командира, новенький опустился на землю и неожиданно расплакался. Оставив в страхе поле боя, предавшись панике, он фактически предал своих товарищей и, оказавшись один среди врагов, испугался. Было видно, что немало страхов пережил он за несколько часов блуждания по незнакомой местности и потому до слез обрадовался встрече с красноармейцами. Каждый понимал его состояние. По опыту знали: страх – это еще не трусость. Мало того, каждому пришлось испытать нечто подобное в своей фронтовой биографии. Да оно и понятно. Природой человеку определено жить до скончания века. И кому хочется в самом расцвете быть убитым? А способ попытаться уцелеть приходит на ум, как правило, самый простой: ноги в руки – и тикай! Да беги без оглядки! Что этот необстрелянный боец и сделал. После его рассказа стало ясно, что все они теперь «бесхозные», и где теперь искать свои части – на этот вопрос не может ответить никто. Уцелевшие под бомбежкой прошлой ночью спешно отошли на восток или в какую иную сторону, а отставшие, такие, как они, оказались во вражеском окружении. Становилось понятным и то, почему не похоронили павших на огневом рубеже при последней бомбежке у переправы. Спешили отойти. Приказ отступать, по-видимому, последовал внезапно. Тогда же и мост подорвали за собой, что бы хоть на какое-то время задержать движение преследовавших их немцев. Пусть всего на несколько часов... И вот эти часы прошли. Переправа была быстро восстановлена и фашистские моторизованные колонны торопились занять образовавшийся на фронте вакуум. Оттого такая интенсивность движения их войск на шоссе. Это «открытие» не обрадовало окруженцев. Теперь приходилось рассчитывать только на самих себя.
Вернулся боец, посланный в разведку. Деревня оказалась расположенной вдоль уже известного им шоссе. Зайти в нее не удалось, всюду были враги, но состоялся разговор с жительницей этой деревни. Она навязывала на выпасе корову и рассказала, что немцы пришли в деревню еще три дня назад, пока ведут себя спокойно, не лютуют. В деревне появился староста и двое полицаев. Староста свой, деревенский, а полицаи из райцентра. Показала место, где находится ее дом и как лучше подойти к нему незаметными. По стечению обстоятельств, жила она на самом краю деревни, почти как на хуторе. Сказала, что бы приходили к бане, как только стемнеет. Обещала принести туда что-нибудь перекусить.
Оставшиеся до вечера часы тянулись мучительно медленно. От голода появилось головокружение и темнело в глазах. Но вот шоссе затихло, только несколько конных повозок да сопровождающие их пешие солдаты маячили на дороге, удаляясь от прятавшихся на бугре красноармейцев. Можно было уходить. Двигаясь друг за другом, они бегом пересекли поле, потом неглубокую ложбину и поднялись по ее склону на пригорок. Справа, в низине, лежало темным зеркалом озеро. Собиравшийся к вечеру дождь «передумал», и вода в озере казалась мертвой. Такой неподвижной была озерная гладь. Что бы выйти на указанное женщиной место, пришлось еще раз перейти шоссе. И уже там, на другой стороне, за огородами, заметили отдельно стоявшее покосившееся строение. Это и была баня. В предбаннике, на низкой деревянной скамейке стояла трехлитровая крынка с молоком, а рядом с крынкой, на белом холстике, лежал каравай черного хлеба, пяток яиц, несколько крупных, сваренных в мундире, картошин да полтора десятка малосольных огурцов. На стене, на вбитых в бревенчатую стену гвоздях висели сверкающие глазурью новые глиняные кружки. От вида таких яств вошедшие моментально почувствовали прилив сил и, без приглашения, сходу набросились на еду. Ели молча…
Ночи никто не помнил, настолько глубоким был их сон. Он застал их в самых разных позах. Где кто сидел, тот там и уснул. Так и спали, кто где, не просыпаясь, и не сходя со своих мест. Первым очнулся боец с тронутыми ранней сединой волосами. Он был деревенским жителем и сквозь сон услышал знакомое с детских лет обычное мычание коровы. Его призвали в армию за год до начала войны. Сельские парни отличались от городских более серьезным и внимательным отношением к занятиям и учебе вообще. Все, что говорилось командирами, впитывалось ими с какой-то особой, крестьянской жадностью. Может быть, потому и результаты у них, как правило, были выше по многим показателям боевой подготовки. Потому и отпуск кратковременный обещал комполка для поездки на родину через год. Да не выполнил свое обещание полковник, война помешала…
Днями отсиживались в бане. Вели негромкие разговоры, вспоминали довоенную жизнь и решали, что им делать дальше. Фронт, сдерживаемый больше недели на рубеже реки Великой, похоже, резко передвинулся на десятки километров восточнее, и о том, что бы догонять своих не могло быть и речи. Другое дело, попытаться, двигаясь в ту же сторону, дойти до линии фронта и просочиться через нее, то есть, выйти из окружения. А до этого придется идти по территории, занятой фашистами. Конечно, придется использовать по назначению свое оружие. Это уж как получится. Пятеро всего–то их. Ну да пять – тоже сила! И, если придется, то сумеют постоять за себя. Так рассуждали бойцы, покуривая махорку и наслаждаясь неожиданно свалившейся возможностью дать отдых натруженным до боли длинными переходами солдатским ногам. В деревне, по рассказам хозяйки, было пока спокойно. Дважды в сутки приходила она к бане, приносила солдатам еду. Иногда задерживалась у них, рассказывала о себе. Мужа ее перед войной посадили в каталажку за мелкое хулиганство, послал кого-то по пьяному делу, да направление, куда идти, руками показал. А руки – то у него — во! Огромные были, и сам ростом не мал вышел... В первые же дни войны прямо из тюрьмы на фронт отправился ее благоверный в компании таких же, как он, беспокойных хулиганов. Даже домой проститься с родными не отпустили. Знакомые со станции сообщили, а так бы и не знала ничего. Где он сейчас – не известно. Ни одной весточки о себе не прислал.
На вторые сутки, когда на их телах и настроении благотворно сказались отдых в деревенской бане и сытная крестьянская пища, разговоры пошли обо всем. Вспоминали мирное время, родных, обсуждали принесенные хозяйкой местные новости, удивляясь поведению немцев и вообще новым порядкам. Оказывается, деревенские разобрали по своим дворам колхозную скотину и живут так, как жили до коллективизации. Что в соседской семье собираются играть свадьбу без регистрации. Был бы поблизости поп, может, и его пригласили бы, на венчание. Что гонят самогон и что, при случае, угощают им полицаев. Что в соседней деревне, в начальной школе, разместилась какая-то управа и что всем приказано сдать старосте довоенные паспорта. Вроде как на регистрацию. И что в деревне, как и повсюду вокруг, установлен комендантский час: под страхом смерти ходить в темное время суток по улицам запрещалось. Не верить этой доброй женщине они не могли, но и рассказы ее вызывали удивление и некоторое недоверие. Все они родились и росли при советской власти и другой жизни не знали. Слышали от стариков и от родителей о том, как жили когда-то, но та жизнь была давно и давно закончилась. И все же главной темой была их собственная судьба. Ежедневно, от каждой принесенной порции пищи откладывали куски хлеба и других продуктов, заворачивая их в чистое и пряча в солдатских «сидорах». Кто знает, сколько суток придется пробираться к своим и какие люди будут встречаться на их пути? Заодно выяснили у хозяйки, по каким дорогам и в каком направлении лучше двигаться. Женщина, ее звали Настей, оказалась грамотной и хорошо осведомленной, знала названия многих сел аж за десятки километров от своей деревни...
Прошло пять суток. Бойцы отдохнули, набрались сил и готовы были продолжать свой путь. Ускорил их уход из деревни случай. Вечером прибежала запыхавшаяся Настя и взволнованным голосом рассказала, что сейчас пожилой сосед намекнул ей, что, дескать, знает, зачем она зачастила в баню, и как знать, может и кто другой догадывается о ее гостях? Сам-то сказал, что не выдаст, но люди ведь разные, что у кого на уме? Предупредил: "Гляди, девка!". Медлить было нельзя. Она принесла с собой еще хлеба и огурцов. Сказала, что утром после дойки нальет парного молока.
Молчавший во все время рассуждений о том, когда и куда двигаться, примкнувший к четверке бойцов после бомбежки у переправы Петр, вдруг быстро и сбивчиво заговорил. Он словно боялся, что его не дослушают, не дадут досказать, высказать все то, что наболело, что родилось в его запутавшемся, заполненном тревогами и страхами сознании. Он говорил о том, что, может, никуда и уходить не надо, раз так все хорошо в деревне. Что, может, лучше остаться и жить здесь и ждать, когда свои придут и прогонят немцев. А потом и воевать вместе с армией идти. А что бы не сомневался никто, он готов первым пойти в ихнюю управу, и сам завить о себе... В листовках писали, что немцы не воюют с добровольно сдавшимися и сложившими оружие. Тем более что, по существу, толком не известно, куда и сколько идти. И где они, наши? Может, к Уралу уже нацелились, кто знает? Высказался и умолк. Только в глазах его вдруг замерцал холодным блеском неспокойный, недобрый огонь. А ближе к полуночи, когда «седой» по сложившемуся порядку назначал очередного дежурного, выяснилось, что Петра нигде нет. Никто не заметил, как он исчез, прихватив с собой не только автомат, но и сержантскую полевую сумку с документами похороненных на берегу Великой погибших бойцов.
Среди ночи Настя отчетливо слышала глухой выстрел. Его звук донесся со стороны немецкой управы. Стреляли только один раз. А когда утром пришла с молоком к бане, никого в ней не застала. В пустой кринке белел свернутый в трубку небольшой листок бумаги. Ее благодарили за хлеб-соль и обещали обязательно вернуться. С победой... Подписей на записке не было… Собравшиеся у колодца деревенские бабы вполголоса говорили между собой, что утром полицаи обнаружили недалеко от управы еще не остывший труп лежавшего вниз лицом молодого безусого мужчины в солдатском обмундировании без оружия и знаков различия. И что убитый был кем-то застрелен. И что полицаи выдали его за окруженца, раненого в последнем бою перед приходом фашистов и умершего от полученных ран. Старосте было приказано по-тихому, незаметно подобрать тело и закопать его за кладбищенской оградой. Сами же блюстители порядка ночью ничего не слышали, поскольку спали мертвым сном, с вечера «нагрузившись» под завязку крепкой самогонкой на дне рождения одного из приятелей…
А солдатиков тех Настя никогда больше не встречала. На войне много дорог и неизвестно, по какой из них повела военная судьба ее знакомых. Если, конечно, остались живы и добрались до своих. Но главное из их обещаний в прощальной записке свершилось: через три долгих года оккупантов прогнали и для жителей окрестных сел и деревень наступил долгожданный МИР!