В последнее время я всё чаще думаю о Владимире Луговском.
Мой земной срок подходит к концу.
Пришла нелёгкая пора – выбирать собеседника на небесах.
Я уверен, что душе в условиях космоса, в холодном мерцании мироздания
и изначального одиночества будет далеко не с каждым радостно, комфортно и интересно.
Настойчиво стучится мысль – может быть, это Луговской?
Мысль небезосновательная, и я уже давно рассматриваю её всерьёз.
Уверен в том,что человеческие души привыкли общаться с поэтами, так как поэты –
самые идеальные конфиденты, и, кроме того, они понимают небесную субстанцию, как никто другой.
Но, всё же, почему именно Луговской?
У меня первоначально было два варианта – Луговской и Кедрин.
К сожалению, второй вариант быстро отпал.
Я понял, что при всей любви к поэзии Кедрина, её человеческий эквивалент мне не во всём импонирует.
Я стал размышлять о Луговском.
Где отправная точка его высоты?
На ум пришло нечто, которое я для себя обозначил, как дворянское воспитание и самосознание.
Это уникальные категории.
Не каждому они даны, даже из родившихся в дворянских семьях.
Подлинные дворяне – свободны. В них нет ни капли рабской психологии.
Они верны подлинно человеческому самосознанию и самоуважению.
Дворянин почитает себя, как личность.
Это очень серьёзный аргумент в пользу Луговского.
В советское время было слишком много рабов.
Даже те, кого считали достойными, перед лицом обстоятельств порой теряли человеческий облик
и ползали червяками у ног мнимых хозяев жизни.
Их давили, и они соглашались с этим. Мне не жалко таких.
Кое-кто может возразить: жизнь сложна.
Но не настолько, чтобы терять достоинство. Луговской его никогда не терял.
Константин Ситмонов – один из бывших учеников Луговского – отверг своего наставника
и, скорее всего, не взял в небесные собеседники.
Он сказал о Луговском много несправедливых слов.
Жаль, что души мятутся в одиночестве.
Иногда земной субстанции трудно судить небесную.
Симонов сполна познал эйфорию молодой славы и звёздности. Луговского корёжила болезнь.
Его жизненные обстоятельства не были идеальными.
Душевные страдания сыпались, как из рога изобилия.
Этот, уже пожилой тогда человек, напомнил мне дворянского мальчика, юнкера,
который попал в окружение, но не имеет права нарушить присягу и сдаться.
Со слезами в глазах он поднимает пистолет, где давно припасена последняя пуля, для себя.
К счастью, Луговской не застрелился.
Он выдержал осуждающий симоновский взгляд и нашёл в себе мужество для борьбы за поэзию и идеалы.
Он предъявил миру книгу «Синяя весна». И победил. Мир склонился перед ним.
Я размышляю о личности Луговского.
Он был храбр, неутомим, горд и силён. Главное, он сам сделал себя таким.
Никто не мог победить его в гимнастическом зале, в борцовских схватках атлетов.
Он играл мускулами, и это было прекрасное зрелище.
Поэт не может быть хлюпиком.
Но, как каждый человек высокой души, Луговской был раним.
Он склонялся перед красотой и обаянием женщин и страдал от женского непонимания.
У Луговского было щедрое, но истрёпанное жизнью и очень больное сердце.
Это тоже, к сожалению, один из атрибутов поэтического склада натуры.
Он мог бы прожить гораздо дольше и дать миру новые великолепные образцы подлинного творчества.
Говорят, Бог забирает лучших.
Моя натура протестует против этой обывательской банальности.
Я хочу, чтобы такие, как Луговской, жили вечно.
Но если не вышло, то нужно помнить,что их души – самые идеальные спутники и собеседники.
...Я спал на берегу моря. Волны прибоя накатывались на песок и тревожили мою память.
Это было что-то тяжёлое и смутно жестокое.
Приподнявшись, я увидел следы на песке.
Над моей памятью стояла женщина.
На ней было длинное летнее платье и босоножки на высоких каблуках.
Женщина была красива и печальна.
– Где он? – в нетерпении спросила она.
Я догадался, что речь идёт о Луговском, и с горечью ответил:
– Он умер.
Женщина села на песок и зарыдала.
Я понял, что это ЗНАК.
Наши души летают в вечном холоде.
Но они будут летать, пока о нас рыдают женщины.
Р.Маргулис