1. To the sun
Wishing the day never ends
Желали, чтобы этот день был вечным,
But as we;re chasing shadows
Но сколько мы не гнались за тенью,
We;ve never been so close
К солнцу такими близкими
To the sun
Мы никогда ещё не были.
Она
Мне не нравилось. Что бы это ни было, мне не нравилось. Мне не нравилось сидеть на этом уроке, не нравилось слушать эти лекции учителя. Мне хотелось уйти. Убежать.
Но, к сожалению, это было невозможно.
Я потирала свои пальцы, глядя исподлобья на соседку по парте — Еву. Она была по совместительству моей лучшей подругой. У неё были красивые белокурые волосы и яркий взгляд. Каждый её вдох был благодарностью за свою жизнь. Она всё время дарила улыбки, старалась быть лучшей и не чаяла души в людях. Каждый её взгляд пропитан теплом и лаской. Всё это, что хранилось в ней, было полной противоположностью меня. И она не была моей лучшей подругой, нет… она была моей единственной подругой. Вот так.
Я одна из тех девчонок, которые сидят на задних партах и прячут голову, никогда не ввязываются в неприемлемые ситуации, пытаются выставить себя в лучшем свете. Точнее, не пытаются себя выставить и показать, потому что мне всегда нужна была темнота. Я никогда не хотела идти навстречу свету. Я должна окончить школу, затем окончить университет, затем быть на скучной работе до шести часов вечера. Наверное, так. А потом я должна выйти замуж за кого-то с хорошей зарплатой, родить детей. Это мое расписание, плавный чертеж моей жизни. Я этого хочу.
Что ж.
– С тобой всё хорошо, Аполлония? – спрашивает Ева, глядя на то, как я уже десять минут смотрю на свои руки. Со мной такое бывает: я отключаюсь от общества. От мыслей. Ото всех и вся. Ещё секунда мне требуется, чтобы прийти в себя, а затем я размеренно отвечаю:
– Всё хорошо, – в обычном тоне произношу я. – Как всегда.
Как всегда.
Всегда.
Всегда.
Смешно.
– Действительно? – подруга усмехается, но больше ничего не добавляет, натыкаясь на мой взгляд, говорящий, что эту тему развивать не стоит. Мне действительно будет лучше, если об этом не говорить вслух, но мы обе знаем, что я чувствую на самом деле.
– Да, всё хорошо, – больше для себя, нежели для неё, повторяю я, вновь зарываясь в себе.
Она ещё несколько секунд любопытно смотрит на меня, а потом вновь переключает внимание на учителя геометрии, который рисует что-то на доске и вызывает ничего не подозревающего ученика, чтобы тот объяснил данную учебником задачу. Я наблюдаю за этим с напускным безразличием, а так хочется что-то сделать… но я просто сижу. Смотрю. И думаю.
Естественно, вызывают не меня. Это не могу быть я. Меня никто никогда не замечает, даже учителя. Изредка я переговариваюсь с ними о чем-то, но намного чаще мне кажется, что они не знают моего имени. Я никто в этом заведении. У меня нет своей компании, нет никого, кому я могу рассказать то, что накопилось внутри. Я живу… сама для себя. Это мне подходит. Любой так подумает, только увидев меня.
Звонок раздаётся перед тем, как ученик, вызванный преподавателем, успевает подойти к доске. Все собираются, выборочно записывая домашнее задание. Я всё ещё сижу за партой, ожидая, пока одноклассники выйдут из класса, и только тогда кладу вещи в портфель, застегивая на застежку. Лениво передвигаясь, выхожу из класса.
– Аполлония? – окликает меня учитель, перебирая бумаги на своем столе. Я оборачиваюсь, воздерживаясь от удивленного выражения, останавливаясь на бесстрастности. Это было неожиданно для меня. И даже как-то странно слышать свое имя здесь…
– Да, вы что-то хотели? – вежливо спрашиваю, своим торопливым взглядом намекая, что сейчас начнется следующий урок. Потираю руки и жду ответа, а учитель пристально рассматривает то, с какой неохотой я общаюсь с ним.
– Не хотел бы вас задерживать, – произносит он, подразумевая под этим, что отчетливо понял мой знак, – но я рассмотрел ваше домашнее задание, пересмотрел ранее написанные самостоятельные, контрольные… и заметил, что у вас совершенно иное мышление. Практически всё написано вами верно, но ход работ совершенно другой, и часто даже я путаюсь, не понимая, как вы можете такими способами решать задачи. Это очень похвально. Будьте активнее, я бы очень не хотел, чтобы такой талант умирал.
Я мысленно усмехаюсь, хотя внутри появляется некая гордость. Активнее?
– Спасибо, – сдержано благодарю и ухожу, закрывая за собой дверь. Сама разберусь во всем, но… мне это так нравится.
Выходя в коридор, я понимаю, что даже сейчас толком ничего не изменилось. Я сейчас одна буду искать кабинет, одна отвечать. Я просто буду одна. Не то чтобы это предсказуемо, это очевидно.
Глядя в расписание, я вижу, что сейчас у нас будет французский. Ну и пусть. Разворачиваюсь и иду к кабинету, где столпилась уже приличная толпа моих одноклассников. Ищу среди них Еву, но её нигде нет. Ещё раз осматриваюсь, но опять же отмечаю про себя, что её здесь нет. Возможно, куда-то ушла. Неважно. Я редко интересуюсь её делами, потому что попросту нет на это времени. Мы друзья. Знакомые. Не знаю, как это назвать.
Когда прозвенел звонок, ученики, продолжая о чем-то галдеть, зашли в кабинет, я следом за ними. Обычный учебный день.
На сегодня мы готовили сочинения на тему трудолюбия. Ха-х. Да, наша учительница любит давать темы о доброте: думает, что это повысит между учениками желание к знаниям и их моральные качества. Она явно ошибается.
Двигаясь по списку вниз, она выслушивает кривые сочинения учеников, для которых было затруднительно сочинить нормальный текст. Затем произносит, усердно глядя в журнал, чуть жмурясь:
– Аполлония Хендерсон, – чуть с акцентом говорит имя преподавательница, из-за чего послышалось несколько смешков, но плевать. Пусть будет так. Я медленно поднимаюсь со стула.
– Что? – немного неловко выдавливаю я, из-за чего вновь смех настигает класс. Я прекрасно знаю, что это её злит.
– Подходите и рассказывайте сочинение, – уже гневно бормочет учительница, беспрецедентно глядя на меня и желая узнать, следила ли я вообще за уроком. Видимо, её немного обескуражила моя безразличность к происходящему, так как это последний год, и каждая оценка очень важна.
– Я расскажу вам после урока, – спокойно произношу я, и у неё вытягивается лицо от удивления:
– Тогда я буду вынуждена занизить оценку, так как вы не сдадите свое сочинение вовремя, – говорит она, рассматривая мои оценки: великую чреду пятерок, полученных с помощью контрольных, самостоятельных и других видом работ. Думает, что я передумаю, но вместо этого я пожимаю плечами.
– Хорошо, – вяло бормочу я, желая отвернуть внимание от своей персоны, но, осматриваясь по сторонам, вижу, что на все увлечены чем-то своим. Сажусь на стул.
А чего я ожидала?
Я опустила голову на парту, но подняла её, когда услышала хриплый голос, который с удивительным французским акцентом рассказывал сочинение. У него был такой голос, что в прямом смысле сводил с ума. Кай Рассел. В принципе, другого я и не ожидала. Никто бы не мог рассказать так, как это сделал он.
Я знаю о нем немногое. Точнее, очень и очень мало. Он музыкант, насколько мне известно, а поет просто до невозможности чудесно, это я ещё помню с уроков музыки. Мне казалось, что его голосом можно резать вены на запястьях, настолько прекрасно он пел. Но, к сожалению, я не имела возможности послушать его в последнее время.
Раздался звук аплодисментов, когда Кай закончил, и на лице парня возникла самоуверенная улыбка. Такая чудесная, что, я уверена, сердца девушек тотчас упали. Но не мое. Не уверена, что у меня вообще есть сердце, но это дело поправимое.
Кай довольно популярен. Говоря «довольно», я имею в виду, что он самый популярный парень в школе, если только не в городе. Не знаю. Я мало интересуюсь сплетнями, мало интересуюсь чьей-то жизнью, поэтому выводы делать не буду. И рассказывать о нем, выходя из слухов, тоже не собираюсь, так как в действительности с ним ещё ни разу не разговаривала.
Когда прозвенел звонок, ученики поднялись из-за парт, попрощавшись с учительницей. Я терпеливо ждала, пока все выйдут из класса, но только тогда заметила, что здесь осталась не только я.
За партами сидел кто-то ещё, и у меня впервые за весь год на лице вырисовалась гримаса удивления.
Кай.
Я вышла к учительнице, которая махнула мне рукой, говоря этим, чтобы я подошла ближе. Я махнула головой в сторону парня, намекая этим на то, что ему стоит уйти.
– Он остается здесь на репетиторство, – пояснила она, а внутри у меня всё замерло, – поэтому и ждет. Не обращай внимания. Рассказывай.
Легко сказать. А у меня коленки подгибались, словно я сейчас должна спросить вечную маску, которая стала моим вторым именем. Не хочу. Мне это не нравится. А ещё больше меня нервировало то, что свидетелем должен был быть именно он.
Текст французского всё лился из моих уст, а я старалась успокоиться и не запинаться, глядя на то, как на лице Кая появляется смешанное удивление. Он не ожидал. Сама я тоже не ожидала. Думала, что сейчас всё пойдет к чертям, и текст, мастерски заученный мною, потеряется где-то в глубинах сознания. Не люблю ничего делать на людях, особенно раскрывать им душу. Даже с помощью французского.
– Аполлония, – голос преподавательницы поднялся на октаву, – это было чудесно! К сожалению, вынуждена поставить тебе четыре, ты сама понимаешь, – затараторила она, и я кивнула, дабы она успокоилась. Честно говоря, я зарделась. Действительно почувствовала, как по щекам растекается краска.
У меня всё ещё было сухо во рту от пребывания здесь постороннего мне человека, и я то и делала, что дрожала, от своеобразного страха дрожали руки.
– Хорошо, – сказала я, после её слов, и попыталась как можно быстрее уйти с аудитории, буквально выбегая оттуда. Маневрируя между парт, я как-то умудрилась врезаться в Кая и выронить учебники из своих рук.
Неудачница.
– Извини, – пробормотала я, не имея ни малейшего желания посмотреть ему в лицо, и быстро опустилась на пол, мигом собирая учебники, пытаясь как можно скорее уйти.
У меня правда сейчас весь мир пылал перед глазами.
Рассел присел на колени возле меня и коснулся моей руки, таким образом успокаивая меня, а я… мягко говоря, я попросту забыла, что должна сейчас делать.
– Не волнуйся, всё хорошо, – сказал он, помогая собрать учебники, а я просто сидела возле него, то и хлопая глазами, не в силах выронить ни слова.
Собрав их, я помчалась к выходу, чтобы вдохнуть, наконец, воздух. Оказавшись в коридоре, облокотилась на стенку, желая забыть об этом. А реакция на простое прикосновение? Глупость. Такого я уж точно не ожидала. От любого, но не от себя.
Внезапно я почувствовала руку на своем предплечье и быстро стряхнула её, разозлившись, но, посмотрев в сторону, увидела, что это Ева.
– Всё в порядке? – вновь спросила она, а я, как обычно, отмахнулась:
– Да, – и постаралась улыбнуться, но это было настолько жалко, что подруга даже скривилась, с каким-то презрением глядя на мою улыбку.
Я быстро перевела тему разговора, не дожидаясь её реплики:
– Где ты была? Почему тебя не было на французском?
Ева загадочно улыбнулась. В голове проскочила мысль, что это ни к чему хорошему не приведет. Она подняла вторую руку, и я увидела два небольших разноцветных листочка с какими-то напечатанными надписями. Я сразу же сообразила, что это билеты.
Быстро вырвав один из её рук, я мелко путешествовала глазами по тексту.
Falling Down
21.00
Пропуск только по билетам.
– Что это значит? – да, я всё понимала, но… идти на концерт? Это не для меня, и Ева прекрасно это знает.
– Это значит, что мы идем туда, и это не обсуждается! – радостно сказала подруга, заключая меня в объятия, которые больше напоминали удушье.
Я же просто отрешенно стояла, не делая ни единого движения. По телу прошлась мелкая дрожь.
Множество людей. От этой мысли я похолодела.
2. Don't turn away
Dare to believe, over one last time, then I let the
Осмелюсь поверить в последний раз, а потом позволю
Darkness cover me
Темноте накрыть меня.
Deny everything
Откажусь от всего
Slowly walk away to breathe again
И медленно пойду вдаль, чтобы снова обрести дыхание
On my own
Один.
Она
Я быстро освободилась от ее захвата. Что это вообще такое? Я ещё ни на что не соглашалась, а тем более не собираюсь никуда идти. Хотя соблазн был… и очень даже большой. Для человека, у которого есть одна страсть – музыка, предложение пойти на концерт является очень заманчивым. И для меня, в свою очередь, тоже.
– Почему ты решила, что я хочу пойти? – не обращая внимания на протест подруги, спросила я, на что она скривилась, пожимая плечами.
– А ты разве не хочешь? – продолжала гнуть свою палку она, а я тут же ответила:
– Я… – хоть и у меня было сначала множество причин, по которым я должна возразить ей, но сейчас просто не хватило слов. Такое чувство, что мой «выключатель» сломался. Переключился на другую волну, и теперь я оценила ситуацию с другой стороны.
Почему бы и не пойти? Никто меня не знает, а так хотя бы музыку послушаю. С одной стороны это было губительно, но с другой, казалось, что это все имеет смысл. Да и тем более, что в этом такого? Простой концерт. Ничего особенного, впрочем.
Ева права. Не во всем, но в какой-то мере – да.
– Ну так что? – не понимая, как воспринимать затишье с моей стороны, спросила подруга.
– Я не знаю, – выдохнула я, перебирая локоны рыжих волос руками, и девушка наигранно всхлипнула. Горе-актриса.
– Ну пожалуйста… – попыталась упросить она, из-за чего мне стало немного смешно, но маска на лице оставалась непоколебимой. Только Ева захочет появиться в большой компании со мной, практически никому неизвестной девушкой. Она определенно странная.
Хотя… о ком я говорю? Это я, скорее всего, странная, а не она.
– Хорошо, – ответила, соглашаясь, а Ева победно вскинула руки. Я еще раз посмотрела на бумажку, находящуюся в моих руках. – Откуда хоть билеты взяла, скажешь?
– Ник Браун, – сказала она, будто бы это все объясняло, а я непонимающе нахмурилась. – Ты не знаешь, кто это? – удивленно вскинув брови, спросила.
– И не подозреваю, – безразлично ответила я. В какой-то момент выпала из разговора. Возможно, мне бы хотелось узнать это, но именно сейчас – нет.
– Э-э… – она смутилась, поэтому, смею предположить, здесь что-то не чисто. – Это мой парень.
Не могу сказать, что удивлена. Скорее всего, я это и ожидала. Парень так парень, пусть будет так.
– Рада за тебя, – пытаясь вложить в эту фразу как можно больше искренности, произнесла я, на что подруга улыбнулась.
– Он играет в той группе, – делая для меня еще одно открытие, сказала она. – Я думала, ты это знаешь, – изумленно пробормотала.
А я как раз не удивлена. Это похоже на меня. Я ни в чьи дела не вмешиваюсь и не собираюсь, по крайней мере, сейчас. Мне достаточно собственных забот.
– Значит, мы идем? – спрашиваю я, неуверенная, что Ева хочет разделить со мной эту… радость? Да, наверное, так.
– Конечно! – словно это что-то очевидное, произнесла она, хватая меня за руку и глядя на часы. – У нас так мало времени!
– Мало? – непонимающе хмурю брови. К чему она клонит? Еще только четыре часа дня.
– Что ты как маленькая! – тараторит, продолжая тащить меня к выходу.— Мы еще должны подготовиться!
Пять часов на подготовку? Что же, мило.
Я убираю ее руки от себя, возвращаясь в реальность.
– Стой, – останавливаюсь, – сначала мне нужно прийти домой, рассказать отцу, а потом я пойду к тебе, хорошо?
Она секунду раздумывает, а потом кратко кивает:
– Хорошо, увидимся.
Еще несколько минут переговариваемся насчет концерта, идя по коридорам школы, а когда я обещаю скоро быть у неё, расходимся.
Зачем я вообще согласилась? Давно развлечений не было? Господи, еще не хватает во что-то вляпаться.
Я быстро перебираю ногами, идя домой. Однажды у меня было такое чувство. Чувство страха. Мой отец… он немного специфичен. Не сказала бы, что строг: когда у него хорошее настроение, что зависит от работы, то он очень радостен и может разрешить всё. Но если на работе проблемы, то здесь надеяться не на что. И слишком уж он опекает нас, его детей. Мои брат и сестра, Джо и Алекс – близнецы, они старше меня и нашли уже своих суженых. Мне же только восемнадцать, и я еще не готова к браку… и чему-то еще. Так как я сейчас в его доме одна, то он слишком тщательно присматривает за мною, и эта опека мне иногда очень неприятна. После смерти мамы он обязался всегда за мною присматривать, и это было порой невыносимо, особенно тогда, когда в его жизни появилась еще одна женщина – Глэдис. По-другому называть ее не могу, потому что даже ее имя вызывает у меня страх. Я всегда была уверена, что она меня ненавидит, но отец будто бы этого не замечал, просто не обращал внимания. Глэдис не выносит меня, потому что ей, вероятно, кажется, что отец любит меня больше, нежели ее. Всеми фибрами души, думаю, она хотела разрушить мою связь с отцом, но ей этого не удавалось.
Пока что.
Стоя пред своим домом, я вдохнула и попыталась обуздать себя, свое волнение. Достаточно. Хоть в этом должна проявить смелость. Не на расстрел же иду, а просто возвращаюсь домой. Как и всегда.
Открыв дверь и войдя в нашу квартиру, я тихонечко разулась.
– Я дома, – ответ последовал сразу же:
– Аполлония, – сказал отец и подошел поближе: – Как уроки?
К сожалению, он был уставшим и немного расстроенным, что для меня было прискорбным. И для моих планов.
– Всё хорошо, – не торопясь, произнесла, пытаясь сложить головоломку в своей голове, понять, как лучше рассказать, куда я иду и зачем.
Как только я открываю рот, чтобы рассказать ему об этом, из ниоткуда появляется мачеха.
– Привет, – произнесла она, но из голоса сочился яд, и я скривилась. Как отец этого не замечает? Уверена, он всё видит… просто он слишком любит её, чтобы избавится.
– Пап, – неловко начала я, вздохнув, – я сегодня хочу сходить с Евой на концерт. Можно? Сейчас пойду к ней, таков план, – сказала, думая, что у отца на все это будет нормальная реакция, но он… ну ладно, сначала он просто удивился.
– Ты никуда не пойдешь, – категорично заявил, а я раскрыла рот от удивления. Я понимала, если бы я шла непонятно куда, но я же всё объяснила. И мне, кажется, восемнадцать.
Глэдис же усмехнулась. Двуличная мразь.
– Почему? – я жадно вдыхала воздух, думая о том, что, видимо, теперь уже меня никто не поддержит... даже отец. Еще этого мне не хватало для полного счастья.
– Тебе надо думать об учебе, а не о всяких концертах. Тебе уже не пять лет, – серьезно произнес он, а я чуть не задохнулась от возмущения.
Одно дело, если бы я плохо училась и тому подобное, но совершенно другое, если все восемнадцать лет жизни сидела взаперти в своей комнате, вместе с учебниками.
– Что? – не веря собственным ушам, выдавила я, уже окончательно упав духом. Но это уже дело принципа. Я должна пойти.
– Я согласна с Мэйсоном, – победно сказала Глэдис, – ты слишком распустилась. Не заслуживаешь всего этого.
Услышав эти слова, я просто была в ужасе. В шоке посмотрела на отца, ожидая его поддержки, но нет… он ничего не сказал. Ничего. Какая-то глупая пустота накрыла мое сердце.
Именно тогда я не вытерпела.
Собравшись с силами, я попыталась не заплакать. Слёзы и так не помогут, учитывая, что им будет просто наплевать на них. Я, положив портфель на пол, вышла на улицу, выбежала наружу под пристальным взглядом отца, который ожидал, что я вернусь.
Нет.
И я, идя в известном мне направлении, почувствовала, как одна-единственная слезинка падает на холодную землю.
Начался дождь.
3. Lonesome about you
No tight side, no rolling eyes, no irony
Нет прочных стен, нет насмешливых взглядов и иронии
No 'who cares', no vacant stares, no time for me
Нет тех «кому не наплевать», нет выхода, нет времени для меня
Honey you’re familiar like my mirror years ago
Милая, ты родная мне, как моё отражение в зеркале много лет назад
Idealism sits prison, chivalry fell on it’s sword
Идеалы заперты в тюрьме, за пораженное мечом рыцарство
Innocence died screaming,
Невинность погибает с пронзительным криком,
Honey ask me I should know
Милая, спроси меня, я знаю ответ
I slithered here from Eden just to sit outside your door
Я приполз сюда из Эдема, чтобы ждать тебя у дверей.
Она
Мерзость.
Вот первое, что я ощутила, идя по улицам в этот хмурый день. Такая никому ненужная девочка, нуждающаяся в человеке, которого нет.
Честно, такого я не ожидала.
Папа, даже если не поддерживал меня в том или ином случае, всегда относился ко мне, по крайней мере, с уважением, хотя его сегодняшний проступок можно расценивать, как… м-хм… конец всему, может быть? Сверхъестественная забота? Или, может быть, элементарное хамство?
Впрочем, пускай. Его тоже можно понять. И я искренне желаю, чтобы мотивом этих запретов была лишь сильная забота.
Одиноко перебирая ногами из стороны в сторону, я иду вперед, желая поскорей увидеть Еву. Хотя бы сегодняшний вечер я должна провести хорошо. Если всё равно поссорилась с отцом, то почему же не развлечься, хотя бы один чертов день?
Хоть и часто мне приходилось быть одинокой, я бы не сказала, что мне это нравилось. Но у меня, по крайней мере, была семья. А теперь, мне кажется, я уже ни в чём не уверена.
Я и не заметила, как оказалась перед домом подруги. Уйдя в собственные раздумья, я позвонила в дверь и через несколько минут предо мною стояла довольная девушка, которая, улыбнувшись своей самой гостеприимной улыбкой, пригласила меня внутрь, на что я никак не ответила. Просто пошла вперед, захлопнув позади себя дверь, от которой веяло холодом.
Я прекрасно умею скрывать эмоции, но, видимо, недостаточно хорошо, чтобы Ева не смогла разобрать их. У неё точно есть какое-то шестое чувство. Другого объяснения нет.
– Что случилось? – вздохнув, спросила подруга, ободряюще обнимая меня, на что я попятилась, откинув ее руки, что вызвало грусть на нее лице. Ну и пускай.
Эгоистка.
– Ничего страшного, – попыталась улыбнуться я, но вышло слишком жалко. Впрочем, я и являюсь жалкой, но разве это кому-то важно? Никто не увидит моих слез, даже Ева.
Возможно.
Когда-то.
Не в этой жизни.
– Ты же знаешь, что всегда можешь рассказать всё мне, если что-то не так? – ее голос звучал так, будто бы она думает, что скоро я закончу жизнь самоубийством.
Вновь послышался мой тяжелый вдох.
– Я знаю, – раздраженно сказала я, вздохнув от глупости ее предположения, а сама вновь зарылась куда-то глубоко в себя, коря за то, что вообще решила прийти к ней. Не нужно было. Я её, наверное, этим подставила. Испорчу ей репутацию.
И да, мои проблемы – моя ноша.
– Так мы будем что-то делать? – выпалила я, уже желая немного забыть о разногласиях с отцом.
– Маникюр, макияж, подберем тебе одежду… ещё что-то. Не знаю. Времени у нас достаточно, – она предвкушающе хлопнула руками, а я чуть не задохнулась от этих слов, при этом выказывая вновь приняв свое типичное безразличие, но внутри что-то кричит, просит не соглашаться.
– Зачем? – выдохнула я, устало потерев глаза. Она что, не понимает, что я не хочу быть замеченной?
– Как это, зачем? – Ева поморщилась, будто бы я произнесла несусветную глупость. – Я уверена, что там будут красивые парни, – на слове «красивые» она замерла и, немного подумав, добавила: – и кто-то из них тебе обязательно понравится.
Мне захотелось рассмеяться, но я держалась стойко. Видимо, подруга пыталась развеселить меня, при этом прекрасно зная, что я не улыбаюсь. Я ценю эту попытку.
– Мне этого не надо, – от моих слов повеяло холодом, словно я только что вновь открыла дверь, выходящую на дождливую улицу.
– Я понимаю, что Джейк… – я широко раскрыла глаза после того, как она произнесла это имя, но все равно оставалась в своем образе безразличности и прострации ко всему миру.
Зачем я вообще ей рассказывала? Вот, теперь получила удар.
– Дело не в нем, – правда не в нем. Мы с Джейком просто расстались для нее, так, как и все другие люди. Вот и все. Вся история, которую я поведала ей. Да и, наверное, не было в этом ничего особенного.
Мы просто встречались, как и все нормальные люди. И он вышвырнул меня из своей жизни, словно я была заражена какой-нибудь инфекцией, вирусом. Неважно. Факт остается фактом – мы разошлись. Разбежались. Большего и говорить не стоит, всё и так понятно.
– Тогда тем более? – непонимающе вздёрнув носик, видимо считая, что её фраза должна была хоть как-то задеть меня, произнесла. – Давай просто оторвемся! – устав от этого глупого спора, вынесла вердикт она, а я пожала плечами
В принципе, почему бы и нет? Я же и хотела этого. Хотела – получай.
Она улыбнулась.
***
– Смотри, какая ты красивая! – миловалась девушка, а я с трудом узнавала себя в зеркальном отражении. Нет, это не я.
На меня смотрела девушка лучше. Красивее. Совершенно иная. Такая, какой я никогда не была прежде. Это была не я. А та, в образе которой я выступаю каждые выходные.
Не я.
Мои рыжие волосы не были, как всегда, хаотично растрепаны на голове, а опрятно уложены, вьющиеся пряди которых спадали мне на плечи. Платье, которое мне дала Ева, вроде было бы обычным, когда я смотрела на него со стороны, но на мне оно было каким-то особенным. Не просто красивым платьем голубого цвета, что-то большее. Да и макияж был неплох. Утонченный, в то же время необычен и загадочный.
Мне нравилось. Я ожидала, что всё совершенно будет не так… но вот предо мной результат, и я, мягко говоря, в шоке. В ауте.
– Эй! Земля вызывает Аполлонию! – Ева махнула рукой несколько раз, чтобы вернуть в чувство.
Не обратив внимания на подругу, я все еще вглядывалась в свое отражение, не могла понять, что изменилось. Вроде бы те же глаза и волосы, то же лицо. Но всё совершенно иначе.
– Идем? – спросила девушка.
Выдохнув, я кивнула.
Что ж…
4. So I turned to run
So why do I try, I know I'm going to fall down
Зачем же я пытаюсь, ведь я знаю, что все равно упаду?
I thought I could fly, so why did I drown?
Я думал, что я могу летать, так почему же я утонул?
Она
Незнакомо.
По коже табуном пробежались мурашки, так как от этой атмосферы мне становилось не по себе. Все тело начало ломить – то ли от страха, то ли от желания сбежать. Может, мне еще заплакать для полной картины? Господи. Еще никогда не чувствовала себя настолько слабой. Безнадежной. Такое чувство, что я не могу привести себя в чувство, только хорошая утряска позволит быть вновь непоколебимой.
Даже камни иногда ломаются. Но раны заживают, словно их и не было.
Я уже хотела подойди к Еве и сказать, что хочу пойти домой, но музыка начала звучать, а на сцене вспыхнул свет; это означало то, что скоро группа выйдет на сцену, либо уже сейчас почтит нас своим присутствием. Вокруг все начали хаотично размахивать руками, выкрикивать имена, которые мне не удалось узнать, ибо я ничего не понимала в этой неразберихе. Такое чувство, будто я попала в мир хаоса, но… это чувство, как ни странно, совсем скоро переросло в восхищение. Хотелось кричать, взмахивать руками вместе с этими людьми, которые так яро любят этих музыкантов. Странно даже, что я об этой группе не слышала, ведь сейчас не так много стоящих молодежных групп, как может показаться на первый взгляд, а если они собирают такие толпы людей, то явно многого достойны.
– Когда уже они выйдут? – то ли пробормотала, то ли выкрикнула я девушке, стоявшей возле меня.
– Совсем скоро, – она сверкнула улыбкой в мою сторону, словно знала, что я сейчас чувствую.
Не знает. Это уж точно.
Я забывалась.
Так ли это можно назвать? Хотелось просто забыть обо все и отдаться эмоциям.
Это чувство похоже на то, когда ты куришь: ты знаешь, что твои проблемы никуда не уйдут, но ты продолжаешь делать затяжку за затяжкой, лишь бы просто уйти. Хотя бы на несколько минут забыться.
Но весь позитив мой быстро исчез, а на смену ему пришло смятение и непонимание.
Кай?
И впервые я почувствовала, что мне трудно дышать.
***
Ева не выражала никаких новых эмоций, наверное, знала, что Кай – солист данной группы. Так какого черта она мне не сказала? Должно быть, считала, что я это знаю… но нет. Сейчас я, мягко говоря, хочу много успокоительного. Желательно, кофе.
Круто. Здорово. Это мой одноклассник.
Ситуация, честно, до абсурда смешна. Глупа.
Лучше и быть не может, правду говорю. Нужно уйти отсюда. Никто не должен меня здесь видеть. Есть он – значит, и его компания, состоящая из некоторых моих одноклассников. А я этого не хочу. Знаете, как во всех этих романах? Какая-то тихая девушка встретилась с каким-то популярным парнем, а потом всё закрутилось, завертелось. Счастливый конец.
Но мне этого не надо.
И это, уверяю, далеко не круто. Я будто бы только что наглоталась кислоты. Нужно было это предотвратить. Правда, мало шансов, что меня заметят в этой толпе, но они всё-таки есть, верно? Будут последствия.
– Ева, я ухожу, – понимая, что должна хотя бы попрощаться с подругой, коротко и лаконично сообщила я. Конечно, она моя подруга. Якобы подруга, да. Но я на это соглашения не давала. Мне достаточно посидеть дома, скоротать время за каким-то глупым романом. В конце концов, поспать.
– Что? – переспросила она, видимо, не расслышав.
Я вздохнула.
Нет, не смогу.
Лгунья.
– Я немного пройдусь, голова что-то разболелась, – отверженным тоном произнесла я, на что она округлила глаза, наверно, считая, что я всё пропущу, но затем медленно кивнула, внимательно посмотрев на меня.
Я мигом пробралась сквозь фанатов за границы стадиона, на котором, собственно, и выступала группа.
Вдохнула воздух. И еще. И еще. До чертиков хотелось уйти, но я не ведь не такая глупая. Хочу послушать. Хотя бы одну песню. Одну-единственную… хочу услышать его голос. Разве не можно хотя бы раз помечтать? Хотя бы один раз скрыться и сделать что-то глупое?
Из глубины стадиона послышался приглушенный, глубокий голос, поющий на мелодичном английском языке, от которого у меня отобрало возможность дышать.
Скажи, что ты желаешь меня,
И тогда я помчусь к тебе,
Скажи, что ты ждешь меня,
Давай, давай вернемся к началу.
У меня исчезла возможность слышать дальше. И всё, что мне хотелось, – быть ближе.
Я подошла вперед, вошла на стадион.
Ближе.
Проталкиваясь сквозь толпу, которая, замерев, слушает солиста, я становлюсь всё…
Ближе.
И даже песня о любви из его уст звучала как-то особенно.
Давай сосчитаем всё звезды,
Ты же их обожаешь, разве не так?
Давай, давай сосчитаем всё звезды,
В перерывах между поцелуями.
Я ожидала услышать банальный рок. Ну, не то чтобы банальный, я просто так называю крик в микрофон. Безэмоциональный, когда певца, может показаться, заставляют это делать. Не хотелось мне обидеть фанатов рока, но я не вижу в нем будущего… по крайней мере, он не трогает мою душу. Лично мою. Я уверена, что многим нравится это направление, не отрицаю это. Он просто не для меня.
А сейчас мое сердце бьется так сильно, что, кажется, оно распадется на кусочки.
Дыши, Аполлония. Дыши.
Ты материальна, и я – человек,
Давай узнавать друг друга всё больше?
– Ты куда уходила? – пелена спала, и я увидела перед собой Еву. Оглянулась на сцену, от которой меня разделяло всего лишь несколько метров.
Зачем было это делать?
– Воздухом подышать, – я постаралась выдавить несносную мне улыбку, – я, надеюсь, ничего не пропустила?
– Это был фурор! Послушай ещё, – и я слушала.
Я слушала каждое слово следующих песен, улавливая их смысл, ещё раз перематывала их в голове, пытаясь насладиться ими больше и больше.
Его слова были воздухом, которым я всё не могла надышаться. Мне был необходим он так, как следующий вдох.
И я слушала.
Я слушала даже его вдохи, которые он делал в перерывах, и это было так, будто я умираю вместе с ним. Будто бы я дышу им. Будто бы я чувствую им.
Это было так страшно.
И со временем это не проходило. Знаете, я действительно считала, ну, послушаю несколько песен, и всё, это чувство уйдет, словно его и не было. Но я ошибалась. С каждой песней меня ещё больше захватывало его звучание. Хотелось утонуть в его словах.
У неё так ярко сияли глаза,
Но сейчас это превратилось в пыль.
Когда он уходил со сцены, я почувствовала пустоту. Огромную пустоту. А потом он… сделал то, чего я не ожидала.
Посмотрел. На меня?
Нет, я не из тех дурочек, которые считают, будто бы музыкант должен был увидеть их. Но всё так и было. Я стояла недалеко от него, меня вполне можно было заметить.
И я посмотрела на него в ответ. Благодарно. Преданно.
А потом Кай ушел.
Два часа – слишком мало времени, чтобы стать счастливой. Так почему же, поднося руки к своим губам, я отчетливо понимаю, что на моем лице расползается улыбка, а пульс учащенно отбивается в висках?
И я ухожу так, как уходил он.
Подальше.
5. To get me what I want
Now you're just another one of my problems
Теперь ты просто одна из моих проблем,
Because you got out of hand
Ведь ты вышел из-под контроля.
We won't survive, we're sinking into the sand
Нам не выжить, мы увязли в зыбучих песках.
Он
— Кай, — Ник коснулся рукой моего плеча, — ты где сейчас витаешь? — он приподнял брови, выразительно посмотрев на меня.
Я всего лишь отмахнулся, потому что находился в прострации из-за сегодняшнего концерта. Адреналин бушевал в крови, а мне самому явно нужно было присесть, потому что, казалось, я сейчас упаду от изнеможения.
Мы, как всегда, собирались после ещё одного пройденного этапа в нашем творчестве. Каждый концерт для нас — маленький подвиг, а сейчас мы ещё больше приблизились к мечте стать известными.
Более известными, нежели кто-либо может представить.
У меня ещё с детства была мечта — покорить весь мир. Завоевать его внимание. И я от неё не откажусь ни в коем случае.
Я осмотрелся по сторонам, желая увидеть, кто же собрался. Как я и ожидал, вокруг были самые близкие. Ну, возможно, не очень, но одни из довольно приближенных ко мне людей – Ник, который вытаскивает меня из ямы каждый раз, когда я туда попадаю; Рис, который отлично поднимает настроение; моя сестра, Стеф, которая строит глазки прежденазванному парню, отчего я выдыхаю и отпускаю смешок.
Так типично для неё.
— А где твоя девушка? — спросил я Ника, который, если я правильно помню, обещал меня с ней познакомить.
— Она пошла с... этой... ну... — он зажмурился, показывая, что не помнит.
— … Аполлонией, — закончил я, прекрасно понимая, кого он имел в виду.
Он приподнял бровь, смерив меня странным взглядом.
— Ты её знаешь? — Ник не сводил с меня недоуменного взгляда, который выказывал заинтересованность в моем ответе.
Стеф тоже посмотрела на меня, что вызвало во мне смесь неодобрения.
К чему такая реакция?
— Она с нами учиться ещё с первого класса, — пожал плечами я, ища сигареты в кармане.
Нужно выпустить пар.
— Она странная, — предположила сестра, разместившись поближе к Рису. — Мне кажется, что она невидимка. — Я нахмурил брови после такого признания, и она тотчас объяснила мне: — Ну, знаешь, я практически всех людей сразу же замечаю, заходя в кабинет, а её вижу только тогда, когда учителя изредка окликают её. Когда же после урока выхожу из класса, то её также нигде нет, — она как-то скривилась, будто разочаровывалась в своей рассеянности. — Я никогда не видела её одетой во что-то нормальное: носит только свитера, мне это кажется странным. Может, она резала вены? — горькая усмешка перекосила лицо Стеф.
Я хотел возразить ей, но оступился.
Хотел сказать: «Сегодня она была в платье».
Хотел сказать: «На её руках нет порезов».
Но промолчал.
— Может, изменим тему разговора? Зачем мы вообще о ней говорим? — решил внедриться я, и все тотчас забыли о Аполлонии.
Но не я.
— Что там с солисткой? — произнес Ник, переводя разговор в другое русло. — Нужно срочно искать замену, — выдохнул он, а я скривился.
Наша солистка уехала в другой город. И, скорее всего, навсегда. Конечно, сначала нам казалось, что это не беда, но сейчас для создания новых песен нам срочно нужен женский голос.
— Нет, — я выдохнул дым, — ты знаешь, скольких я уже слушал? И никто из них не подходит. Это гиблое дело, — категорично заявил я, полностью уверенный в своей правоте.
Это действительно незачем делать. Искать нужно там, где находятся профессиональные певцы с хорошим звучанием. Нам нужно хотя бы подобие певицы, но стоящей. А главное, чтобы её голос подходил к песням.
Но сейчас найти таковую нереально.
Я беру свой телефон, открываю привычную страницу.
Ничего.
Ноль сообщений.
Понимая, что здесь что-то не так, я пишу первый.
The scientist*: Ты сейчас свободна?
Ещё раз выдыхаю. Ответом мне послужила тишина.
— Всё ещё пишешь ей, твоей тайной незнакомке? — хохочет сестра, глядя на то, как я пялюсь в телефон. — Может быть, стоит, наконец, увидеться с ней?
— Стеф, это разве твое дело? — спокойно говорю я, делая очередную затяжку. — Следи за своей жизнью, — добавляю, а она всего лишь отмахивается, говоря этим, что у неё всё в порядке.
Общаться с ней легко. С этой девушкой, которая на сайте записана под ником Plastic**. Странный никнейм для девушки, верно? Но я не спрашивал, почему она выбрала такое имя. И не собираюсь.
С ней действительно легко. Мы друг друга не знаем, не планируем узнать. Я никогда не видел её. Каюсь, что было такое желание, но оно ушло, как зимний ветер, когда я понял, что, увидев её, мы больше не будем общаться, как сейчас. Даже если будем, то что-то измениться, а пока что у меня такого в планах нет.
Она мне помогает. Она как будто успокоительное, возможно, мой личный психолог, но она, скорее всего, человек, который знает меня лучше всех. Это правда так. О моих чувствах, эмоциях она знает абсолютно всё.
Знает то, что я не рассказывал даже собственной сестре. И я знаю о ней. Многое. По крайней мере, я так считаю.
— Кто это? — сразу же произносит Рис, который только недавно вошел в нашу компанию, а Стеф с готовностью отвечает:
— Если бы мы только знали, — хмыкает она, обнимая парня одной рукой. — Он уже два года с ней общается, но кто она — загадка, — сестра драматично закатила глаза.
Рис встал на сторону сестры. Это было довольно очевидно.
— Почему же ты тогда не хочешь узнать, кто это? — задал вполне понятный вопрос он, но я всего лишь махнул рукой.
Девушка вновь рассмеялась.
— Вот видишь, — произнесла она, — с ним об этом теперь даже говорить запрещено! — не сдерживая смешка, добавила: — Всё, парень влюбился, — ещё одна порция хохота от троих.
Привыкнув к обычным пререканиям со Стеф, я промолчал. Проигнорировал. Глупо пялился в экран телефона, дожидаясь ответа, который всё не поступал. После концертов я всегда писал ей. Это было необходимо, чтобы прийти в обычное русло.
Чтобы быть человеком.
Но сейчас её нет, и во мне поселилась пустота. Несколько дней, по непонятной мне причине, мы не могли нормально пообщаться. Для меня это прискорбно. Невыносимо? Да, определенно.
И ещё затяжка. И ещё. И ещё. Это медленно-медленно уносит меня, и я просто забываюсь. Ребята о чем-то разговаривают, кажется, смеются. Кажется, что я совершенно ничего не соображаю и не слышу, пока меня не окликают:
— Кай? Всё в порядке? — бросает Ник, и вновь взоры друзей обращаются на меня.
Зачем?
— Всё хорошо, — так и есть.
Всё хорошо.
Мы найдем новую солистку, будем выступать дальше, я сочиню новые песни.
Как только мы собираемся расходиться по домам, я слышу, что у меня завибрировал телефон. Достаю его из кармана и замечаю небольшую фразу, отправленную таким далеким и в то же время родным человеком.
Plastic**: Мне плохо.
Примечания:
The scientist* (англ.) — ученый.
Plastic** (англ.) — пластик, пластмассовая.
6. You’re road walking me home
Oh, when the clouds are burned,
О, когда облака опалены,
Open up my window,
Открой моё окно,
I see the sky's still blue.
И я увижу, что небо по-прежнему голубое.
Она
Сейчас единственное, что мне хочется — это закончить жизнь самоубийством? Разве не так говорят герои во всяких романах, когда какая-то жизненная ситуация ломает их? Наверное, так.
Но в том-то и дело, что моя жизнь — не книга. Точно не книга.
Сейчас мне хочется заплакать. Да, наверное, так. Присесть в углу, поплакаться в подушку, проклясть весь мир, а затем, со спокойной улыбкой, наверстывать время, которое я потратила, плача в углу. Наверное, стоит сделать именно так… но это же я.
Поэтому сейчас я сижу в своей комнате с широко открытыми глазами, чтобы не заплакать. На улице то и дело грохочет гром, видно полыхающие молнии вдали, а небо самое что ни на есть черное… такое черное, что, кажется, сам черт спрыгнул с небес, чтобы наказать грешников.
И меня.
В чем я провинилась? Возможно… не знаю. Никогда я не отличалась догадливостью. Я никогда не стремилась к чему-то, никогда не делала то, что нравилось бы мне. А что, если я за это и расплачиваюсь? Сейчас это неважно. Чувство ненависти ко всему миру прошло, словно его и не было, испарилось и растаяло, как тает снег с приходом теплых дней.
Ну, поссорилась с… родителями? Пускай, поссорилась. Страшно поссорилась. Кричала, металась, даже душа не могла себе найти места в моем теле. А после этого меня заперли в ванной, сказав, что я абсолютный психопат. Сказав, что мне нет места в их мире. Я поверила.
И хочется сказать: «Я не боюсь».
Хочется сказать: «Всё в порядке».
Но это не так, абсолютно не так, и сейчас я чувствую эту боль ещё сильнее, нежели привычнее. Эта боль отрезвляет, с каждым порезом на своей коже я чувствую себя лучше.
Сильнее.
Человечнее.
Мои бедра уже все истекли этой противной кровью, которая выказывает мое ничтожное естество.
Глупая.
Наверное, так подумают всё. Даже я так и считаю. Но это мне помогает. Я словно убегаю… но вот от чего? Неважно. Уже неважно.
The scientist: Очень больно?
А сердце замирает, будто чувствует, что он переживает эту боль вместе со мной… становится тепло и хочется чувствовать. Быть ближе.
Plastic: Очень-очень.
The scientist: Знаешь, что нужно сделать, чтобы не чувствовать эту боль?
Plastic: Если бы… а ты знаешь?
The scientist: Улыбнуться.
И я улыбаюсь… да, это глупо, но, глядя на сообщение, на моих губах расцветает улыбка, а сердце бросается вскачь. Да, наверное, это действительно глупо.
Но я чувствую. Чувствую, как уходит моя боль, и все ранения моментально заживают. Накатывает такое медленное чувство эйфории, а я всё ещё чувствую улыбку на устах.
The scientist: Мне иногда кажется, будто бы ты здесь, рядом. Просто я тебя не вижу.
Plastic: Тебе не кажется.
Я чувствую, что он где-то здесь: в этих тенях, в этих призраках мрака, даже в этом гневном ударе молнии… я чувствую. Оборачиваясь назад, я вижу его, а потом он исчезает. Но это чувство остается, и оно наполняет мою пустую оболочку смыслом, я хочу гореть и жить. Хочу знать, что дышу вместе с ним.
Plastic: Только что на небе зажглась твоя звезда.
The scientist: Эй, это было секретом… а как ты узнала?
Plastic: Мне кажется, она ярче всех.
Прямо как ты. Но это я, разумеется, не напишу.
The scientist: А мне кажется, что твоей звезды нет.
Plastic: Как мило, спасибо.
The scientist: Я не это имел в виду, просто… мне кажется, что ты словно потухшая звезда, что ты когда-то давно упала с неба. И теперь ты здесь, со мной. Рядом.
Plastic: Когда ты успел стать писателем?
The scientist: Это произошло, когда я встретил тебя.
Я закрываю глаза. Жмурюсь, кажется, после этого польются слёзы. Поднося руки глазам, я понимаю, что кожа сухая… я не заплачу. Не сейчас. Сейчас не время плакать.
Plastic: Я открыла в тебе тайные способности, можешь меня поздравить.
На сердце падает пелена уюта. Знаете, будто бы я чувствую, что всё, что я делаю именно сейчас — правильно. Словно понимаю, что мое место здесь, именно с ним.
И это так правильно. Нужно. Словно мы два кусочки одной картины, которым необходимо быть вместе.
The scientist: Я открыл в тебе намного больше.
Plastic: Спасибо.
Я шепчу это слово. Оно прозвучало слишком хрипло, глухо, и даже в этой тишине его было почти что неслышно.
Оно прозвучало благодарно. Со всей любовью, со всей грустью, с которой можно было его произнести. Я словно говорила не «спасибо», а «люблю».
Это действовало на меня успокаивающе, и я поднялась с колен, смело глянув в свое отражение. Кровь засохла у меня на коже. Казалось, я сделала немного порезов, но довольно глубоких. Так и было.
Ещё раз вдох.
The scientist: Всё будет хорошо.
И я верю. Верю, отдаю всю свою душу в эту веру, верю самоотверженно и понимаю, что это чувство спасает меня, мне становится лучше. Хочется даже смеяться, но страшно это сделать. Боюсь услышать истерический хохот. Такой болезненный, противный смех.
Plastic: Знаешь, чего я хочу?
The scientist: Удиви меня.
Plastic: Я хочу смеяться…
The scientist: Вместе?
Давай.
Прикрывая веки, единственный звук, какой я слышу — его смех. Этот смех настолько искренен и заразителен, что я сама не сдержалась от улыбки, а затем услышала, как сама начала смеяться. Становилось… легко. Эта легкость пришла быстро и неожиданно, но от неё хотелось жить.
Plastic: Ты волшебник.
The scientist: Ты так думаешь?
Plastic: Я знаю это… ты действительно волшебник. Не понимаю, что ты со мной делаешь, но это волшебство. Мне казалось, что такого не бывает.
The scientist: И мне так казалось.
Я не могу избавиться от улыбки. Раньше и не задумывалась об этом, но сейчас я просто не могу это сделать. Даже не хочу.
Plastic: Ты всё ещё здесь?
Я жду ответа несколько минут, которые равноценны вечности.
The scientist: А куда я мог уйти?
Plastic: Я просто хотела пожелать спокойной ночи.
The scientist: Засыпай. Я буду ждать.
Я несколько минут, а может часов, смотрю в телефон, пока блаженная пелена не окутывает мои глаза, и все мои мысли остаются где-то далеко. Но он…
Он всё ещё здесь.
Я чувствую это…
7. Never come back to me?
Can we get it now low, down and gritty
Можем мы обойтись без прикрас и преувеличений?
Do you think we'll be in love forever?
Как ты думаешь, наша любовь будет вечной?
Do you think we'll be in love?
Как думаешь, мы будем любить друг друга?
Он
Ещё один день. Нужно пойти в школу, нужно быть лучшим. Показывать всем пример. Быть идеалом.
Быть собой?..
Как бы то ни было, именно в школе я не чувствую себя одиноким. Порой мне не нравятся люди, которые всё время вертятся вокруг меня, но это заставляет чувствовать себя нормальным? Пожалуй, да.
Сейчас я иду по коридору в очередной кабинет, ожидая, когда Ник подойдет ко мне. Совсем скоро он оказывается поблизости, и я спрашиваю:
— Какой сейчас урок? — вполне стандартный вопрос, на что парень кривится и отводит глаза.
— Геометрия, — жалостливо выдыхает, и я тоже не могу сдержаться от судорожного вздоха — геометрия мне никогда не нравилась.
Точные науки — не мое, это я могу сказать с абсолютной точностью. Нет, не думайте, что я не пытался, но у меня никогда это не получалось. Да и в нашем классе я не знаю людей, которые бы относились к этому предмету серьезно, по крайней мере, знали его на высоком уровне. Я же средний в этой сфере: иногда что-то учу, иногда нет, но даже если я вызубрю материал, то большинства из этого не пойму. При этом ни на что не жалуюсь, ибо полностью согласен с тем, что у каждого человека есть свое слабое место, но, черт возьми… это один из тех уроков, на которых хочется уснуть и не проснуться.
Вот так.
— Всё хорошо? — хорошо, хорошо, хорошо.
— Да, — сдержанно отвечаю ему, при этом объясняя: — просто задумался. Ты что-то учил? — неловко спрашиваю, решая хоть как-то поддержать разговор, на что он выпускает смешок.
— Я? Учил? Геометрию? Серьезно? Чувак, ты, наверное, перегрелся на солнце, — я улыбнулся, при этом ответив:
— Сейчас, вообще-то, ноябрь, — чтобы подчеркнуть драматичность сказанного, я, обвив себя руками, задрожал, что заставило нас рассмеяться. Мы поплелись на урок, при этом находя Стеф, которая во всю беседовала с Рисом, что вызвало улыбку у меня на лице.
Да, сестричка похоже серьезно настроена на его счет.
Я поздоровался с парнем, который ответил мне тем же, всё-таки продолжая смотреть на девушку, время от времени стрелявшую в него своими глазками. Я же закатил глаза, оценив абсурдность этой картины.
— А вы куда идете? — поинтересовалась сестра, обвив меня своими руками и поцеловав в щеку, а я потрепал её хвостики, которые мило лежали на её плечах.
Что кто бы там не говорил, перед своими глазами я вижу маленькую девочку, которая только и умела, что удивляться окружающему миру. Да, действительно, есть люди, которых мы любим просто за то, что они есть.
— На геометрию, — наигранно надув губы, словно ребенок, произнес Ник, а Стеф округлила свои глаза, наверное, совсем не ожидая такого ответа.
— Геометрия? — заныла она, — Но как? — вновь возмутилась, подбирая Риса под руку. — Я не готовилась, — оправдала свое поведение, а я пожал плечами.
— Ты совершенно не внимательная, — выдохнул я, понимая, что моя сестра до сих пор живет в своей сказке, в которую никто, кроме нее, давно не верит.
— А ты слишком правильный! — не осталась в долгу она и, со всей своей свирепостью, посмотрела на меня.— Как вообще можно быть таким занудой? — выразительно кинула взгляд на парней, наверняка желая, чтобы они поддержали ее, продолжала она, на что я старался не обращать внимания, в глубине души понимая, что всё так и есть.
Пусть лучше знают меня таким.
— Да, бывает, — невольно подтвердив слова сестры, произнес Ник, но тут же поменял тему, — сегодня будут какие-то выступления, капитан? — спросил он, взглянув на меня.
— Нет, — покачал головой я. — Наверняка на следующую неделю мы поедем в другой город, но сейчас пока что ничего.
— Серьезно? — поинтересовалась Стеф, подключившись к этому разговору. — За границу, да?
— Наверное, — вздохнул я, а девушка, взвизгнув, бросилась мне на руки, на что я рассмеялся, вовлекая её в свои объятия.
Через несколько секунд нас настигает кабинет, в который входит угрюмый учитель, а ученики следуют за ним. Я подчиняюсь толпе и иду с ними, а затем сажусь за парту возле Ника, как всегда.
Учитель сразу же начинает спрашивать домашнее задание, но, конечно, не меня. Сестре же повезло меньше.
— Пожалуйста, не надо! — взвыла она, а я же медленно потешался над её поведением. Что-что, а драматичности моей сестре не занимать. — На следующий раз я всё-всё сделаю! И вам покажу! Прошу… — конечно же, учитель остановил её неразборчивую брань, понимая, что лучше согласиться с надоедливой ученицей, на что я хмыкнул.
Стеф, если говорить прямо, отлично умеет манипулировать людьми, но мне кажется, что именно в этом и есть её слабость. Когда-то её это погубит.
— Аполлония Хендерсон, — сказал учитель позже, уже усевшись в свое кресло, и я… удивился? Скорее всего, на меня просто нашло изумление.
Кажется, я впервые заметил её… на уроке, имею в виду… это странно? Да, скорее всего так, но вот, она действительно сидит здесь, а сейчас её губы сжимаются в полоску, то ли от гнева, то ли от смущения — не пойму. Сейчас её волосы были небрежно убраны в хвост, несколько прядей выбились и свисали возле висков. На ней был надет свитер, что вроде бы обычная одежда для этого времени — ноябрь, всё-таки. Но так как большинство одноклассников сейчас носили легкие вещи, потому что погода всё ещё неплоха, то могу предположить, что она так одевается всегда: независимо от сезона. Но… не могу сказать, что это было некрасиво. Ей шло. Если бы ещё убрать её безразличность на ее лице, то она была бы идеальной.
— Да? — тихо спросила она, будто бы и ничего не сказала, но я отчетливо слышал этот вопрос, в то время как мои одноклассники занимались другими вещами, не обращая внимания на Аполлонию.
Аполлония…
— К доске, — бесстрастно произнес учитель, а я только сейчас понял: никогда ранее не замечал её возле доски и вообще не видел, чтобы она отвечала.
За исключением одного раза.
Девушка поднялась места, грациозно шагнула между рядов, и, кажется, только сейчас шум стих, а большинство учеников обратило свое внимание на неё.
Учитель дал ей пример; я посмотрел в учебник, желая узнать, что же она будет писать. Как я и ожидал, я даже не мог понять, как это решать, не то чтобы знать ответ, поэтому ещё раз взглянул на девушку, ожидая её предположений.
Впервые я заметил, что в её глазах зажегся огонь. Именно тогда, когда Аполлония приступила к решению задания. Она абсолютно не растерялась, чего я ожидал ранее, а просто начала писать. И девушка писала, писала, писала, писала, а учитель только с гордостью смотрел на неё, будто не верил, что открыл такой талант. А я же поразился.
Как я мог её не замечать?
Мне нравилось в ней всё. Её уверенность и этот сосредоточенный взгляд, который выказывал то, что колёсики в её голове быстро-быстро вертелись, а в голове придумывалось множество разных вариантов решения поданной задачи.
— Эй? — я услышал тихий шёпот Ника и медленно обернулся к нему, тот же внимательно смотрел на меня, а я мигом отвел глаза от девушки, которая уже отходила от доски.
— Задумался, — бросил я, не желая углубляться в детали, на что он приторно улыбнулся.
«Ну да, конечно. Задумался».
После урока все встали со своих мест и радостно выбежали из класса, я же дал знак Нику, что задержусь. Он кратко кивнул, не спрашивая меня ни о чем, а я все ждал, глядя на Аполлонию. Хотя… чего я жду?
Глупости.
Медленно поднимаясь с места, я иду к выходу, тряхнув головой, стирая всё то, что сейчас так и кружилось в моей голове, не давая покоя. Вдруг чувствую, что врезаюсь во что-то и тут же раскрываю глаза, глядя…
— Кажется, у нас уже такая традиция? — усмехнувшись, спрашиваю я у Аполлонии, а она всего лишь отводит глаза, принимая мою руку, и поднимается с пола, а затем уходит, не желая ничего ответить.
И от этого становится грустно.
День закончился, не начавшись, потому что весь мой мир пропал в её глазах.
8. Just say my name again
So choose your last words
Так что выбери свои предсмертные слова,
This is the last time
Ведь этот раз – последний,
'Cause you and I
Потому что ты и я,
We were born to die
Мы были рождены, чтобы умереть.
Она
Сквозь тьму изображений и размытых лиц, я слышу звук. Этот звук такой глупый, глупая фраза, глупое сложение слов, но я его слышу. Я его слышу и это главное.
— С тобой всё хорошо, Аполлония? — спрашивает Ева, и я просыпаюсь, вижу её перед собой. Девушку, которая смотрит на меня с беспокойством в глазах. Я должна дышать.
Хочу дышать, пробую, желаю, вдыхаю и вдыхаю воздух, но не получается.
Я вновь опозорилась. И сейчас, кажется, у меня приступ. Я не могу дышать. В голове перебираю моменты из своей жизни, хочу сосредоточиться на чем-то радостном, на том, что может меня вытащить, что может спасти, и я вновь смогу дышать. Но всё настолько унылое и гнусное, что становится ещё более трудно вдохнуть, а всякая надежда на то, что дыхание восстановится, уходит, потому что я не чувствую мира под ногами, всё как будто умирает вместе со мной, и мое тело сотрясается в конвульсиях.
Я падаю. Падаю, падаю, падаю, вновь падаю. Пробую подняться, ещё раз, цепляюсь руками за Еву, но всё напрасно, даже её помощь меня не спасает, и я всё ещё лежу на полу. Упираюсь руками в холодную плитку и вдыхаю, пробую, хочу вдохнуть, но мои легкие будто отталкивают кислород, а на глазах начинают появляться предательские слёзы, от которых становится ещё хуже. Это… конец?
Нет, только не это, прошу! Я столько ещё не сделала, столько ещё не сотворила, столько ещё людей не узнало меня. Жду, пока проснется второе дыхание, пока смогу, захочу жить, но всё напрасно, потому что не могу дышать, смотреть сложно, а сама я держусь за живот, потому что, кажется, мне срочно нужно упереться во что-то руками. Это единственное, что я могу сделать.
Я хочу творить, жить, я хочу петь… я всё ещё живу, из моих уст всё ещё сочится хриплое дыхание, я всё ещё здесь.
Я не могу умереть, Боже, я не хочу умирать. Пожалуйста.
— Ох, Господи, — слышу как Ева в первый раз, наверное, начинает молиться, зовет на помощь. Секунда, и кто-то вызывает скорую, но я ничего не вижу, только размытое лицо Дианы, которая рыдает и кричит, стоит у меня перед глазами, и я сильнее сжимаю её руку. Только ты не плачь…
Только не плачь…
Я задыхаюсь, и мне так больно от этого… Из глаз рвутся невыплаканные слёзы, а тело дрожит в лихорадке, будто от холода. Это именно то, что я чувствую сейчас… смертельный холод, от которого становится ещё больнее, будто кто-то трогает мою вскрытую, свежую рану.
Неожиданно, но я слышу голос ещё одного человека. И неопределенность заседает в душе, а сама я понимаю, что чувствую… не знаю, что именно, но я чувствую.
Я чувствую… я чувствую!
Наверное, я вижу второго человека, который меня знает, которого я меньше всего хотела сейчас увидеть, и приступ рыданий ещё раз сотрясает мое тело. Не знаю, это слёзы счастья или нет, но я дышу.
Да, я дышу!
И этот вкус воздуха вновь наполняет мое тело, а слёзы скатываются со щек с удвоенной силой, потому что я не могу сдержаться. Прилив силы, прилив радости, прилив счастья за то, что я всё ещё жива, дает мне эйфорию, а слёзы, не переставая, текут и текут.
Мои руки ломаются, как только я чувствую, что чужие объятия обхватывают меня, и я хочу кричать, кричать так сильно, хочу бить, хочу увидеть кровь, много крови, но не могу сделать ничего, только вздрагиваю от слёз в его руках и без перерывов говорю:
— Спасибо…
Спасибо, спасибо, спасибо…
Звучит, как мантра, как обещание, но точно не как желание убить, потому что я сдаюсь… чувствую, что все мои слёзы истрачены, но глаза не прекращают рыдать, точно также, как и моя душа. Я готова миллионы лет, а может и дольше, сидеть вот так, на холодном полу, просто чувствуя, что живу… Чувствуя, как его руки обвивают меня, чувствуя, что я являюсь кому-то нужной…
Я просто хочу чувствовать.
И моя молитва, и мои слова иссякают, просто исчезают, когда я слышу:
— Всё хорошо, — и руки гладят меня по спине, его прикосновения медленно сводят с ума, — всё в порядке, — он произносит эту фразу так, будто верит, что всё хорошо, будто знает это с точностью.
И я тоже ему верю.
А потом его отбирают у меня, и, кажется, становится вновь трудно дышать, а слёзы всё ещё вырываются из глаз, сотрясают мой организм и убивают меня…
Я совсем не вижу снов, просто вижу что-то темное… пустоту.
Слов дальше не было.
Ничего не было.
* * *
Глаза режет, будто свет ударяет в глаза. Я сначала резко распахиваю их, а потом резко закрываю, болезненное шипение вырывается изо рта. Сама я чувствую невероятную сухость, которая притупляет все остальные чувства.
— Аполлония, — слышу унылый голос и невольно раскрываю глаза от желания посмотреть, кто со мной говорит.
Только сейчас я понимаю, что нахожусь в больнице. От этого становится больно, в сердце вонзается игла. Частично боль приходит из-за того, что возле меня никого нет, и одиночество поселяется в душе, а душа как-то вяло вздыхает и делает вид, что именно этого и ожидала.
Но почему же так больно? Почему?
Женщина уже не молодых лет смотрит на меня изучающими глазами, на что я пытаюсь улыбнуться, но усталость не позволяет мне расслабить мышцы, и я вновь выдыхаю, надеясь, что ситуация не так запущена.
— Что случилось? — глухо спрашиваю я и кашляю, осознавая, что мне на самом деле нужно попить.
Врач, видимо, понимая ситуацию, подает мне стакан воды, на что я с благодарностью киваю и беру его в дрожащие руки. Через несколько мгновений стакан уже полностью осушен, а я чувствую прилив сил и облегченно улыбаюсь.
— Мы уже всё объяснили вашей семье, — отвечает она, а я невольно передергиваю плечами: что за объяснение такое? — Думаю, они вам сообщат, ну и ваша медицинская карточка стоит на столе, можете ознакомиться, — продолжает врач, — если вам больше ничего не нужно, то я могу идти.
Я отрицательно качаю головой, и она уходит, а я блаженно выдыхаю, уставляясь в потолок. Пусть будет так. Вновь одна, вновь наедине с собой. Глухо рычу и прикрываю лицо одеялом, когда на меня накатывает стыд за произошедшее ранее. Главное забыть. Не вспоминать больше. Думаю, и они забудут… просто нужно на какое-то время осесть на дно и не высовываться.
Открываю карточку, ранее стоящую на столе, и читаю всего лишь два слова, которые написаны в графе «диагноз»:
Гипервентиляционный синдром
Ну и что я должна из этого понять? Не знаю, как у вас, но именно сейчас у меня в голове проносятся все способы моей смерти из-за этой неизвестной мне болезни. И холод по коже укутывает меня с новой силой, даже появляется чувство, что мне одного одеяла не хватит… конечно, сейчас отменные врачи — ничего не скажешь; объяснять умеют и…
Все мои мысли насчет неучтивости нынешней медицины прервала сестра, которая ворвалась в палату с грустной улыбкой и кинулась меня обнимать, на что я, нельзя сказать, что не удивилась, потому что действительно не ожидала, что Алекс, а также и мой брат, который вошел в палату мгновением ранее, знают о сложившейся ситуации. И не знаю, должно меня это радовать или наоборот, потому что сама мало понимаю то, что произошло… и это на самом деле прискорбно, скажем так.
— Аполлония! — зашептала сестра, не отрывая своих рук от меня, и я подумала, что от объятий можно получить приступ удушья, потому что сейчас происходило именно так. — Мы так переживали! — продолжала она своим ангельски искренним голоском, а я посмотрела на Джо, который закатил глаза из-за поведения сестрички, и я невольно хихикнула.
Пока всё не так плохо.
9. I would wait a million years
Every time I close my eyes
И всякий раз, когда глаза закрою,
It's like a dark paradise
Так в тьмы рай попадаю я.
No one compares to you
Никто на свете не сравним с тобою,
I'm scared, that you won't be waiting
И я боюсь, что ты не станешь ждать меня
On the other side
Там, где уже иная сторона.
— Что вы здесь делаете? — медленно, растягивая слова, проговорила я, поочередно глядя на брата и сестру, которые нервно теребили руками свои кофты, переглядываясь между собой.
Близнецы, что тут поделаешь.
— А разве мы не можем прийти к своей сестренке? — начала свою песню Алекс, и, может быть, я бы согласилась, но не сейчас.
Дело в том, что я не видела их уже целый месяц. Целый месяц я звонила им, приглашала в гости, говорила, что приду к ним, но они всё отнекивались, ссылаясь на занятость и прочие дела. Я бы им простила и это, но последнее время они просто игнорировали мои звонки, и я узнавала о них только от родителей, что было для меня до невозможности глупо. Вот, кажется, родственники, но при этом такие далекие, и из-за этого я чувствую себя очень непривычно. Плюс то, что мне немного сложно смирится с тем, что они уже живут не с нами, ведь отпускать их было действительно сложно.
Мне становится грустно. Грустно от того, что близкие люди стали такими далекими.
— Где вы пропадали? — вяло спросила я, подпирая рукой подбородок и закрывая глаза от нервозности, накопившейся в воздухе этой душной комнаты.
— Мы были здесь, — просто ответил брат, невзирая на меня и мое отношения к их отсутствию, и я решила, что не надо задевать эту тему. Если захотят, то расскажут, ведь им, возможно, просто надоела сестренка, которая всё время мешается в их жизнь.
Я просто не вижу себя со стороны. Возможно, я забираю у них слишком много времени, и они, пускай и таким глупым способом, но решили отгородить себя от меня.
Что ж. Я их понимаю. Сама не люблю людей, которые всё время вмешиваются в личное пространство… но почему же так больно? Почему я не могу отпустить это, почему в моем сердце засела обида, которая прочно держит меня?
Странно.
— Как ты? — тишину прервала сестра, которая, касаясь своими пальцами моей руки, смотрела мне прямо в лицо. От такого взгляда по телу непроизвольно забегали мурашки, а саму меня бросило в дрожь, то ли от этого вопроса, то ли от её тона, который, казалось, может разбить лёд и растопить металл.
— Все хорошо, — сухо отвечаю, отводя глаза, а сестра медленно кивает, но на её лице сразу же появляется выражение, которое говорит о том, что она мне ни капли не верит.
Не могу судить её, это целиком понятно, что она не может мне доверять. Даже себе я не верю.
— Действительно? — Джо решил убедиться в том, что со мной действительно всё в порядке, и я еще раз настойчиво киваю, и брат переключает разговор в другое русло: — Как тогда получилось так, что ты здесь? Тебе рассказали о том, что произошло? — спросил он, а у меня глаза на лоб полезли, и я яростно покачала головой:
— Нет, — хмыкнула я, и парень, пожав плечами, мол, не знаю, почему тебе не объяснили, начал рассказывать:
— Точно не помню всего, но болезнь у тебя, заключается в том, что у тебя нарушения нервной системы и из-за этого у тебя затрудненное дыхание, — объяснил брат, а я при этом находилась в какой-то прострации, сразу выстраивая у себя в голове логическую цепочку… это что, будет всегда? Как я смогу так жить? Чувствовать, как задыхаюсь… вспоминая боль, которую я испытала, я зажмурилась, понимая, что буду испытывать её теперь всё чаще и чаще…
А вдруг я от этого умру?
Мое тело затрясло, а сама я почувствовала невозможный холод, который пронизывал меня насквозь… хотелось плакать, кричать. Жаловаться на весь мир.
Но разве это мне поможет?
— С тобой точно всё в порядке, Аполлония? — спросила Алекс, подняв на меня свои глаза. — Ты побледнела, — сказала она, а я всего лишь пожала плечами, хотя так и хотелось сказать: «А как бы ты себя чувствовала, если тебе рассказали, что у тебя какая-то болезнь и при её приступах ты будешь чувствовать, будто весь воздух высосали из легких?», но я тактично промолчала, понимая, что не стоит срывать свою злость на сестре, которая всё-таки решила прийти ко мне.
— И что будет дальше? — мой голос стал тоньше, а ладони вспотели от одной мысли о том, что со мною может случиться… да я же буду, как сумасшедшая… и когда меня будет ждать новый приступ?
О, Господи…
— Нам сказали, что ты будешь ходить к психотерапевту, — произнес Джо и подошел ближе, а затем взял мою ладонь в свою руку и, крепко сжимая её, произнес: — не беспокойся, всё будет в порядке, — ох, почему у меня такое чувство, что ничего уже никогда не будет в порядке? — Главное, чтобы у тебя было как можно меньше стрессовых ситуаций, и тогда всё будет хорошо.
— Хорошо, — повторила, потому что казалось, если я буду молчать, то сойду с ума. — Хорошо… — и слезы покатились у меня из глаз, — хорошо, — и тут уже я рассмеялась, комната наполнилась мелодичным смехом, а затем рыданиями, слёзы так и катились из глаз, а судорожные вздохи вырывались изо рта… мне казалось, что вот вновь, вот, я вновь задыхаюсь…
— Господи, — размытое лицо сестры предстало перед глазами… мне или послышалось, или у неё действительно был такой голос, будто она сама сейчас не выдержит и расплачется… — Джо, сделай что-нибудь! — она взяла меня за руку и начала шептать мне какие-то утешительные слова, но не помогало… всё было настолько безнадежно и глупо….
В ушах начало неприятно гудеть, и темнота заполонила сознание. Последняя моя мысль была о том, как было бы хорошо, если бы я больше не проснулась.
* * *
Сначала всё было размыто, а потом вдруг преобразилось, словно возродилось из пепла. Я увидела парня, который не давал мне покоя уже так много времени.
Он был здесь. Он был рядом, он был прямо передо мной. Вот и всё, что нужно было знать, потому что во всем остальном не было смысла. Всё, что было для меня важно: это он, его взгляд, его лицо, на котором играла улыбка, и эта улыбка была такой прекрасной, что сердце замирало и пускалось вскачь… и это тепло засело у меня в душе, словно наступило лето и повеял легкий ветерок, обнимая своими теплыми атомами. И мне совершенно не было страшно. Я была счастлива… я была так счастлива, это счастье было таким странным и мгновенным, но оно было… вот, я ухватилась за него… и всё.
А дальше была пустота. Только он и я. Это казалось таким правильным сейчас, что не хотелось уходить. Может, раньше бы я так и поступила, но сейчас я не уйду. Нет. Я его не отпущу… пускай хотя бы сейчас, хотя бы на одну минуту он побудет моим…
— Ты тоже это видишь? — он первым начал разговор, и я вздрогнула, когда услышала голос, который тревожил меня от одного своего хриплого тембра… хотелось, чтобы он пел.
Нет, не так. Хотелось, чтобы он пел мне… только мне…
— Что? — я оглянулась вокруг, но всё было настолько черным и мрачным, от чего я вновь перевела свой взор на него, заинтересованно приподняв брови.
— Ты… я… это правда? — он был таким милым, словно ребёнок, и я не могла не улыбнуться от того, как тепло звучали эти слова. Действовали так, что все мои раны сердца начали заживать с моментальной скоростью.
— Зависимо от того, что именно ты подразумеваешь под этими словами, — подходя ближе, чтобы не осталось ни миллиметра пустоты, сказала я, — но да, это так… мне тоже кажется, что это всё не по-настоящему… что я сейчас отвернусь и ты исчезнешь, — на моем лице улыбка погасла, — это глупо… — я уже хотела выдать огромную речь о том, как я глубоко извиняюсь, потому что всё это время так надоедала ему, а хочется плакать, потому что чувствую, будто это наш конец… будто мы не встретимся больше никогда…
Всё мое бормотание прекращается, как только я чувствую мягкое прикосновение его руки, и я широко распахиваю глаза, а воздух становится таким густым и тяжелым, что, казалось, всё вокруг почувствовало мое напряжение и наэлектризовалось… даже тьма перестала быть такой темной, а стала меняться, менять цвета: то в синий, то в зеленый, то в серый, такой нежно, нежно-серый… прямо как его глаза.
Этот момент был равноценен вечности. Наша собственная вечность, которую никто и ничто отнять не может… только он и я. Вот и всё.
В тот момент, когда его губы прикоснулись к моим, я почувствовала невесомость. Будто на спине выросли крылья, и я могу парить в воздухе… его руки ловко обвили мое тело, а губы передавали в прикосновениях всю любовь, которую только могла принять моя больная душа… и мне хотелось быть ближе, хотелось, чтобы нас не разделяло ничего…. хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось… хотелось, чтобы я больше никогда не чувствовала, каково это, быть без него…
А потом всё пропало… застыло, ушло в неизвестность… умчалось в бездну агонии, улетело в космос… и стало так тихо, и так… холодно.
Мир перестал существовать ровно тогда, когда в нем не стало его… наша вечность утонула на дно, и наступил конец всему.
10. And I live to love you
I, I see you are going
Я вижу тебя
So I play my music, watch you leave
И включаю музыку, глядя, как ты уходишь.
Он
— Что сейчас случилось? — Ник встревоженно подался плечами вперед ко мне. — Я ничего не понял, — он покачал головой, мягко намекая мне, что хочет услышать от меня хоть что-то.
А я не мог. Странно признаться, но я был потрясен. Хотя нет… это слишком мягко сказано. Я был уничтожен. Это чувство ни с чем не сравнится. Я не чувствовал себя, не слышал свои мысли. Моя душа все еще оставалась с Ней. Это была пытка… сейчас я должен продолжать учебу, идти в кабинет, в то время как она… что с ней? Ох, Господи, это так жалко, думать все время об одном человеке, но как-то так получается, что думаю только о ней.
— Эй, друг, ты здесь? — Ник потормошил меня за плечи, пытаясь привести в чувство, но я все еще сидел на полу в коридоре, в то время как все дети уже разошлись по кабинетам, мрачно перекидываясь фразами об инциденте, который только что произошел.
Инцидент? Действительно? Такое чувство, что стихийное бедствие.
— Ты меня пугаешь, — честно произнес Ник. — Так ты мне объяснишь что-то, или тебя успокаивать также, как я только что успокаивал Еву? — я покачал головой, вернувшись в реальность, и он, радуясь тому, что я, наконец, здесь, спросил: — Так что произошло? Потому что всю ахинею, что здесь произошла, я, по-видимому, пропустил, — помрачнев, сказал он, а я в своих мыслях добавил: «Повезло тебе».
— Я, если честно, сам не понял, что произошло, — неловко начал я, вовсе не понимая, почему должен делится этим с ним. — Мы столкнулись с Аполлонией у выхода из кабинета, затем она вышла, а я еще остался спросить кое-что насчет задач у учителя, — я выпустил судорожный вздох, — затем выхожу: она плачет, Ева плачет, и я сразу понял, что что-то случилось с Аполлонией, так как она была очень бледной… короче, не знаю, что я сделал, но, по-моему, ей стало лучше…, а сейчас ее увезли в больницу, — как на духу выдал я, не углубляясь в детали, но в голову сразу же бросились картины наших объятий, ее рыданий на моем плече, ее смех в перерывах между всхлипами… я один не понимаю, что со мной, но сейчас больше всего на свете мне хочется бросить все и уйти к ней в больницу, ожидая того, как я только увижу ее. Живой и невредимой.
Что она, черт возьми, со мной делает? Мы друг другу никто. Никогда друг друга не видели ранее, никогда не общались друг с другом. Я даже большинство годов учебы не знал, как ее зовут, и мне на это было плевать. Так почему же сейчас я так хочу узнать каждый миллиметр ее кожи? Почему я хочу слышать ее смех, почему я хочу, чтобы она, если и будет плакать, то только от счастья? Не думал, что однажды буду вести себя, как влюбленный подросток…, но сейчас я не хочу ничего, только слышать ее, слышать, как бьется ее сердце. Я хочу узнать ее.
Но зачем? Привязанности делают человека одержимым. Мне они не нужны, по крайней мере, сейчас. Я и без этого становлюсь каким-то сумасшедшим от мыслей об этой девчонке…
— Ты все еще здесь? — вздохнул Ник, проведя руками перед моим лицом, а затем, увидев признаки моего присутствия, спросил: — На урок, как я понял, мы не идем, да?
Я кивнул, потому что действительно не считал нужным идти теперь куда-то. Голова болела от невысказанных мыслей, и, как только мы с Ником вышли на улицу, я остановился, взял в руки сигарету и зажег ее, затем сделал первую затяжку. Мне нужно было расслабиться. Уже множество дней у меня чувство, будто бы еще одно неправильное слово, и у меня наступит взрыв, и я просто умру от переизбытка эмоций.
Почему все не может прийти в норму? Почему я не могу почувствовать себя обычным подростком?
— Ты к себе? — спросил Ник, косясь на сигарету: он всегда недолюбливал мою привычку курения.
Да кто ж ее любит? Мне и самому невдомек, почему я курю… нет, я не то чтобы заядлый курильщик, но когда мне нужно отгородиться от своих мыслей — то мне просто необходима сигарета, как следующий вдох.
— Да, наверное, — выдохнул я. — В школу уже возвращаться не буду, — добавил я.
— Сегодня вечер еще концерт, — напомнил мне друг, я же кивнул, вспоминая о том, как нам предлагали сыграть в одном хорошем клубе.
Я улыбнулся, вспомнив об этом. Музыка для меня была прибежищем. Спасательным кругом. Она словно вытаскивала меня из проблем. Когда я пел, мое плохое настроение сразу же менялось хорошим… и мне становилось хорошо. Я был на седьмом небе от счастья, когда делал то, что люблю. А музыка — это моя собственная вечность, в которой только я один, сам с собой. Там я себе король, сам себе судья… когда я пою, я отрываюсь от этого мира и чувствую себя другим. Я чувствую себя лучше.
— Хорошо, тогда до встречи, — говорю я между затяжками, — в восемь в клубе, — произношу я, на что друг осторожно кивает, видимо, думая о том, что каждое слово со мной сейчас по-настоящему взрывоопасно.
Что ж, он слишком хорошо меня знает.
Я оборачиваюсь в сторону своего дома и, медленно перебирая ногами, направляюсь туда. Мне бы сейчас хотелось ещё побыть немного на улице, просто посидеть на асфальте, побыть наедине с собой, но я понимаю, что ещё больше мне хочется написать одному человеку, без которого мир мне кажется не таким красочным.
Ах, да, точно, я забыл — дома ведь меня никто не ждет. И вряд ли будет ждать завтра. И послезавтра. И оставшиеся дни этого года. В нем так же одиноко, как и на этой хмурой улице, вид которой вещает о том, что скоро будет дождь.
Возможно, я бы сейчас мог заплакать, рассказывая вам свою жалкую историю. Расплакаться так, как плакал восьмилетний мальчишка, семья которого умерла в автокатастрофе. А затем умер мой дедушка. Все мои родственники медленно-медленно умирали… осталась только Стеф, и у меня есть небольшая надежда на то, что она будет со мною всегда. По иронии судьбы в моих мыслях проскальзывают картинки, на которых фигурирую я — одинокий, никому ненужный — стою около могил своих близких. Я там был уже множество раз, но до сих пор мне снятся сны с таковым участием, когда я иду туда впервые. Иногда мучит совесть по тому поводу, что я так легко отпустил их, но создается вопрос: какой смысл думать, что они всё ещё здесь? Моих родителей уже нет. Они гниют в могиле. Вот и всё, конец. Больше здесь нет слов.
Как только я добираюсь до дома, то беру телефон, открываю диалог и пишу ей:
The scientist: Ты здесь?
Прошла минута. Возможно, две. Я всё ещё пялюсь в телефон, ожидая хоть какого-то ответа, но его не поступает. Затем пишу ещё раз, ожидая:
The scientist: Можешь говорить?
Но ответа нет, и я всё ещё один. Никого нет рядом, только тишина настигает меня со скоростью света.
Она
Мысленно я прокляла своих родителей. Мысленно я прокляла весь мир. Я опять проснулась, и этот день отметился огромной болью. Это было так неожиданно, но я почти сразу почувствовала то, что мне сложно дышать. Да, да, я дышу, но это так трудно делать, словно я нахожусь под одеялом, и там просто-напросто нет воздуха. Все свои силы я приложила к тому, чтобы подняться с больничной койки, хотя все мышцы болели, но я, как могла, пыталась отгородиться от этой боли, отложив её на далекие проулки моего подсознания.
— Что вы делаете?! — послышался посторонний голос, и я резко открыла глаза, потому что ранее держала их закрытыми: слишком болезненно было открывать их.
— Это вы мне? — неловко начала я, до сих пор не понимая, кто ко мне обращается, так как перед глазами маячил только размытый силуэт, очертания которого мне стали понятны только спустя несколько секунд.
Это была довольно молодая девушка в больничной одежде, и я подумала, что она, должно быть, медсестра. В голове у меня всё ещё стояли вопросы по поводу того, что со мной происходит, но я предпочла ничего не говорить, как только она прикоснулась своей рукой к моей и повела меня обратно к кровати, на что я не сопротивлялась, а наоборот подчинилась её воле.
— Вы медсестра? — решила рассечь тишину я, думая, что услышу положительный ответ.
— Нет, милая, — доброжелательно улыбнувшись, ответила она. — Я твой психолог.