К чёрту Шекспира!

Юлия Моисеенко
Утро, время перед рассветом. Роскошная «хозяйская» спальня на итальянской вилле. Элегантная, слишком большая для одинокого мужчины кровать, почти всё пространство которой много лет беззастенчиво занимал твой огромный пёс Капитан. Верного друга давно уже нет, его сбила машина, но ты по привычке жмёшься к самому краю. Твои серьёзные глаза широко распахнуты в полутьме. Вообще-то, пора вставать и ехать на студию. Ты нервно покусываешь нижнюю губу. Рука невольно тянется к сигаретной пачке на туалетном столике. Тебе предстоит знаменательный день, окончание съёмок. «Пароходный Билл Младший» – девятая полнометражка («семичастёвка») «Киностудии Бастера Китона». И не просто девятая, а последняя, судя по вчерашним словам Джо Шенка, которому ты всегда верил, как родному отцу. Слепая вера порой заводит в такую чёрную топь…
Сигаретная пачка оказывается пустой и небрежно смятой. Рядом с ней на столике невесть почему обнаруживается томик сонетов Шекспира. Ты поднимаешь бровь. Откуда он в этом доме? Ты этой книжки точно не покупал: терпеть не можешь «Великого Барда», в отличие от… Ах, да. Вспоминается давняя попойка в компании Берримора. Этот прославленный могучий великан, сверкая глазищами, размахивая бутылкой в такт своим словам, чуть ли не с пеной у рта убеждал тебя, что Шекспир – гений, незаслуженно посланный провидением человечеству. Ты же, загнанный в угол его напором, думал о словах Роско: «Не нужно большого ума, чтобы заставить людей рыдать», – и прикрывал кончиками пальцев скептическую улыбку, но она продолжала сочиться из глаз. Тогда Джон в запале воскликнул:
– Ну вот, послушай…!
Вскочив на крепкий деревянный стол, он наступил блестящим чёрным ботинком в тарелку с пустыми панцирями креветок и откуда-то из-под потолка начал громогласно декламировать шестьдесят шестой сонет:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг?!

Когда он умолк и торжественно вытер высокий лоб салфеткой, привычные ко всему официанты и посетители богемного кабака разразились аплодисментами. А потом отвернулись и продолжали заниматься своими делами.
– Воот! – воскликнул ты. – Полная чушь и пафос, я же говорил! Он явно тут переигрывает!
Джон округлил глаза и медленно спустился обратно. Подоспевший официант поспешил унести расколотую тарелку и вытереть след от ботинка.
– Сам посуди, – продолжал ты, подливая себе в бокал, – как это можно – звать смерть? Да мало ли что творится вокруг?! Жизнь – это… это жизнь, – тихо закончил ты.
Берримор открыл рот, хотел ответить, но вдруг запнулся и помрачнел.
– Бастер, ты… – Он потряс пустым бокалом, подыскивая слово. – Ты…
– Ну, что?
Джон тяжело помотал головой и выдавил из себя:
– Ты – дитя… Нет! Ты – ангел. Зачем я только тебя... зачем это всё? – Он с болью и отвращением посмотрел на пустые бутылки.
Ты хмыкнул.
– А Кольер говорит, что я «слишком хороший парень». Честное слово, не понимаю, о чём вы оба.
– Да? Ну, и как поживает этот наш юный трезвенник? Всё ещё сохнет по Констанс?
Дальше вы уже толковали о другом, забыв о своих разногласиях и о Шекспире.
Впрочем, когда на следующее утро посыльный доставил на твою виллу потрёпанный томик сонетов с чернильными пометками на полях, ты сразу понял, кто мог тебе их прислать в надежде, что твоё мнение когда-нибудь переменится.
Обо всём этом ты размышляешь уже в автомобиле, по дороге на студию.
Стало быть, вчера после разговора с Шенком (при воспоминании о котором у тебя болезненно сводит живот) ты зачем-то достал подарок Джона и до глубокой ночи вчитывался в пожелтевшие страницы. Возможно, просто скучал по сильному, надежному другу? Не улети он теперь на съёмки в далёкий и снежный Советский Союз, вы непременно вчера бы встретились, поговорили… Или не доконай Джо Робертса тот проклятый сердечный приступ. А Жана Хавеса – инфаркт… Не будь Клайд Брукман так нелепо встревожен и озабочен съёмками предстоящего эпизода… Ты встретился бы хоть с кем-нибудь.
Съёмки… Стоит о них подумать, как уши привычно закладывает от безутешного воя ветра. Этот ветер от двух гигантских машин бесит всех на площадке. Ножки штативов для камер пришлось заливать в бетон, чтобы их не сдувало. Грузовики с декорациями – и то постоянно сносит с дороги, переворачивает. Все затыкают уши, чем могут, и общаются исключительно жестами. К счастью, для тебя – актёра немого кино – это не проблема. А ведь красиво всё получилось! Сначала ты тоже злился: сцену с ураганом тебе практически навязали; потом увлёкся, словно заново окунулся в детство. Давным-давно ураган помог тебе выйти на сцену. Им же и завершается путь режиссёра Бастера Китона – ещё накануне утром вольного как ветер творца, а уже завтра – рядового актёра, проданного с потрохами в собственность корпорации «МГМ».
Дикий вой в ушах… Наплевать. Голос Шенка прозвучал куда обыденнее и тише; тебе пришлось даже наклониться, чтобы расслышать слова:
– Бастер Китон уже никогда не будет снимать…
Словно гром среди ясного неба. Словно подлый боксёрский удар под дых. Словно выстрел, срезавший утку на взлёте.
Но сегодня ты ещё в своей власти! И собираешься показать им трюк, от которого все обомлеют. Если уж на площадке – кстати, вот и она! – привычные ко всему товарищи по съёмкам взвинчены до предела, то что же будет со зрителями?
Брукман, кажется, вообще сегодня не спал. Эти тёмные мешки под глазами так не вяжутся с его округлым, вечно румяным лицом.
– Бас, или брось эту затею, или я увольняюсь!!! – патетически восклицает он, едва увидев тебя.
Смешной. Откуда он собирается увольняться?
Ты только улыбаешься и проходишь мимо.
– Бастер, подумай в последний раз! – мрачно предостерегает официальный режиссёр фильма, «Чак» Рейснер.
Ты треплешь его в ответ по плечу и шагаешь дальше. О чём тут думать? Смешно! Картина уже снята и смонтирована. Даже если сегодня что-то пойдёт не так, она всё равно попадёт на экраны.
Операторы Берт и Дэв, массовка, электрики и другие молча провожают тебя насупленными взглядами. Словно прощаются навсегда. Смешные. Разве можно бояться такой чепухи, как ураган или мчащийся поезд, или водопад, или самая глубокая пропасть? Страшно – когда любимая женщина смотрит на тебя по утрам, не узнавая, словно на пустое место. Когда друзья начинают по одному покидать этот мир. Или когда делец с безжизненными глазами отнимает у тебя творческую свободу – а другой ты с рождения не желал и не ведал.
Но вот наконец и Гэб. Кажется, он один сегодня спокоен в этом растревоженном улье. Приветственно вскидывает ладонь:
– У меня всё готово!
И вы идёте вдвоём осматривать декорацию дома, от которого, якобы под действием урагана, должна будет отвалиться стена. Сейчас её закрепили стальными скобами. Ты хватаешь их, пытаешься расшатать. Вроде бы, всё надёжно. В нужный момент их отцепят, и две-три тонны бетона и кирпичей обрушатся на твоего персонажа. Естественно, этот растяпа не должен подозревать ни о чём. Он будет просто стоять и чесать в затылке, когда стена упадёт и… Нет, его не прихлопнет. Героя спасёт слуховое окошко под самой крышей. Голова и плечи пройдут сквозь проём, словно нитка сквозь ушко иглы.
Ты всё рассчитал: зазор со всех четырех сторон составит аж по два дюйма.
И ты уже дважды проделывал этот трюк – правда, с фанерными декорациями. Он каждый раз идёт на ура.
Ты отыскиваешь глазами латунные шляпки гвоздиков, вбитых в землю перед грозной стеной: точно в них должны будут упираться твои каблуки. Всё просто. Расчёт!
Убедившись, что ты неколебим, Рейснер машет рукой и, ссутулившись, молча уходит к себе в палатку – возносить молитвы о чуде. Смешной. Если уж молиться, так о серьёзных вещах – например, о том, чтобы Госпожа Коммерция никогда не вмешивалась в Искусство. Вот это было бы чудо!
Неожиданно из-за спины Берта выглядывает великан Джо Робертс. И поднимает руку, желая тебе, «своему мальчику», удачи с трюком. Ты готов помахать в ответ. Стоп, разве он жив? Нет, это просто громила Торренс… Как ты мог перепутать? Глаза, что ли, заслезились от ветра? А там, рядом с ним – неужели сам Жан Хавес? Мрачное худощавое лицо, но глаза светятся по-доброму, и уголки губ слегка приподняты. Это хороший знак. И начхать, что Хавеса уже третий год как не стало.
Габури по твоей команде запускает обе ветродуйные машины, и площадка вновь наполняется заунывным потусторонним воем, пробирающим до костей. Ураган зло рвёт тебя за волосы, силится стянуть кожу со щёк. Когда-то ты написал для двухчастёвки «Театр» диалог: «А помните, однажды у нас был такой шквальный ветер, что с носа дамы сорвало бородавку и ею разбило стекло?» – «Это ещё ерунда; у меня, вон, доллар порвало на четвертаки». Теперь этот анекдотический ветер настиг тебя и терзает наполовину оглохшие уши.
Начинаются съёмки последнего эпизода. Каблуки ботинок становятся на заветные шляпки. И жизнь таки не проносится перед глазами. Ведь ты уже отыграл её заново в этом последнем фильме: припомнил и трюки Гудини, и куклу чревовещателя, и многое другое, но главное – ураган.
Странные эти операторы, почему они отвернулись и крутят ручки вслепую? Словно сговорились тебя насмешить. Нет, конечно же, ты не умрёшь. Не сегодня.
Ты наклоняешь голову, напускаешь на себя рассеянно-задумчивый вид. Согласно сценарию, твой герой совершенно сбит с толку ревущим вокруг него хаосом и на какое-то время выпал из реальности, погрузился в себя.
Внезапно тело, от головы до пят, начинает бить мелкая дрожь. …Да нет, ну какой там страх? Скорее, возбуждение перед хорошим трюком. Или всё-таки злость? Когда сзади и над головой сквозь ветер прорывается оглушительный треск лопающихся скоб, ты, сам того не замечая, цедишь сквозь зубы:
– К чёрту Шекспира!!!
И вот уже грохот повсюду. И ты, словно из воды, выныриваешь из каменной толщи. Целый и невредимый. Ну, кто был прав, маловеры?
Вокруг клубится бетонная пыль. Слышен вопль изумлённого оператора. Новые вопли. Как хорошо, что им не испортить немую картину.
Теперь надо отдышаться. Досчитать до пяти. Обернуться. Сделать испуганно-изумлённый вид. И драпануть оттуда, аккуратно и точно лавируя между падающими, уже не такими прочными, стенами, словно пытающимися довести до конца дело, начатое их Большой Сестрой. Ты удираешь, дёргаясь на ходу, выразительно округляя глаза и забавно подпрыгивая. О, зрителям это понравится. Пусть это будет последний фильм Бастера Китона, но он им врежется в память!
– Стооооп! Снято! – кричишь ты на пределе дыхания, возможно, в последний раз в жизни.
И падаешь на землю без сил. И проваливаешься в сон. Ты снова мальчик, играющий с родителями на сцене. В маминых руках, ярко сверкая, поёт саксофон. Вы с папой изображаете крупную перепалку, колошматите друг дружку почём зря, а весь театр содрогается и ревёт от хохота. Того и гляди рухнет крыша… или все четыре стены. Ты абсолютно, безмерно счастлив… и ты просыпаешься.
Откуда эта странная, жуткая тишина? А, ясно: вой ветродуйных машин утих. Больше они не понадобятся. Фильм закончен. Сквозь пыльную мглу пробиваются солнечные лучи. Брукман склонился над тобой, держит твою голову. Отстраняет чью-то протянутую руку с пузырьком нашатырного спирта. Рядом на коленях стоят операторы, Берт и Дэв. На их перепачканных лицах блестят дорожки от слёз. Волосы у всех побелели от оседающей штукатурки. Забавно… Чуть поодаль (чтобы не загораживать тебе доступ к мутному воздуху) из-за них выглядывают Гэб, Рейснер, нервно прижимающий к себе карманную Библию, Папаша Шерман и остальные.
– Живой! – выдыхает Берт.
Ты улыбаешься всем от уха до уха. Удивлённо приподнимаешь брови.
– Конечно!
Брукман по-детски громко шмыгает носом, а потом зачем-то начинает отряхивать твою рубашку от пыли.
Тут  к остальным, запыхавшись, подбегают Луиза Китон и Элджин Лесли. С их волос и одежды ручьями льётся вода.
– Почему вы мокрые? – спрашиваешь ты.
– Да мы тут в реку свалились, – радостно сообщает сестра, отжимая волосы. Её глаза блестят от восторга. – Эта стена подняла такой ветер, когда рухнула! Ух! Нас отбросило, словно щепки!
Ты по-детски смеёшься в ответ.
…И жизнь продолжается. Хотя твой последний фильм уже снят, но ты, ты-то по-прежнему полон сил и восхитительных идей. В твоей голове проносятся тысячи разных историй, которых никогда никто не увидит… Что ж, это их проблемы.
И главное, к чёрту Шекспира!
«Быть!»