«И мёртвым, и живым, и не рождённым на вечную память во тьме Чернобыльской ночи» - надпись на сделанном из обрезанного газового баллона колоколе, который установлен около райцентра Иванковской области Украины в 1990-м году.
Проникнуть в Чернобыльскую Зону отчуждения в начале 90-х годов прошлого столетия было гораздо проще, нежели сейчас. Тогда, после развала Советского союза, у государства появилось много других, более насущных проблем, и на охрану заражённого периметра стали выделять на порядок меньшие средства, чем раньше. Было сокращено до трети пропускных пунктов и патрульных нарядов, практически перестал проводиться ремонт ограждающих сооружений, что обусловило резкий рост количества незваных гостей – бандитов и мародёров, непризнанных учёных и любителей острых ощущений.
Но разве это могло остановить нас, молодых двадцатилетних пацанов – Заставу и Ильича, раз за разом делать подкоп или же кусачками проделывать отверстие в ржавеющем заборе, чтобы очутиться в новом, таком таинственном и волнующем простых обывателей мире. Мы покупали билеты на утренний автобус до Радинки, а дальше километров сорок шли пешком и уже ближе к вечеру, когда темнело, и с большей вероятностью можно было остаться незамеченными, под светом полной Луны и карканье ворон - мы и попадали на эту запретную территорию.
К слову, Саню прозвали Ильичом за то, что он ещё в школе носил портфель со значком с изображением вождя мирового пролетариата, а вот над моим прозвищем приятели долго не думали, у меня фамилия – Заставин. Да, в нашей компании было много весёлых и богатых на выдумку ребят, но за «периметр» мы ходили только вдвоём, поскольку Ильича я знал с самого детства и мог положиться на него, как ни на кого другого. Ну а остальные односельчане и вовсе считали, что мы просто на пару дней уезжали на заработки в районный центр – мы не распространялись о своих намерениях. Ведь если бы нас поймали, нам пришлось бы уплачивать крупный административный штраф или пятнадцать суток томиться на деревянных нарах в местном РОВД, а вот в случае выноса каких-либо предметов из Зоны отчуждения, нам грозила уже уголовная ответственность.
Что мы знали тогда об аварии на Чернобыльской атомной электростанции, произошедшей 26 апреля 1986 года и образованной после неё зоне отчуждения? Да совсем немного, если честно, и то по слухам и рассказам, потому что проблема Чернобыля в то время по многим причинам не придавалась особой огласке. Скажем, мы знали, что площадь Зоны составляла несколько тысяч квадратных километров и что практически невозможно было на должном уровне организовать охрану такой огромной территории. Или, что в двух километрах от Чернобыльской атомной электростанции находился город Припять, который когда-то населяло пятьдесят тысяч человек, и что кроме него после аварии на ЧАЭС были навсегда оставлены многие крупные и мелкие сёла и деревни, такие как Новошепеличи, Полесское, Вильча, Северовка, Янов, Копачи, Рассоха и Буряковка... Знали, что кроме милицейских патрулей мы могли встретить на запретной территории специализированные наряды, отстреливающие брошенных и одичавших домашних животных, которых при эвакуации брать с собой запретили - свиней, коров и коз, других представителей крупного и мелкого рогатого скота, кошек и собак. Также иногда в Зону заезжала крупная строительная техника и ровняла с землёй особо заражённые населённые пункты. Не обходилось и без лесных пожаров, так что здесь можно было увидеть даже пожарные машины. Ещё мы слышали, что в Зоне остался немногочисленный персонал, который проводил на АЭС какие-то технические работы и что некоторые жители так и не покинули своих жилищ, а остались жить на заражённой территории (т.н. «самосёлы»). Помимо этого Саня говорил, что мы можем нарваться на военных, которые консервировали или демонтировали несколько оставшихся в Зоне оборонных объектов, к примеру, радиолокационную станцию «Дуга» высотой 150 метров, предназначенную для обнаружения пусков межконтинентальных баллистических ракет. Нередки здесь были и научные экспедиции с целью исследования воздействия радиации на флору и фауну.
С собой в дорогу мы старались брать только самое необходимое, потому что до начала настоящего путешествия нужно было ещё полдня пробираться по болотам и лесам, делая непродолжительные привалы. Поэтому Ильич обычно брал с собой нож, который затем привязывал к палке (получалось импровизированное копьё для обороны от агрессивных представителей животного мира), два тонких спальных мешка, счётчик Гейгера, ватно-марлевые маски, несколько карт, фонарик, компас, видавший виды фотоаппарат «Зенит» и два армейских бушлата, которые он выменял у соседа за простаивавший в сарае велосипед. Ещё при себе у Сани были ботинки со свинцовой подошвой – ранее он разрезал её пополам, выскоблил изнутри и залил металлом, так как где-то вычитал, что свинец ослабляет радиоактивное излучение. Ильич переносил львиную долю нашего снаряжения, потому что был довольно высоким и крепким пацаном, в отличие от меня, невысокого доходяги. Я, как правило, был ответственным за провиант и таскал в своём рюкзаке батон варённой колбасы, пару банок тушёнки, бутылку водки (ходили слухи, что она якобы выводит радионуклиды), несколько яблок и огурцов с помидорами и, конечно же, воду. Ну и аптечку, разумеется. Также иногда перед походом я разводил во дворе костёр и запекал картошку, потому что у Сани была аллергия на помидоры. Делать «свинцовые ботинки» как у Ильича я не стал, потому что это показалось мне смешным.
***
В первый раз, осенью 1993 года, мы прошли вглубь Зоны максимум метров на восемьсот, до безымянной деревеньки в 10-15 домов, но едва ли успели в неё войти, как где-то сзади, в лесопосадке, раздался хруст веток. Мы с Ильичом в ужасе бросились к первому попавшемуся дому, перемахнули через покосившийся забор (благо в темноте ещё можно было что-либо разглядеть), после чего забежали в распахнутую настежь дверь. В прихожей было мертвецки темно – Саня включил фонарик, нашёл на полу какую-то железку и мы подпёрли ею дверь. Не двигаясь с места, мы долгое вемя вслушивались в окружающие нас звуки, после чего решили, что опасность миновала – что бы это ни было, оно осталось там, снаружи. Ильич пошёл осматривать дом, а мне велел ждать у двери. Через несколько минут он вернулся и сказал, что в доме есть кровати и можно расположиться на них. Мы прошли в одну из комнат и расстелили свои спальники на полусгнивших койках. Здесь было гораздо светлее и через щели между досками, которыми хозяева перед эвакуацией заколотили окна, я видел звёздное небо. Наверное, местные жители думали, что через месяц-другой всё уладится и они, наконец, вернутся в свои дома и жизнь потечёт дальше своим чередом… Ведь чтобы не допустить паники, им сказали, что они вернутся всего через три дня… Кто же знал, кто знал, что все эти деревни и сёла, широкие проспекты и белоснежные многоэтажки Припяти станут когда-то такими безлюдными и одинокими, погибающими и брошенными на произвол судьбы? Грустно, как всё-таки грустно ночевать в этом доме, застывшем безнадёжно в своём прошлом. «Что же будет дальше?» - думал я, глядя в пустой потолок, а тем временем Ильич уже вовсю храпел. По жестяному подоконнику начал чуть постукивать мелкий дождик, а по стене загуляли тени раскачивающихся от ветра деревьев в саду. Я нащупал в рюкзаке бутылку водки, отпил немного из неё и закрыл глаза.
***
Ильич разбудил меня где-то в половину восьмого и сказал, что с улицы воняет псиной и там идёт какая-то возня. Я раскрыл глаза и только сейчас, при дневном свете осмотрел комнату, в которой мы находились – она представляла собой довольно небольшое помещение площадью не более девяти квадратных метров. С годами краска на дощатом полу облупилась, а обои пожелтели и начали отходить. Напротив наших коек, приютившихся вдоль одной из стен, возвышался большой зеркальный шкаф с посудой, наверху которого лежала икона Божьей Матери – видимо, со временем она упала с угла помещения, где её обычно и располагают. Сбоку шкафа висел прибитый гвоздиком календарь за 1986 год с советскими плакатами времён Великой Отечественной войны, а под подоконником стояла бережно накрытая скатертью радиола на изящных деревянных ножках. За грязно-серой, запылившейся занавеской над ней спрятались заколоченное снаружи окно и глиняные горшки с засохшими и почерневшими цветами. В углу комнаты стоял маленький столик с книгами и газетами, из-под которого будто бы с упрёком в глазах выглядывала знакомая многим детская игрушка – неваляшка, напоминая нам о главных жертвах той трагедии – детях, родившихся со страшными патологиями в развитии.
Саня повёл меня к выходу – мы подошли к двери и стали внимательно вслушиваться в происходящее. Шла минута. Вторая. Ничего подозрительного. Устав ждать, Ильич пнул что есть мочи ногой по двери и тут же снаружи разразился жуткий собачий лай, кто-то начал яростно ломиться внутрь и царапать когтями дверь. Стало быть, выходить отсюда сродни самоубийству, ведь судя по звукам, на улице нас поджидала целая свора обезумевших от голода дворняг!
Мы вернулись в самую дальнюю комнату и в надежде обхитрить наших четвероногих «друзей» попробовали вылезти из окна. Саня рукояткой ножа разбил стекло в оконной раме и принялся выламывать доски, но собаки прибежали на шум и начали рыскать и огрызаться у нас под окном. Ильич предложил подождать несколько часов, пока они не уйдут восвояси и я поддержал его идею. Мы присели на одной из коек и стали прикидывать, насколько может затянуться такое ожидание. Скучая, я решил сделать несколько фотографий на память, пошарил по карманам бушлата в поисках «Зенита», но наткнулся на счётчик Гейгера и вспомнил, что мы так ни разу и не замеряли уровень радиации. Включив прибор, я услышал специфический треск и заметил, как стрелка прибора резко завалилась в сторону. Испугавшись, я спросил у Ильича, что это значит, на что он взволнованно сообщил, что это значит, что нам давно пора валить отсюда. Также Саня сказал, понурив взгляд, что у нас есть всего два варианта – либо ждать в доме, пока псы не уйдут восвояси и потом сиять от радиации, либо же как-то избавится от них. Он объяснил свой незамысловатый план, распределил роли и мы приступили к действию. Ильич где-то нашёл ручную пилу, которой наспех выпилил небольшой квадратик в двери спальни. Далее, убедившись, что из образовавшегося отверстия хорошо видно прихожую и нарезав колбасу на мелкие кусочки, он вручил мне свой нож, после чего я запрыгнул в стоявший на выходе шкаф. Потом Саня открыл входную дверь и дал дёру в спальню – собаки, толкаясь и лая друг на друга, побежали за ним, в то время, пока я сидел в шкафу, затаил дыхание и боялся привлечь к себе их внимание. Захлопнув дверь спальни, Ильич начал дразнить собак и бросать им через заранее заготовленного окошко нашу еду. Убедившись, что все собаки (а их было семь или восемь) находились в доме, он крикнул мне «Беги!», и я распахнув створки шкафа, выскользнул на улицу и закрыл за собой дверь. Обежав дом, я увидел, что за углом уже стоял и отряхивался от пыли Саня, а рядом валялись доски и радиола, которой он вышиб окно.
Отдышавшись, мы решили, что на первый раз с нас хватит, тем более вся еда ушла на осуществление нашего «плана по спасению» и продолжать свою дорогу без каких-либо запасов провизии было бы неоправданно рискованно. Дорога назад заняла несколько больше времени, чем мы ожидали – ночью прошёл сильный ливень и пришлось идти чуть ли не по колено в грязи. В пути я обсуждал с Ильичом, не заболеем ли мы чем-нибудь, получив такую дозу радиации, и что мне жалко собак, которые скоро начнут грызть друг друга от голода. Ильич сказал, что доза большая, но всё поправимо, надо будет просто «забухать» на пару недель, по крайней мере он так думает. И добавил насчёт собак: «Жалко. Но уж лучше они, чем мы».
Несколько последующих месяцев Чернобыльскую зону отчуждения мы не посещали, поскольку по семейным обстоятельствам Сане пришлось переехать на новое место жительства в Россию и там в ускоренном порядке обустраивать свой дом. Повторить поход мы решили уже весной следующего года. На этот раз мы одолжили у знакомых охотничье ружьё на случай, если ситуация с собаками повторится. Также из-за большой вероятности встречи с мародёрами и повышенного радиационного фона мы решили отказаться от посещения кладбища заражённой техники, участвовавшей в ликвидации аварии на ЧАЭС. На этом кладбище близ села Рассохи под открытым небом располагалось несколько тысяч единиц военной и гражданской техники: вертолётов Ми-8 и Ми-26, гусеничных транспортёров, машин химической разведки, бронетранспортёров и ремонтно-эвакуационных машин, и это ещё при том, что часть сильно облучённой техники была закопана под землёй.
***
Вот уже второй день мы с Ильичом жили в Припяти, на последнем этаже заброшенной гостиницы «Полесье», которая располагалась на улице Курчатова между Дворцом культуры «Энергетик» и Горисполкомом.
Раннее величественное и приметное здание «Полесья» ныне являло собой жалкое зрелище – центральную дверь кто-то выломал и она валялась на крыльце, а по первому этажу гулял сквозняк, так как практически все окна на нём были выбиты. За прошедшие с момента аварии восемь лет гостиница была основательно разграблена, будто кладовка крысами – мародёры не смогли вынести громоздкую мебель, но в отместку разворотили электрощитки в поисках металлолома и забавы ради сбросили в шахту лифт.
Окна нашего номера выходили на Центральный Парк культуры и отдыха, аллеи которого когда-то манили отдыхающих к кинотеатру «Прометей», ресторану «Олимпия» или застывшему навсегда колесу обозрения и другим аттракционам, которые должны были открыться 1 мая 1986 года. Помимо отдыхающих со своими семьями припятчан, здесь нередко можно было встретить учащихся расположенных на соседней улице Лазарева Всесоюзного заочного энергостроительного колледжа и Городского профессионального технического училища №8 или прогуливающихся пациентов находящейся неподалёку больницы. Большой и красивый парк со множеством скамеек и торговых точек, с аккуратно высаженными деревьями и кустарниками, был горячо любим жителями и гостями города.
Собственно, Припять была основана в 1970 году на месте села Семиходы и включала в себя пять микрорайонов, которые размещались радиусами вокруг общегородского центра, а к 1986 году уже был подготовлен котлован для строительства шестого. Город проектировался по уникальному принципу «треугольной» застройки, для которого характерны сочетание многоэтажных жилых домов и домов стандартной этажности, большие пространства и равноугольное расположение улиц и проспектов, и был рассчитан на проживание до 80.000 человек. К концу 1988 года в городской ансамбль должны были удачно вписаться дворец искусств «Юбилейный», гостиница «Октябрь», спортивные комплексы «Чернигов» и «Припятчанин», два крупных торговых центра и ретранслятор телевизионных сигналов высотой с 25-ти этажный дом.
Саня задёрнул шторы, и при свете фонарика мы стали разламывать на дрова принесённые им из соседних номеров стулья, чтобы приготовить себе ужин на костре. Мы специально дождались темноты, чтобы с улицы не было видно дыма. Огонь развели в металлическом ведре, которое Ильич раздобыл в кладовой в конце коридора, дабы не подпалить обои и ковёр на полу, а поверх ведра поставили решётку, сплетённую из отрезков толстой проволоки. На решётке мы пожарили сосиски и запекли картошку.
Наш номер был один из немногих практически не тронутых и сохранившихся едва ли не в «первозданном» виде. Так, у нас были целы окна и дверной замок, поэтому нам не была страшна никакая гроза, а на ночь мы закрывались изнутри и чувствовали себя в относительной безопасности. Помимо этого, спали мы хоть и на пыльных, но мягких кроватях, снаряжение своё расположили в прикроватных тумбах, а ружьё Ильич повесил у входа. Как нам казалось, мы выбрали идеальное место для ночлега после насыщенного и напряжённого дня, многочасовых вылазок на припятские улицы.
Смотря на языки пламени, ласкающие решётку и гору деревянных ножек в углу, я немного призадумался. «Саня, а чем мы лучше всех этих бандюков и мародёров?», поинтересовался я. Подумав, он сказал: «Не знаю. Чем-то всё же лучше, наверное…», после чего замолк. И добавил через минуту: «Хотя я вот знаю чем, пойдём!» и потащил меня в другую часть здания, где я ещё не бывал.
Мы прошли метров тридцать по коридору, в конце которого Ильич завёл меня в довольно просторное помещение с кафельным полом и огромными, почти во все стены, оконными проёмами. Фонарик не включали, чтобы не выдавать своего местоположения, но и при свете луны всё было видно достаточно хорошо. Судя по груде лежащих в углу стульев и столов, и разбросанным повсюду столовым приборам, раньше здесь было кафе, ну а сейчас помещение почти полностью было завалено всяческим хламом – отрезанными батареями, разбитыми электрическими приборами, кусками бетона и арматуры. С блеском в глазах Саня спросил меня: «Ну, видишь?» Я вновь окинул помещение взглядом, но так и не понял, что он имел в виду и замотал головой. «Берёзка!» - засмеялся он и указал рукой на одну из куч мусора, в глуби которой можно было с трудом разглядеть маленькое, не выше полутора метров деревце, каким-то неведомым нам образом пустившее корни прямо в разбитом кафеле.
Я очень удивился увиденному, но потом вспомнил, что ранее мы уже не раз наблюдали кустарники, растущие на балконах или бетонных козырьках – природа берёт своё и с этим нельзя не считаться. Саня предложил потратить час-другой и разгрести завалы, чтобы расчистить берёзке место. Я не разделял его энтузиазма, но не подал вида и согласился помочь, всё-таки хорошее дело сделаем.
***
Проснулся я от раскатистого звука выстрела посреди ночной тиши, и, протерев глаза, заметил, что Сани рядом нет. Метнувшись к окну, я успел заметить несколько бегущих в сторону кинотеатра «Прометей» силуэтов, после чего стал судорожно искать нож в лежащем на соседней кровати рюкзаке Ильича. Неожиданно скрипнула дверь, меня ослепил свет ручного фонарика и знакомый голос произнёс «Застава, это я». Я спросил у Сани, что случилось, на что он отмахнулся, мол, ничего серьёзного - на него напали крысы и одну из них он подстрелил, затем извинился за то, что меня разбудил и разлёгся на кровати. При этом у него была разбита губа. Я не стал говорить другу о том, что видел, так как полагал, что как бы там ни было, поступил он правильно. Но всё же я отчитал Ильича, за то, что он посреди ночи вздумал вернуться к берёзке и продолжил наводить там порядок – большинство мусора перед тем, как я пошёл спать, мы вынесли, но в помещении оставалось ещё много разбросанной посуды, отколовшейся со стен плитки и пыли. Оказывается, Саня всю ночь прибирался и несколько раз спускался на улицу, чтобы набрать земли и раскидать её вокруг деревца!
Ильич сказал, что через пару часов посветлеет и нам надо будет выдвигаться, чтобы к вечеру успеть домой. Я согласился, но ещё долго не мог заснуть, слишком много мыслей было в голове. Вскоре Саня толкнул меня в плечо и пожелал доброго утра. Мы собрали свои вещи, спустились вниз и молча потопали в направлении «периметра».
По пути домой Ильич спросил у меня о том, что я прихватил на этот раз, так как я старался оставлять от каждой нашей вылазки в Зону отчуждения какую-нибудь памятную вещичку. Вспомнив о веточке берёзы, которую я завернул во влажную тряпочку и спрятал в рюкзак тайком от Санька, я улыбнулся и сказал: «Ничего».
***
В 1996 году Ильич пошёл в армию и за месяц до демобилизации его убили в Чечне. Вот уже третий год я приезжаю на его могилу и ухаживаю за маленькой берёзкой, что растёт теперь в оградке. В отличие от Ильича, мне повезло больше - с детства мечтая стать врачом, я поступил в Харьковский медицинский институт и окончил его с твёрдыми четвёрками. Позднее, оставив тщетные и дорогостоящие попытки вылечиться от бесплодия, я послушал жену, и мы усыновили трёхмесячного ребёнка из дома малютки. По обоюдному согласию мы решили назвать его в память о моём очень дорогом и так рано ушедшем товарище – Александром.