Заговор

               

Одиннадцатого Сентября, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, с двенадцатью рублями в кармане, я покинула Великий город Ленинград. Три дня спустя я уже сошла с автобуса в Богом забытой деревушке в Предуралье, и по звонко пружинящим деревянным тротуарам, направилась к дому  родственников.

 О приезде своем я  предупредить не удосужилась и калитка была закрыта. Ну да меня это не смутило, три дня поста в поезде пошли мне на пользу, и под забором я пролезла без затруднений.  Благо, во дворе не оказалось собаки.
 
 Вернувшись с работы, тетушка несказанно обрадовалась моему приезду, не знала, куда меня посадить и чем еще поподчивать. Наевшись холодной окрошки с квасом и черным хлебом, разомлевшая и сытая, я наконец-то догодалась попросить разрешения - пожить у нее немного. Радости её не было конца, и работу она мне тут же предложила, воспитателем в детсаде, где она была заведующей. 

 Год пролетел незаметно, многому я успела там научиться – и как за плугом ходить, картошку сажать, грядки окучивать – все мне было в охотку и не лень. С морковкой поначалу накладка вышла, пропалывая, я всю морковь и выдернула, а сорняки оставила. уж больно они похожи друг на друга, но меня простили.  И за поросем ходить, и за теленком, и стены между бревнами мохом затыкать … Все мне полюбилось. И все же – Большой мир манил , и чаще начала я поговаривать  о своем отъезде.

 Загрустила  тетушка, не хотела меня отпускать – да как удержишь? Вот если бы мне парень какой приглянулся, из местных. Так ведь молодые-то все в город подались – в ПТУ, некоторые спились, а кто нормальный – те нарасхват. Их и местным-то девчатам на всех не хватало. Да и куда мне с местными тягаться, они все, как на подбор, кровь с молоком и румянец во всю щеку. Хоть и подкормила меня тетушка своими шанежками да парным молоком, а все равно, городская она и есть городская,  хлипкая. Вот и ходил за мной только соседкин сын, Коля Сумкин, канюча по пьяне: « А давай я за тебя кого-нибудь убью, ну, или, хоть покалечу? Давай, а?» Хорош кавалер…

  Возвращаясь с работы чудесным июньским вечером, я улыбалась, в предвкушении выходного дня – была суббота. Возле калитки что-то заскрипело под моими ногами. Нагнувшись, я увидела, что это рисовые зерна. Ими был усыпаны мостки, крыльцо, и даже моя кровать. "Что бы это значило?" – подумала я, но в доме никого не было и спросить было не у кого. Потом пришла тетушка и велела собираться - сосед затопил баньку, и вскоре мы туда отправились.

 Банька была по-белому. Опрокинув ковшик воды на раскаленные камни печи и поддав таким образом пару, я полезла наверх, на полок. Туда же поднялась и тетушка, прихватив с собой шаечку с водой, в которой был замочен березовый веник. Мыло у нее было особенное, финское, розовое. Под цвет наших разомлевших тел.  Славно мы там попарились! После баньки опрокинула тетушка чарку самогонки, настоенной на апельсиновых корках, а я пол-самовара чаю приговорила, с разноцветными конфетами - подушечками. Хороша жизнь–деревенская!

 Утро прошло в обычных домашних хлопотах, стирка да глажка, да за скотиной убраться. Дядя мой, Евлампич, был в особо приподнятом  настроении - была у него припасена чекушка настоящей водочки, и он занимался домашними делами, улыбаясь себе в усы , хитро поглядывая на жену и тихо напевая: « Ах Надежка - дежка ты, ты моя Надежка»..

 Вечером были танцы – в деревенском парке. Я не больно-то наряжалась, не для кого, кавалера у меня не было. Коля Сумкин не в счет, он к вечеру уже всегда пьяный был и еле на ногах держался.  Музыка была «живая», играли , хоть и не всегда стройно, но громко, и душу вкладывали.

  Я сорвала на ходу ромашку и заткнула её за ухо и отправилась к танцплощадке, по ходу здороваясь со знакомыми девчатами. Стоило мне подойти поближе, как парни побросали своих подруг, с которыми танцевали, и устремились ко мне, наперебой приглашая тацевать.  "Разыгрывают!" - пронеслось у меня в голове, они ведь уже знали, что танцор из меня – никудышний. Но кавалеры, похоже, были настроены решительно, и проталкивались ко мне поближе. Назревала драка. Раздосадованная, я отошла от сцены. Домой уходить не хотелось - других  развлечений в деревне не было.
 
Ко мне приблизился красивый высокий молодой человек. Я слышала о нем от подруг, многие по нему вздыхали. Звали его Юрий Чарцев. Темноволосый, чернобровый, он был студентом Лесотехнического института и домой приезжал на лето. Он посмотрел на меня, и вдруг упал на колени. Музыка перестала играть. Он  взял мою руку и медленно поцеловал, не сводя глаз с моего лица.  Я остолбенела. Мне было и приятно, и не по себе.

 - Выходи за меня замуж, - попросил он тихо.
 - Что-о-о???? – Мне показалось, что я ослышалась.
 - Выходи за меня замуж! Я люблю тебя! – Уже громче выкрикнул он.
 У меня на глазах показались слезы, я поняла, что все сговорились и, неизвестно почему, решили надо мной таким образом поиздеваться.
 - Ты с ума сошел? – Спросила я его громко.
 - Да. – Так же громко ответил он – По тебе.
 Обиженно, я выдернула руку из его руки . Не позволю им сделать меня посмешищем всей деревни.
 - Иди ты к черту, Юрий, и замуж я за тебя не выйду.
 - Так не выйдешь? А я тогда голову свою разобью сейчас, об эту вот сосну.
 - Бей, все равно я тебя не люблю.

 Он встал, подошел к дереву, и вдруг ударил по нему головой. Удар был сильный. Все затаили дыхание. Послышался второй удар. И третий. По его лбу потекла кровь. Закрыв глаза руками, я заплакала и повернулась, чтобы убежать. Последнее, что я слышала, как он, отбиваясь, пытался вырваться из чьих-то рук и кричал мне в догонку: «Люблю тебя, все равно ты будешь моей.»

 Я сидела дома и перебирала в уме всевозможные варианты: что происходит. Галюциногенные грибы? Или обкурились парни какой нибудь травкой?  Что бы то не было, но в жизни моей произошел крутой поворот. В понедельник я как обычно собралась на работу, вышла за калитку и ужаснулась : 10-12 ребят окружили наш дом, ожидая моего появления. Увидев меня, они тут же ринулись вперед, отталкивая друг друга. Послышался крепкий русский мат.  Я едва успела юркнуть обратно и заложить дверь на щеколду. Галдеж снаружи не прекращался, пока дядя мой не вышел с ними объясниться. Вернувшись он с неприязнью глянул на меня:
 - Как сучка течная, етить твою...

 На работу я в тот день не пошла.
  Нахохлившись, сидела я на русской печи и смотрела в окно. Бабушка моя лежала на кровати с закрытыми глазами. Сухие руки её были сложены на груди – крестом. Вдруг она как закричит, не открывая глаз:
- Пихлом спихнем! Пихлом спихнем! Ковдунья идет! Ковдунья ! Тьфу! Тьфу! Господи, спаси и сохрани!
 Я глянула в окно – мимо в эту минуту проходила старуха - Круподериха, соседка. О ней и правда ходила дурная слава, что она водится с нечистой силой. Дважды сын её Сережа снимал  гончаков своих с её горла. Они душились на цепи , истекая слюной, при одном её появлении.
 
 Огородами я решилась спуститься к реке, поплавать и подумать о том, что же все-таки происходит. Там было тихо, только травы шумели и – ни души. Нырнув поглубже, я с удовольствием наблюдала юрких мальков, резвящихся в лучах солнца, как вдруг почувствовала на своей спине чью-то руку. Закричав от ужаса и нахлебавшись воды, я вынырнула на поверхность и увидела прямо перед собой  самого Сережу  Круподерова! Он лыбился, глядя на меня, и опять протягивал ко мне руку, чтобы дотронуться. Медвежатник, Сережа и сам  был ростом со среднего медведя. Охотиться он ходил, как в старину, с ножом и рогатиной. Гончаки хватали медведя за штаны, пока он отмахивлся от них, вставая на дыбы. Сережа кидался к нему – рогатину под горло, а нож в сердце, и никогда не промахивался. Поговаривали, что Круподерихины это дела, заговоренный он.

 Мне никак не улыбалось оказаться в Сережиных медвежьих объятьях , и начала я выбираться из воды, как все-таки схватил он меня за руку:
 - Гы ы- улыбался он, не зная, что со мной дальше делать. Сережа был бобылем.
 - Смотри, превратит тебя мать твоя – в жабу! И меня заодно! – Крикнула я в сердцах, вырываясь от него.
 - Гыы ы… - неслось мне вслед.

 Немногочисленные мои подруги охладели ко мне – парни их сказали им, что все они – дуры, мне не ровня, из дому без охраны – дяди или тети выйти было невозможно. Хорошо еще, дядя был председателем поселкового Совета, так иногда меня подбрасывали на его машине- Газ – 69. Так было и в тот вечер, когда я собралась в библиотеку, которая находилась в здании старинной церкви. Молодая библиотекарша Лена, увидев меня, вдруг кинулась мне в ноги: « Не губи, не отымай!»

 - Да что с тобой, Лена, кого не отымай-то? – Спросила я, пытаясь её поднять.
 - Мужа моего, Ваню! Я ведь у Бога его вымолила, в тюрьму пошла работать, в библиотеку, когда за кражу его посадили. С ним, считай, пять лет отбыла, добровольно. Грозится он, что уйдет – к тебе. Что , мол, любит.. А хочешь, все втроем будем жить, я знаю, сила твоя крепче моей!

 Выскочила я оттуда с полыхающими щеками,  забыв про книги . Хорошо хоть « Газон» все еще меня дожидался.
 Дома тетя шепталась о чем-то со своей подругой, Савельевной. Утирая глаза уголком платка, та ушла, хлопнув дверью.

 - Что с ней? – Участливо спросила я.
 - Беда. А все – моя вина. – Покачала она головой. – Я ведь хотела, как лучше, и тебе, и – мне.. А теперь вот дочка Савельевны грозится руки на себя наложить. Скажи, подходил ли к тебе Петр?
- Что за Петр-то? Ко мне кто-только не подходил в последнее время.
- Мужчина, лет трдцати, видный такой, русоволосый.
- Может и подходил, да ведь я от них бегом убегаю, не слушаю.
- Участковый он, из соседней деревни. С дочерью Савельевны обручен. Уже и платье свадебное сшито, а он вдруг на попятной, не люблю, мол, больше, а сам - темнее тучи.  Ох горюшко, что же я натворила! – Запричитала она еще громче.

 Я терялась в догадках, не понимая, в чем тут моя вина,
- Да не твоя..Это я что-то не так сделала, перестаралась... А назад – ходу нет, на что Савельевна в этом сильна, а и та помочь не может. Прийдется тебе уезжать из деревни.
 Рассказала она мне, как заговорила меня, тогда, в баньке. То-то мыло мне тогда странным показалось – в него зачем-то двадцать копеек воткнуто было, и намыливалв меня им тетушка очень усердно, все слова какие-то нашептывая. Я тогда на это внимания не обратила, здесь все что-то шепчут, и даже кровь останавливать умеют.  А заговорила она – чтобы нравилась я мужчинам, авось кто-то на мне и женится, и останусь я в деревне, ей на радость. Да вот, переусердствовала, теперь мужики все с ума-то по мне и посходили. И Коля Сумкин тоже, в больнице он, а как поправится – в тюрьму сядет. Покалечил он кого-то. Говорит, из-за меня.

На следующую ночь, ни с кем не попрощавшись, крадучись, как два татя, покинули мы деревню – на дядином « Газ»-69. На станции, километрах в тридцати от деревни, на перроне, уже поджидали нас два парня с голодными глазами – и как только узнали? Хорошо что на поезд их без билета не пустили.

 Плача , расцеловала меня тетушка, перекрестила, да и отпустила – с Богом.

 А  то самое мыло - с двадцатью копейками, я с собой прихватила. На всякий случай.