Я плотнее закутываюсь в свою скорлупу и расправляю крылья.
Понимаю, странно звучит – закутываюсь. В скорлупу. Но в голову пришло именно это – закутываюсь. В скорлупу.
И расправляю крылья.
Приближаюсь к шару, окутанному серым туманом, вращаюсь вокруг него – все ближе, ближе, ближе. Шар чувствует меня, шар хватает меня – на расстоянии, держит в поле гравитации, не отпускает.
Отбрасываю крылья – больше они не нужны.
Падаю.
Туман расступается, проглатывает меня, увлекает глубже, глубже, глубже, навстречу неизвестности.
Хочу выпустить парашют, не выпускаю, всё равно некуда падать, мягко парю в тумане.
Моя скорлупа касается почвы.
Еще раз проверяю всё от и до, еще раз взвешиваю все за и против – выхожу из скорлупы.
Это можно назвать вторым рождением.
Туман прикасается ко мне, думает, сжечь меня дочиста или нет. Наконец, осторожно обнимает, принюхивается, чуть расступается, когда я делаю шаг вперед.
Это моя память.
Только моя.
Я тебе её не дам.
Ты входишь в комнату, ты видишь, что я перебираю память, свою память, до которой тебе не добраться.
- Смотришь? – спрашиваешь ты.
Пожимаю плечами – как видишь.
Спрашиваю:
- Хочешь посмотреть?
Ты осторожно киваешь:
- Не откажусь.
Я вывожу память на экран. Это неудобно, память движется медленно, ужасно медленно.
- А то давай… объединим, - предлагаешь ты.
- Ладно, и так видно.
Я не хочу объединять наши сознания.
Я не хочу становиться тобой.
Я просыпаюсь.
Вернее, не так.
Я выхожу из небытия.
Оглядываюсь.
Голубоватое сияние Фомальгаута смотрит на меня единственным глазом. Датчики услужливо подсказывают мне, что это Фомальгаут Бэ, я не понимаю, как Бэ, если Фомальгаут Бэ должен светиться желтым.
Датчики уверяют, что не ошиблись, что все так и есть.
Пожимаю плечами.
Навигатор ведет меня к единственной планете.
Плотнее закутываюсь в свою скорлупу и расправляю крылья.
Ты говоришь:
- Пойдем.
Мы с тобой выходим на улицу. Ты боишься отпускать меня одного, ты боишься, что я буду сам по себе.
Оглядываю улицу, отчаянно вспоминаю, как идти, по тротуарам, или по середине улицы, нет, кажется, все-таки по тротуарам…
Шагаю на тротуар, ты хватаешь меня, тащишь на середину улицы, шепчешь мне в лицо:
- Идиот.
Даже не возражаю. Идиот и есть. Будто в подтверждение моих слов из тротуара поднимается громадина подземной высотки, черт, хоть бы сигнал предупреждающий дали, или на хрен нужен какой-то сигнал, кроме меня никто вот так на тротуар не попрется…
Ты говоришь:
- Тебя одного отпустить, ты вообще тут убьешься на хрен…
Молчу.
Понимаю, что ты имеешь в виду другое.
Ты боишься, что я стану сам по себе.
Нет, это опять был Белый Кролик. Он неторопливо трусил обратно, озабоченно озираясь, словно что-то потерял, и продолжал бормотать себе под нос:
- И еще эта Герцогиня! Пропала моя головушка, и шкурка пропала, и усики тоже! Пиши пропало! Велит она меня казнить, нет на нее пропасти! И где только я их мог обронить?
Читаю.
Понимаю, что дальше читать не буду, закрываю Алису в Стране Чудес.
Оглядываю вереницу книг.
Понимаю, что читать не хочу.
Ничего не хочу.
Вообще.
Ложусь спать.
Засыпать почему-то страшно, мне кажется, что я умираю, несколько минут мой разум сопротивляется, отчаянно хочет жить.
Я стараюсь утешить его, объяснить, что я не умру, я обязательно проснусь.
Через пятьсот лет.
Я просыпаюсь…
Вернее, не так.
Я выхожу из небытия…
- Ну а на каком основании…
- Встаньте, пожалуйста.
Встаю, пожалуйста.
- На каком основании вы отказываете мне в праве на жизнь?
Судья смотрит не на меня, а куда-то сквозь меня.
- Да вы поймите, ни в чем мы вам не отказываем… мы вообще не знаем, что делать. Беспрецедентный случай, человек судится сам с собой.
Снова вскакиваю.
- Категорически опровергаю, прошу не считать меня копией данного гражданина!
Ты смотришь на меня.
С ненавистью.
Я знаю, ты хочешь убить меня. Но ты не убьешь меня, я нужен тебе живым.
- Ты там живой еще? – спрашиваешь ты.
Отвечаю в динамик:
- Живем помаленьку.
Жду. Сигнал от меня до тебя идет долго-долго, чем дальше, тем дольше.
Через час приходит ответ:
- А то ты на связь не выходил, я уж думал, случилось чего…
- Да нет, ничего…
Хочу сказать, что вчера была орбита Плутона.
Не говорю.
Воспоминания.
Они принадлежат только мне.
Ты тоже можешь их посмотреть, но только со стороны.
Ты не можешь войти в мое сознание.
Я не позволю.
- Я хотел бы сделать копию сознания.
Человек за столом поворачивает ко мне пластиковое лицо:
- Зачем?
- Видите как… хочу космос исследовать… я сам здесь, на земле буду, а копия моя там…
- Вы отдаете себе отчет, чем вы рискуете?
Не понимаю.
- А чем я рискую?
Человек за столом мнется, по его лицу скользит подобие эмоций.
- Ну… не знаю… но дело рискованное.
- Ну а чем оно рискованное? Ну, я понимаю, что моя копия может погибнуть там… в космосе… Или что я могу умереть на земле, пока моя копия будет там…
- И что вы будете чувствовать тогда?
- Ну… не знаю… ну как если бы близкий человек умер… друг умер…
Это наше с тобой общее воспоминание.
Одно на двоих.
- Немедленно остановитесь!
Человек не останавливается.
Выстрелы.
То есть, это я так их называю про себя, выстрелами – этот поток волн.
Человек падает замертво, пластиковое тело шмякается на дорогу, кто-то в толпе бормочет, с телом-то поосторожнее, пригодится еще…
Думаю, в чем он был виноват.
Этот.
Лежащий на улице.
Люди в форме подходят к упавшему, осторожно поднимают, ловят на себе мой оторопелый взгляд, кто-то кивает мне, не бойтесь, память ему подчистят, все хорошо будет…
- Почему-то вздрагиваю.
Память…
Подчистят…
- Пойдем, - ты ведешь меня через толпу, ты командуешь мной, как будто я и не человек вовсе…
Не человек…
Туман обнимает меня, тянется ко мне, повторяет очертания моего тела. Я уже догадываюсь, что этот туман – живой, он окутывает камни, он подтачивает их со всех сторон, чтобы изваять мое каменное подобие…
Это моя память.
Моя.
А не твоя.
- Боюсь, ничем не смогу помочь… - адвокат смотрит на меня с сочувствием, - конечно, жалко вас… но по закону вы не имеете права… права…
Добавляю:
- На жизнь?
- Нет, что вы… вы… вы просто должны вернуться к своему…
- …хозяину?
- К своей второй половине…
- Зачем должен? Кому должен?
- Ну, хорошо, хорошо, - адвокат успокаивает меня, как больного ребенка, - мы что-нибудь придумаем.
Туман ведет меня куда-то по узким ущельям, оглядывается, зовет, как собака зовет своего хозяина. Он хочет показать мне что0то, не знаю, что…
В последний момент спохватываюсь, понимаю, что туман может завести меня туда, откуда не выберусь, где туман обглодает меня дочиста.
Понимаю, что отступать поздно.
Это тоже моя память.
ОПРОС
Что делать с отколовшейся от человека памятью?
Ничего не делать, пусть живет сама по себе – 23 %
Вернуть человеку – 77 %
ВАШ ГОЛОС ПРИНЯТ
- Не узнали?
Смотрю на что-то перепончатолапое, перепончатокрылое, трехглазое…
- Простите… нет.
- А мы с вами встречались.
- Простите… не помню.
- Я адвокат ваш. Не помните?
Вспыхиваю:
- Да ё-моё, вы по сто раз на дню облик меняете, я как следить должен?
- Вот вы мне своей непосредственностью нравитесь… - адвокат смеется, - ничего… привыкнете…
Понимаю, что не привыкну.
Уже никогда.
Туман расстилается у моих ног, будто просит оценить свое творение.
Смотрю.
Оцениваю.
Поднимаю большие пальцы вверх, он уже знает, что это знак одобрения.
Каменные изваяния насколько хватает глаз. Что-то причудливое, что-то неземное, ноздреватое, пористое, легкое, будто парящее над почвой.
Осторожно спрашиваю:
- Это… это с натуры?
Туман не понимает меня. Туман снова становится просто туманом, мертвым, темным, холодным…
РАЗЫСКИВАЕТСЯ.
Это про меня.
ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ.
Фыркаю, какие там могут быть особые приметы в мире, где внешность меняется каждый день.
А вот могут.
ОТСУТСТВИЕ ИДЕНТИФИКАЦИОННОГО НОМЕРА.
Правильно.
Откуда он у меня.
У копии.
Бью кулаками в стену – в беспомощной злобе, копия, копия, копия, капает в голову ненавистное слово. Кулак раскалывается пополам, смотрю на беспомощную культю…
- День добрый, вас беспокоят из имидж-офиса…
Вздрагиваю.
- Да я как-то в ваших услугах не…
- Мы нуждаемся в ваших услугах. В вашей памяти содержатся образы изваяний… которые делал туман…
- Да, есть такое.
- Мы хотели бы подписать с вами контракт на использование этих образов…
- Идите вы…
Добавляю слова, которые в современном мире уже не понимают.
Отключаю связь.
Прикидываю, за сколько доберусь до космодрома.
- Вы арестованы.
Оборачиваюсь. Думаю, что еще можно успеть, заскочить в ракету, десять секунд до старта…
Не заскакиваю.
Оборачиваюсь, смотрю на тебя, так и чувствовал, что ты будешь караулить меня на космодроме, чувствовал – и все равно летел сюда, надеялся непонятно на что…
Говорю – обреченно, отчаянно:
- Слушай, отпусти, а? На хрена я тебе нужен вообще…
Ты бледнеешь, хорошо у тебя лицо сделано, бледнеть может.
- К-куда пустить?
- Туда…
Показываю пальцем в небо.
- И я тебе мешать не буду. Чтобы это… - с трудом вспоминаю слово, - прецедент не создавать.
Ты вздрагиваешь:
- А инфа? А память?
Копию сделай. С моей памяти. И себе вложи.
- Ну давай… пойдем… сделаем.
Обреченно иду прочь от ракеты. Чувствую, что ты меня обманешь.
Обманешь…
- …готово.
Ты держишь мою память, моё сознание – бережно, как величайшее сокровище. Еще раз смотришь на него – прежде чем слиться с ним воедино.
Поворачиваешься ко мне.
- Спасибо.
Спускаешь крючок.
Выстрел.
Еще успеваю удивиться, я почему-то думал, что ты уничтожишь мое сознание – нет, ты предпочел уничтожить меня самого… всего… целиком…
- Все в порядке? – двое полицейских заглядывают в комнату.
Ты киваешь.
- Да. Всё хорошо. Я от него избавился.
Полицейский недоверчиво смотрит на то, что от меня осталось.
- А… а тело-то зачем?
- Да… программа сбилась…
Здесь уже не говорят, - нервы сдали, здесь говорят – сбилась программа. Ты скажешь именно так.
Ты распахиваешь окно, прыгаешь в пустоту, навстречу шумному городу.
Выпускаешь воздушную подушку.
Летишь домой.
Ты не ошибешься, ты знаешь, что лететь надо посередине улицы, а не по тротуарам.
Ты даже не назовешь их тротуарами.
Швейцар встречает тебя у входа, смотрит мерцающим экраном, кто-то из соседей приветливо сигналит тебе.
Они еще не знают, что тебя больше нет.
Есть только я.