В каждой закономерности
есть элемент
случайности.
И. Фихте.
Зимний московский вечер, беззвучно падает мягкий снег. На постаменте памятника молодая девушка с простым, чисто русским лицом, вся устремленная вперед, в будущее. Рядом большая стела. Кто это? Конечно, это Крупская, Надежда Константиновна, большевичка, жена и друг Владимира Ильича…
Надя родилась в бедной дворянской семье, бывало, приходилось занимать двугривенный, чтобы поесть. В доме часто бывали революционеры: нигилисты, народники, народовольцы. Когда говорили о революционной работе, ее обычно отсылали в детскую или давали какие нибудь поручения. И все же многое она слышала, видела… Из плохо прикрытой двери, чей то молодой взволнованный голос выкрикнул: «Свобода, равенство, братство» Какие прекрасные слова, как долго я их помнила. Только потом, когда стала совсем взрослая, поняла, что абсолютного равенства нет и быть не может.
Мой папочка, мой дорогой папулька…Он жил с каким то ежедневным ожиданием радости – стремился всем помочь. Среди его знакомых были члены народнической организации «Земля и воля». После окончания Михайловского училища служил в Польше. Во время польского восстания, как мог, помогал попавшим в беду. Его настроения, конечно, были хорошо известны начальству. Затем обучение в Военно – юридической академии и служба в должности начальника уезда в Гроеце (Польша). Вереница добрых дел продолжалась… С его помощью построили больницу для бедных, где лечили бесплатно, он запрещал издевательства над евреями. И доносы, доносы…Наконец он был уволен и отдан под суд. Много самых нелепых обвинений: знание польского языка, умение танцевать мазурку, отсутствие иллюминации в день именин императора… и статистическая перепись
сельскохозяйственных рабочих, что особенно не нравилось крупным землевладельцам. Когда мне исполнилось 14 лет папы не стало. Жить стало очень трудно.
В гимназии, среди старших девочек часто говорили о любви: Как это, «глаза в глаза, лица не видно».Но меня это все не интересовало, было как – то несерьезно.
Почему я стала марксистской? Владимир Ильич, его влияние… Да это было, но я пришла к этим мыслям гораздо раньше. Я несколько лет выбирала, за кем идти. «Народники» с их теорией «малых» дел – нет это не мое. Анархисты? Террор – это было ужасно. И эта бесконечная вольница, передача полномочий снизу вверх. Так создать государство невозможно. Последователи Толстого… Непротивление злу, насилию. Это все равно, как собака хочет укусить свой хвост. Крутится вокруг себя, есть движение, но нет продвижения. Вообще становление человека, как личности, во многом, все же, носит случайный характер. С кем встретился, поговорил по душам, какие книги прочел, где оказался по воле случая… Я могла стать анархистской, эсеркой… но стала марксистской. В библиотеках книг Маркса было очень мало, почти ничего…
Поначалу Владимир Ильич мне совсем не понравился – маленький, рыжеватый, и это грассирование. Но не сразу, не вдруг, он все больше овладевал моими мыслями, моими мечтами. Я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, ничего в жизни не понимающей, которой нужна твердая рука человека, того, кто точно знает куда и как идти. Я поверила ему, полюбила на всю жизнь. С тех пор всегда мы всегда были вместе. Направили в ссылку, в село Шушенское с условием: «непременно повенчаться» Когда и меня судили, удалось попасть к нему. Он звал приехать, «как жене». «Женой, так женой». Я готова была ехать в качестве кого угодно. Прибыли вместе с мамой. Увидев его она сказала: »Володя, как ты поправился».Цены в Сибири были совсем дешевые, и на выделенное пособие – 8 рублей ежемесячно, раз в неделю покупали барана, всю следующую неделю ели котлеты. Елизавета Васильевна все хозяйство взяла в свои руки. Мы обвенчались и стали мужем и женой. Как - то, в конце дня, когда мы были близко, близко, я спросила:
- Володя, а почему ты выбрал меня, ведь вокруг было много девочек, более красивых…
- Ты была самая умная, и главное – любят не за красоту, ну просто любят и все…
Когда ссылка подошла к концу всей семьей поехали в столицу, но мне пришлось на несколько месяцев задержаться в Уфе, моя ссылка еще не закончилась.
Надо было создавать партию и, прежде всего, была нужна, просто необходима, газета. Пришлось ехать в Европу, там было проще все это делать. Долгие годы эмиграции и каждый день наполнен работой: связь с корреспондентами, распространение «Искры» и много, много всяких дел. Я вставала в 6 утра и работала до позднего вечера, была его секретарем и делала буквально все.
В конце 1909 года в Париже Ильич познакомился с Инессой Арманд. Эта маленькая француженка была необыкновенно хороша. И Володя… влюбился. Инесса очень часто, почти каждый день бывала у нас. В нашей жизни всё было подчинено великой идее – служению революции. И личные чувства отходили на второй план. Наконец, возвращаемся на Родину, едем в одном вагоне с Инессой Арманд. Вскоре началась Октябрьская Революция и мы, почти с самого начала, в водовороте событий. Меня назначают сначала членом коллегии министерства, затем заместителем министра образования и начальником Главполитпросвета. Было необходимо «очистить» наши библиотеки от всякой буржуазной шелухи, как в нашем гимне,: «весь мир насилья мы разрушим, до основанья». Из библиотек удалили книги 97 авторов: Шопенгауэра, Платона, Канта, Лескова, Достоевского, Толстого, детские сказки и даже «Аленький цветочек» Аксакова. Религиозные книги вообще были под жестким запретом. Правда, в 30 годы сказки реабилитировали, но еще долго книги из «черного списка имен, которым не место на карте России» не появлялись в библиотеках. Под запрет попали все сказки Корнея Чуковского. Особенно досталось бедному «Крокодилу. Я считала все это «мелкобуржуазной мутью». Бедному автору пришлось публично покаяться в «своих ошибках» и на долгие годы засесть за переводы.
Когда я стала старше, и, по - видимому, мудрее поняла, что сделала много глупостей.
Вторая моя большая работа, это школы, борьба с неграмотностью. Непочатый край работы.
Всю душу мне истерзала Арманд. Я представила себе, что она вошла в кабинет Ленина.
- Владимир Ильич, Володя, у нас нет ни времени, ни места… Она подошла к двери и закрыла ее на замок.
Иногда, когда позволяла работа, я забегала к Ильичу просто пообщаться, вместе пообедать. Кормили в кремлевской столовой каким то, жидким, невкусным супом, но мы не обращали внимания. Я зашла в прихожую, поздоровалась с Фотиевой.
- Ильич у себя? - Она посмотрела куда то в бок. – Да, но он занят, к нему нельзя…- Я поняла, кто у него, стукнула двумя кулачками в дверь, вбежала в нашу маленькую квартирку, упала на кровать и громко зарыдала. Так гадостно, как он мог, как посмел. Человек, которого мы так любили и почитали, можно сказать молились на него. Как жить дальше. Так не надо было делать, но я обратилась во всесильное ЦК. При разборе моего заявления, все дружно хохотали, так как смеются мужчины в отсутствие женщин, особенно Ильич, заражая всех своим настроением. Глупые, что они понимают в любви. Но главным для нас троих была революционная работа, и мы, даже, подружились - с любовью опекали ее пятерых детей. Однажды нам с Володей дали на обед по половинке яблока. Я аккуратно завернула его в бумагу и отдала младшему ребенку. - Ой спасибо, Надежда Константиновна, мы все откусим по кусочку.- Позже я узнала, что Ильич сделал тоже самое.
Когда их притяжение достигло максимума, немыслимого максимума, я предложила Володе сделать окончательный выбор между нами. Он выбрал меня. С одной стороны пламенная, неуправляемая любовь к молодой красивой женщине, с другой стороны пожилая, некрасивая я, да еще эта «базедова» болезнь, но зато вернейший, проверенный друг, соратник. Меня даже, часто, называли «селедкой» или «миногой».Иногда и Володя себе позволял, любовно подтрунивать надо мною. Мне это не нравилось:
- Володя, не называй меня так, пожалуйста…
- Извини Надюша, я больше не буду…
Внезапно Арманд заболела холерой и скоропостижно скончалась. Ее похоронили в некрополе у Кремлевской стены, мой дорогой муж страдал безмерно. Ее детей, мы с Володей, взяли под свою опеку.
Последние годы жизни моего любимого мужа. Я делала, что могла, и что было должно. К этому времени Иосиф ловко прибрал к своим рукам всю власть в партии и государстве.
Раньше, до 20 года, я подписывалась как Н.Ленина. Затем, думаю с подачи Сталина, педагогический институт назвали – именем Н.Крупской. Далее я так и подписывалась, пришлось. Во время болезни Ильича, когда вся власть уже была в его руках, он, в телефонном разговоре позволил себе грубо обругать меня. Это стало известно моему Володе. Он, в резкой форме, потребовал извинений у Сталина. Тот был вынужден это сделать, но, конечно, запомнил, надолго, очень надолго. Потом, когда Ильича не стало, я получила предписание ежедневно сидеть у саркофага. Это было ужасно, иногда я не выдерживала и, сидя у гроба, рыдала, даже временами у меня были истерики.
Празднуем мой последний день рождения. Были только близкие люди. Из Кремля, зная о моей любви к пирожным, прислали большой, кремовый торт, очень вкусный. Я с удовольствием съела большой кусок с чаем и вдруг почувствовала резкую боль. Наверно меня отравили, или просто приходит мой конец, Володя меня, наверняка, заждался. Я уходила в мир иной – сейчас или немного позже, какая разница. Я, как и все мы, была атеисткой и все же, все же… Лежала на кровати и все думала… Правильно ли я выстроила свою жизнь, что сделала хорошего, какие ошибки совершила. Мы строили новый мир, но главным для самых больших начальников, включая моего любимого мужа, была борьба за власть. Без власти ничего не добьешься. Володя временами, особенно в последние годы, часто поступал жестко, даже жестоко: расстрел белых офицеров после освобождения Крыма, уничтожение царской семьи, «красный террор» и другое. Наверно, по другому было нельзя, не знаю. Легко быть, стоя в сторонке, благородным и справедливым. Как надо жить? Так как писал наш гений – Александр Сергеевич Пушкин: «упорным, напряженным постоянством»…
Коба - просто палач, и это как-то сочеталось с его громадным умом. Нехорошо так говорить об умнейшем, великолепном руководителе огромной страны. После Ленина и Троцкого – самый умный во всей партии. Но по коварству и склонности к интригам никто вообще не мог с ним сравниться. Не терпел умных и особенно независимых соратников. Физически уничтожил всю «ленинскую гвардию», всю, поголовно. Я живо вижу, как их «тащили» на расстрел, эти неподвижные, помертвевшие лица. До последнего они на что - то надеялись, на какую – то справедливость…
Я раздражала его своей, совсем невесомой, самостоятельностью, знаниями истории партии. Он сам хотел «отмерять Ленина», когда и сколько, и ни с кем не хотел делить это.
У нас у всех только одна, такая коротенькая, такая маленькая жизнь, только одна…
Господи, как больно… Прощайте товарищи…