ЗАДАНИЕ РЕДАКЦИИ.
(Социологический опрос)
Марк поправил на плече ремень сумки с аппаратурой и внимательно посмотрел в зеркало. Чуть потёртая замшевая куртка, пестрый мягкий шарфик, небольшая каракулевая шапка с козырьком, тщательно выбритое лицо с тонкими усиками и светлыми большими глазами, по мнению Марка, располагали к коммуникабельности, которая была необходима для выполнения задания редакции.
Задание, в общем-то, несложное: надо было провести опрос общественного мнения на улицах города для очередного выхода в эфир передачи "События и люди" с единственным вопросом: "Как Вы относитесь к восстановлению компартии?" Он уже не раз выполнял подобные задания и хорошо знал "правила игры". Собственно "общественное мнение" здесь было, по большому счету, не при чем. На улицах масса людей, все они разные и намётанный глаз сразу может выделить тех, кто тебе нужен, кто ответит на конкретный вопрос как надо, а если и будет осечка, то всегда можно смонтировать запись.
Марк считал себя достаточно опытным репортером, хотя бы потому, что монтаж в последнее время сократился до минимума. Да и принцип-то опроса примитивно прост: хочешь услышать поддержку демагогии политиков о пользе частной собственности - не подходи к очередям за мясом, а тем более за хлебом, а если хочешь для «приправы» парочку противоположных мнений, то всегда под рукой окажется какой-нибудь старичок в сильно поношенном пальто или уставшая женщина с авоськами в двух руках.
Марк с удовольствием выполнял подобные задания. Ему иногда даже казалось, что он не «узнаёт», а сам формирует общественное мнение. Он мог бы сейчас составить часовую программу на любую заданную тему и без всякой подготовки, как в том старом анекдоте: "Сколько будет дважды два?" и самый находчивый кандидат в бухгалтеры уточняет: "А сколько Вам нужно?"
С напарником Димой встретились, как и было условлено, в вестибюле станции метро "Кировская". Марк придирчиво осмотрел Диму с ног до головы и удовлетворённо хмыкнул, после чего они пошли по Мясницкой в стороны Лубянки. Стоял лёгкий морозец, обычную уличную грязь слегка припорошило сухим снежком.
Напарник нужен был по правилам, и Марк всегда охотно выполнял такие задания с Димой. Дима попал в редакцию почти случайно, но быстро обнаружил свои ценные качества: уметь слушать, хорошо ориентироваться в обстановке и уметь молчать, когда то было нужно. Уже много раз они бывали вместе в самых разных ситуациях, и Дима ни разу не подвёл его, да и других, видимо, тоже, потому и слыл надёжным человеком. А то, что он не раскрывал свою душу ни перед кем, так это его право, святое право. Словом, напарником Марк был доволен, ничто не омрачало настроения, кроме, разве, тонких облаков над самыми крышами громоздких московских зданий.
И что это, рок или собственная глупость привели к тому, что так хорошо начавшийся день был, вывернут наизнанку этой последней парой респондентов. Уже пройдя по Мясницкой и Лубянке, они направлялись в сторону Политехнического музея, продолжая выборочный опрос и получая желаемые ответы. И вот здесь, у самого входа в музей произошла эта самая встреча, которая так сильно выбила Марка их колеи.
Они шли навстречу, ничем не выделяясь из серой массы, разве что форменные ботинки мужчины могли насторожить да спокойная уверенность женщины, ничуть не подавляемая её невзрачной искусственной шубкой и простой шапкой из седой нутрии. Они шли не спеша и тихо беседовали, спокойно поглядывая по сторонам. Может быть, эти взгляды и привлекли внимание Марка или то, что он не смог сразу определить, как они ответят на тот обязательный вопрос. И материала было уже более чем доста
точно для любого репортажа, и погода начала портиться, и всё же Марк, сам не зная зачем, остановил этих людей, представился и задал свой вопрос.
Сколько Марк видел восхищённых и завистливых взглядов после такого представления. "Радио Свобода" - звучит, конечно, здорово. Были и злобные взгляды, но сейчас что-то иное промелькнуло в глазах мужчины. Женщина молчала, чуть заметно улыбаясь, а глаза её озорно искрились.
-Простите, какое радио? - переспросил мужчина.
-Радио "Свобода", - уже с нажимом произнёс Марк, чувствуя чуть заметный укол самолюбия.
-А зачем Вам нужно наше мнение? - очень спокойным голосом продолжал мужчина, внимательно разглядывая журналистов.
-Мы проводим опрос с целью изучения общественного мнения.
-А зачем Вам это нужно?
-Как, зачем? Для эфира.
-А если моё мнение будет неугодно вашему хозяину, то Вы его вырежете? - глаза мужчины притягивали взгляд Марка и не давали овладеть собой. Дима переминался с ноги на ногу и молчал.
-Почему же вырежем? Мы свободно излагаем всякие мнения. На то она и «Свобода", чтобы вести свободный, независимый обмен информацией, получилось шаблонно и это злило.
-Так от чего же Вы свободны?
-От указов, приказов, цензуры, от всего, что мешает свободному выражению мыслей каждым человеком, - опять не то.
Выйти из разговора на этой волне Марк уже не мог, а овладеть ситуацией никак не удаётся.
-Если не ошибаюсь, Вас финансирует конгресс Соединённых Штатов?
Марку так и послышалось, что сейчас последует насчёт заказывания музыки, но мужчина остановился,
-Это не имеет отношения к моему вопросу, - на миг показалось что
ухватил ситуацию за хвост, но не тут-то было.
-Конечно же, не имеет, - лукаво улыбнулся мужчина, - Вы работаете мне на пользу, а зарплату получаете там. Более чем благородно.
И зачем он, Марк, остановил эту пару? До этого неожиданностей не был. И крепкий краснолицый мужчина в норковой шапке, и молодая красивая дамочка в натуральной короткой шубке и блестящих лосинах на стройных ногах, и двое студентов в кожаных куртках однозначно ответили, что они категорически против восстановления компартии, а первый даже сказал: «И куда только Ельцин смотрит? Р-разогнать их и вся недолга!" Только одна осечка была: изящная, хотя и не молодая женщина, назвавшаяся работником коммерческой фирмы, вдруг заявила:
-Что же это за демократия, если люди не могут свободно выражать свои взгляды? Хотят, пусть объединяются, потом видно будет, что хорошо, а что плохо.
-А как Вы жили до перестройки? - задал провокационный вопрос Дима.
-Хорошо жила и сейчас хорошо живу и надеюсь хорошо жить при любой власти. Секрет надо знать, лукаво улыбнулась женщина и выкинула руку, останавливая такси.
И контраст был отработан почти без проблем. Марк безошибочно направился к сухонькому старичку, рассматривающему витрину кооперативного киоска-"комка". Старичок, как и ожидалось, оказался скромным пенсионером на грани выживания и, конечно, был рад возрождению партии, связывая с ней своё более благополучное прошлое.
Но тут, кстати, в разговор вступил богатырского вида парень в несколько засаленной куртке и чёрной вязаной шапочке. Он слышал вопрос и тон, каким он был задан и, видимо, что-то ему не понравилось в поведении журналистов.
-Что Вы пристали к старому человеку? - громко заговорил он, надвигаясь на Марка и не обращая внимания на микрофон, - человек жизнь прожил, хорошо ли, плохо ли, но прожил. - А что сейчас, смотри сюда, - он показал на ценники в витрине ларька, - в гроб ложиться, да и того не купишь.
-Иди, отец, и будь здоров, сколько сможешь, - добавил парень, обращаясь к старичку.
-Ну, ладно, пенсионер может и не понять реформ, ему уже трудно вписаться в новую жизнь, а Вам-то должно быть по сердцу не прошлое, а будущее. Как Вы относитесь к восстановлению компартии? - не к месту спросил Дима.
-Я? - парень развернулся всей своей широченной грудью к щуплому Диме. - Я за, ну и что?
-А почему? - не унимался Дима, - видно Вас мало грабила партноменклатура?
-Да, мало, - парень всё повышал голос, - сейчас грабят больше.
-Но это же временно. Пройдут реформы, возродится частная собственность, и заживём не хуже Запада, - зря Дима продолжал этот разговор, всё равно придётся вырезать, это не пойдёт в эфир.
-Частная? - парень даже побагровел, - я вкалываю руками, а не языком, и вот уже четвёртый месяц у частника и ничего более паскудного, чем эта частная собственность до сих пор не видел. Грабили, говоришь? Так вот мне, в общем-то, по-барабану кто меня грабит, партократ Иванов или частник Кацман. Но тогда хоть какие-то права были, профсоюз, собрания, пресса, наконец, а сейчас частники дерут три шкуры, да ещё и издеваются. Не знаю, какое там мне светлое будущее сулят, но частника я каждый день в глаза вижу и будь спокоен, будет заваруха - я сам пойду этим частникам глотки рвать. Надо будет, тысячи таких же ребят найдётся и коммунисты здесь не при чём. Вот передайте это в эфир, тогда я Вам поверю.
Когда Дима, опять невпопад, спросил парня, как его зовут и где он работает, тот зло сказал:
-А вы, что, агенты КГБ что ли? - затем резко развернулся и размашисто, не оглядываясь, пошёл по переулку.
Марк сделал Диме строгий выговор за неуместное развитие темы, и они продолжили свой путь к Лубянке, уже более внимательно выбираяреспондентов. До самой Лубянки всё шло как по маслу. Соблюдая процентное соотношение противников, равнодушных и сторонников партии, репортеры бойко заполняли плёнки диктофона, умело подсказывая даже тональность ответов. Процент брака, того, что потом придётся отсеять, был невелик, и настроение Марка было великолепным. Даже разговор с тем парнем можно будет пустить в эфир.
И зачем он, Марк, остановил эту пару? Надо было сразу бросить их, только потом он будет переживать своё поражение, нет, он не привык от¬ступать, он, такой благополучный и уверенный в себе, должен отступить перед "какими-то поношенными обывателями"?
Вообще жизнь Марку улыбалась. Иначе и быть не могло, если к жизни его готовили такие силы, как отец, мать да ещё полтора десятка близких и дальних родственников, которые во всех условиях умели устроиться прочно и с комфортом.
Дед Соломон Моисеевич мудро заставил отца отдать Марка на факультет журналистики. Он многое предвидел. Наверное, мудрость, действительно, приходит с возрастом. Сам Марк в розовой юности был неплохим спортсменом, занимался лёгкой атлетикой и играл в гандбол на уровне первого разряда, душа рвалась в науку, и он на полном серьёзе доказывал отцу, что лучше геологии нет ничего на свете. Но отец настоял на своем.
Дядя Яша и тётя Эмма обеспечили Марку беспрепятственный вход в МГУ, а потом постоянно следили за его учёбой. Студенческие годы, как им и положено, были интересными и насыщенны турпоходами, стройотрядами, КВНами, танцами, романами и флиртом, бурными дискуссиями и шпаргалками на экзаменах, студенческими вечеринками и политическими тусовками. Но... всё это в прошлом.
И вот он, Марк Немцов, держит в руках диплом журналиста, красивый такой, в красной корочке, диплом, дающий устойчивость и открывающий дорогу в большую жизнь, дорогу к достатку, известности и славе. Соломон Моисеевич недаром имел такую большую и дружную семью. Через три года работы в "Московском Комсомольце", что смело можно было считать стажировкой, Марк Немцов стал сотрудником открывшегося в Москве отделения редакции радио "Свобода".
В студенческие годы слушать радио "Свобода" было признаком хорошего тона, это давало ощущение самостоятельности мышления, широты кругозора и политической смелости. Большинство студентов слушали, а потом до хрипоты спорили. Пробовал Марк и с дедом говорить о том, что слышал в эфире на волнах "Свободы", но дед только иронично ухмылялся, словно наперёд знал, о чём и как будут вещать "из-за бугра".
После того как Марк начал работать на "Свободе" жизнь его заметно улучшилась. Появилась валюта, возможность выезда за рубеж, возможность покупать хорошие импортные вещи и продукты, так что обвал и обнищание, нахлынувшие на Москву, его, в общем-то, не трогали, он жил сейчас лучше, чем в устойчивые годы застоя. И никуда уезжать он не собирался, как и его многочисленная родня, во-первых, разнарядки на них не было благодаря авторитету деда Соломона, а во-вторых, контраст даже давал больше удовлетворения, чем сами блага цивилизации.
В редакции Марк освоился довольно скоро. Пришлось, конечно, кое-что пересмотреть в своей личной идеологии, но очень немногое. В том, что репортёрская работа должна быть изящной и интересной, он убедился ещё в университете. И роль печати усвоил, только слова Сталина о том, что дли читабельности достаточно пяти процентов правды, коробили.
Всё сталинское идёт со знаком "минус" и поэтому он считал, что правды должно быть на порядок больше, однако, первые же месяцы работы на "Свободе" убедили, что это не так, что если Сталин и неправ, то только в об¬ратную сторону.
Журналистская работа должна отвечать заданию, она должна быть правдоподобной, для чего подбираются неоспоримые факты, которые соответствующим образом компонуются и интерпретируются, чтобы получился результат, отвечающий заданию, а вот суть заданий пока ещё была истиной более высокого порядка, малодоступной пониманию журналиста уровня Марка Немцова. Вот и пришлось ему, иногда наступая на горло собственной песне, научиться чётко выполнять задания редакции. Ощущения собственной свободы и значимости поубавилось, а валюты в кармане прибавилось. Соответственно изменилось и мировоззрение.
Постепенно осваивая "новую" профессию, Марк усваивал и психологию людей, и её изменение под давлением обстоятельств. Выходя на улицы для встреч с людьми того или иного социального слоя, он соответственно подбирал и внешность, и манеру поведения. Сейчас предстояло получить ответ на один вопрос: «Как Вы относитесь к восстановлению компартии?" И ответы должны быть полярными и достаточно эмоциональными. Поэтому хорошая одежда и холёное лицо репортёра радио «из-за бугра» как нельзя лучше соответствовали моменту.
Конечно, коммерсанты, биржевики или банкиры, да и "золотая молодёжь" должны видеть в нём «своего» и от души излить поток грязи на "проклятых коммуняк", которые сами воровали, а им не давали, пару-тройку нейтральных всегда найдёт среди отчаявшихся интеллигентов, которые как манну небесную ждали демократию, а дождались ещё большую мерзость. Им и назад страшно и вперёд жутко. А оппоненты должны видеть его сытость и добротность, чтобы сам вид его вызывал неприязнь, тогда и ответы будут достаточно резкими, чтобы подавать их без комментариев. Великая вещь-психология!
Дима раньше Марка понял провал и даже незаметно дёргал его за рукав, но Марк отмахнулся и снова полез в драку.
-Весь Союз нас слушал, слушает и будет слушать, потому что мы правду людям несем, а если Вы боитесь высказать своё мнение, то так и скажите, - распалился Марк и значительно посмотрел на форменные ботинки мужчины. Тот перехватил взгляд Марка, опять лукаво улыбнулся и предложил зайти в музей погреться и спокойно побеседовать, если, конечно, репортёры не разочарованы.
Марк согласился, надеясь там, в музее доконать этих «умников» своей эрудицией и властно увлёк Диму за собой. В глубине души он боялся остаться один на один, а отказаться от разговора не мог ни под каким предлогом. По непонятной злости он решил записать все, благо кассет к диктофону было достаточно.
В музее Марк опять смутно почувствовал, что подчиняется чужой воле.
-Да, да и слушали, и будут слушать и не только "Свободу". Так уж человек устроен, что чем запретнее плод, тем слаще. Тем более задаром, так сказать, «на халяву». Кстати, не скажете, почему прагматики-американцы пускают деньги на ветер, то бишь в эфир, и без всякой цели?
-Ну, это не бесцельно, а во имя свободного обмена информацией.
-Обмена между кем и кем?! Между русскими на улицах и русскими у приемников? И только?
Сейчас они стояли у макета Днепрогэса. Дима слушал внимательно, но на его губах блуждала едва заметная ехидная улыбка, он втайне радовался тому, что Марк оказался в затруднительном положении, потому что всегда раздражался его самоуверенностью и завидовал ему. А женщина старалась не мешать разговору, она с интересом рассматривала экспонат, но не пропускала ни одного слова и, когда она переводила взгляд на мужа и Марка, в глазах её мелькали искорки.
-Да, без свободы информации не может быть свободы личности.
-Ну, если пошёл разговор о свободе, то в этом есть чей-то част¬ный интерес. Не правда ли?
Марк где-то слышал подобную связку, но не мог вспомнить, где и это опять выводило из равновесия.
-А если и частный интерес, то разве это плохо?
-Смотря кому. Мышка знает, что кошка не общественное дело делает, ловя мышей, но ей от этого не легче, - мужчина говорил спокойно и уверенно, хотя и тихим, мягким голосом, слегка картавя. - Ну, а ваш-то частный интерес в чём?
Марк попытался было снова увести разговор к теме, но мужчина остановил его и снова в упор спросил:
-Так в чём же Ваш личный интерес? Можете, впрочем, не отвечать. Не обижайтесь, но, конечно же, в зарплате. Чем лучше материал, тем выше зарплата. Так?
Марк покраснел и лихорадочно искал подходящий ответ, но мужчина положил ему руку на плечо и продолжал:
-Конечно, так. А что значит лучше? А то, что нужно редактору, директору, словом, хозяину, тому, кто платит. И свобода личности здесь совершенно не при чём. Впрочем, Вы это знаете лучше меня.
Да, Марк знал это хорошо, он ещё и такое знал, о чём даже его проницательному собеседнику ни в жизнь не догадаться. Например, о том, как расправлялись с теми, кто хотя бы случайно обронил в эфир слово, сколь-нибудь бросающее тень на хозяина. Поэтому он и не находил достойного ответа. Он снова попытался перехватить инициативу в разговоре.
-И, тем не менее, Вы не можете отрицать, что "Свобода" внесла солидный вклад в дело разрушения тоталитаризма и выхода нашего общества на дорогу к демократии и свободе?
Мужчина подавил усмешку и так же негромко, спокойно отвечал:
-Положим, вклад свой Вы преувеличиваете. Наши отечественные писатели и журналисты вылили в прошлое грязи на два порядка больше вас. И разрушили не тоталитаризм, а страну, отечество, что, опять-таки, надо было не Вам лично и даже не "Свободе", а её настоящему хозяину. А на какую дорогу нас пытаются вывести, ещё видно будет чуть позже, только демократией здесь пока и не пахнет.
-Пусть будет по-Вашему, но то, что страна ушла из тупика на столбовую дорогу цивилизации, уже хорошо. Этого, надеюсь, Вы не станете отрицать?
-Зачем отрицать. Это Ваше личное мнение, которое совпадает с мнением Вашего хозяина, но мнение ещё далеко не истина. И насчёт тупика и насчёт "столбовой дороги".
-Но весь цивилизованный мир живёт по иным законам и живёт прекрасно, Марк чувствовал, что говорит прописные истины, штампованные фразы, но ничего другого не приходило на ум. И ещё он чувствовал, что втягивается в полемику, в которой нет твёрдой опоры, потому что не он владеет нитью разговора. Он злился и шёл напролом, а получалось не то, не убедительно. Женщина подошла ближе и с безразличным видом прислушивалась, а Дима словно злорадствовал, молчал и ехидно ухмылялся, помня выговор на Мясницкой.
-Весь мир?! А стоит ли так безапелляционно говорить за весь мир? В мире каждая страна, каждый народ имеет свою историю, которая ну ни¬как не похожа на историю соседей. И свой уровень жизни. И в каждой стране есть "униженные и оскорблённые», как бы Вы ни хотели этого скрыть, хотя средний уровень жизни в ряде стран, действительно высок. Было бы глупо это отрицать.
-Ну, вот, Вы и согласны, - заторопился Марк, - стоит провести реформы, перейти на законы капитализма и здесь будет так же хорошо.
-Ой-ли? - неожиданно вмешалась женщина с легкой улыбкой, - понятия "хорошо" и "плохо" ещё ничего не говорят, они абстрактны, конкретнее понятия "лучше" и "хуже". Быть рабом или крепостным - плохо, а быть свободным - хорошо. Так?
-Конечно, - обрадовался Марк, надеясь, наконец-то, оседлать скользкую тему.
-Да, но быть свободным и бедным тоже плохо. Лучше быть богатым. А что значит быть богатым? Иметь пищу, кров и добротную одежду или ещё что-то? А, может быть, каждому персональный самолёт и персональную виллу на море? Словом нам плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас.
-Вот цивилизация и должна сделать нашу жизнь лучше. И капитализм здесь имеет намного больше успехов, чем социализм.
-Не спешите, был у нас и капитализм, и частная собственность, а отдельные квартиры, образование, свободу передвижения и многое другое люди труда получили только при этом жутком социализме.
-Какая же свобода передвижения, если за рубеж не выедешь?
-Не сразу. Сначала по своей стране, дойдём и до всего мира.
-А там уже давно дошли.
-Вот Вы опять сравниваете и этим подтверждаете относительность понятий "хорошо" и "плохо". Конечно, хорошо. А Вы не задумывались о том, что построение хорошей инфраструктуры на Британских островах для пятидесяти миллионов человек оплачено трёхвековой колониальной зависимостью Индии, Бразилии, Канады, Австралии, Южной Африки и ещё десятка стран. И ни одна из них не жила лучше Англии. Так же, кстати, и во всём "цивилизованном мире", только в разных вариациях. И только в самой жестокой, по-вашему, "Империи лжи" все колонии-республики жили лучше метрополии-России. Не правда ли странно?
Марк не нашёлся чем ответить и решил промолчать. Женщина с улыбкой осмотрела Марка с ног до головы, отступила шага на три и, не ожидая ответа, отвернулась к макету, а мужчина, выждав паузу, добавил:
-И ещё, заметьте, беженцы из всех горячих точек, независимо от национальности, бегут в Россию. Сильные, здоровые, умные и богатые бегут на Запад, их там примут, а несчастные и обездоленные - в нищую Россию, в это "исчадие ада", как Вы её представляете. Запад их не примет, там нет милосердия и быть не может, а Россия примет и поможет, поделится последним куском. Это хорошо или плохо?
-Не преувеличивайте, мы ничего не представляем, а говорим правду, чтобы наша страна очищалась от грязи и становилась лучше, И Запад помогает, гуманитарная помощь идёт и сюда и в другие районы бедствия.
-Правду? - мужчина, прищурившись, посмотрел за окно. Крупные хлопья снега плавно кружились в воздухе, усиливая ощущение уюта в тёплом помещении,- правду? Представьте себе ситуацию: на людной улице столкнулись два автомобиля, несильно, только фонари побили. Водители и пассажиры, дружно выскочив, громко ругаются. Дело доходит до драки. Появляется милиция, разнимает с помощью дубинок и, под горячую руку, попадает женщина, крикливая до того, а после удара дубинкой она, пронзительно взвизгнув, опускается на снег. Мгновенно милиционер останавливает "Скорую" и женщину увозят в больницу. С аварией разобрались. В толпе зевак близорукая женщина в очках, засмотревшись, наступает на ногу крепкому, молодому парню в кожаной куртке. Он обкладывает её трёхэтажным матом и сильно отталкивает. Муж женщины бросается на защиту, но, получив крепкий удар в лицо, заливается кровью. Два молодых офицера мгновенно и решительно скручивают парня и пытаются передать его милиции. В то же время, под шумок, шустрый мальчишка разрезал сумку у другой женщины, стянул кошелёк, его ловят за руку, но кошелёк он успевает выбросить и теперь канючит, что он не виноват. В воздухе носятся и возгласы сочувствия, и возмущения, и грязная брань. В общем, всё так банально.
Представили? А теперь скажите, какую правду Вы передадите по вашему радио?
Марк пытался сообразить, что ему лучше сказать, но мужчина не стал дожидаться и продолжал сам:
-Можно рассказать о грубости нравов и пересказать всю нецензурщину, можно описать благородство офицеров, можно рассказать о зверстве милиции, избивающей "ни в чём не повинных женщин(!)", а можно восхититься быстротой реакции "Скорой помощи", и о потерянном поколении маленьких карманников можно рассказать. И ещё, и ещё. Это только один маленький банальный уличный эпизод. И всё- правда! А жизнь целой страны? Сколько там эпизодов? И обо всём можно говорить правду, только не всю, а выборочно, по заказу. И будет правдиво и то, что нужно. Так?
Марк моргал глазами. Соглашаться не хотелось, а возразить с ходу было нечем.
-Так! - мужчина ответил сам себе, - почти любой человеческий поступок можно представить и как пример героизма и как преступление в зависимости от взгляда. В том числе и передачи Вашей "Свободы". Вы уверены, что это благороднейшее дело, а многие считают гнусностью. И никого нельзя осуждать за это. Ведь Вы за свободу мнений и за свободу их выражения? Да?
Марк уже таращил глаза, но снова не нашёлся что ответить.
-Кстати, я не принадлежу к последним,- примирительно улыбаясь, договорил мужчина.
Марк давно уже отчаялся найти помощника в лице Димы и даже не смотрел на него, но тут Дима сам подал голос:
-Может быть, Вы в чем-то и правы, но всё-таки свобода это благо, это лучше, чем ГУЛАГ, да и живут люди в свободном мире лучше, этого-то Вы не можете отрицать?
-А я и не отрицаю. Лучше, только не всем, к сожалению. И что такое свобода?
-Свобода мысли, слова, поступков, свобода выбора, наконец, - Марк просветлел даже.
-Слова, очень красивые слова и не больше. Хотите опять картинку? Мне не нравится Ваш взгляд, Ваши манеры или ещё что-нибудь и я сильнее. Я подошёл и свободно выместил на Вас свою злобу. Вы зовёте милицию, и меня лишают свободы. Так? Или мне понравился Ваш диктофон, и я его отнял. Свобода?
-Нет, это не свобода, а хулиганство. Есть нормы поведения, законы, правопорядок. Это же хорошоцивилизованное общество.
-И при чём здесь свобода, если есть правопорядок? Я хочу, но не могу, значит, свобода не полная, а полная свобода не благо?
-Софистика! Вы же прекрасно меня понимаете, - Марк вновь обрёл уверенность.
-Конечно, понимаю. Только всё имеет свои плюсы и минусы, в том числе и свободы хвалёного цивилизованного общества.
Фарисеи от "свободного" общества стенают о том, что коммунисты разрушили религию и в то же время нарушают, а ,точнее, топчут все божьи заповеди. "Не укради!"- и крадётся всё подряд и, в первую очередь, самое главное-труд рабочего человека. "Не убий!" - и убивают сотнями и тысячами только потому, что кто-то хочет жить иначе. "Не прелюбодействуй!" - и открываются публичные дома и притоны, и ползёт порнуха по миру, загаживая всё святое. "Не лжесвидетельствуй!" и сотни газет и радиоканалов льют заказную ложь, в том числе и вы, мои милые репортёры, - снова мягко улыбаясь, закончил мужчина.
Марк несколько замешкался, не желая опять повторять штампованных фраз, а Дима просто потупился и принялся наблюдать за женщиной.
-Вы, конечно, вольны думать о нас хорошо или плохо, только поверьте, что мы искренне стремимся повлиять на ситуацию, чтобы изменить её к лучшему.
-Готов поверить, но уж больно одиозны передачи "Свободы". Это улица с односторонним движением. Мне порой кажется, что у вас инакомыслие вытравливается более жёстко, чем в сталинские времена в Союзе.
Респондент был более чем прав, но Марк сделал вид, что пропустил замечание мимо ушей и, уверенно улыбаясь, снова задал свой первый вопрос:
-И всё-таки, для эфира, как Вы лично и Ваша подруга или супруга относитесь к возрождению компартии?
-Супруга,- уточнил мужчина, - она сама скажет своё мнение, а я в полном соответствии с Вашими же декларируемыми представлениями о "свободе личности в цивилизованном обществе" скажу: нормально. Если у людей есть убеждения и они по убеждениям объединяются в организацию, то и, слава богу-А Вы были членом компартии?
-Так Вас интересует моё мнение или мое прошлое?
-И всё-таки?
-Ну, если Вы настаиваете, да, был. Вы удовлетворены? - мужчина прямо посмотрел в глаза Марку. Дима заметил, как просиял Марк, до неприличия просиял. Женщина подошла поближе.
-А сейчас Вы считаете себя коммунистом?
-По-моему и это к Вашему заданию не имеет отношения.
Неожиданно женщина встала между Марком и мужем и, глядя Марку в глаза, сказала мягким, грудным голосом:
-А позвольте Вам задать вопрос?
-Пожалуйста, галантно поклонился Марк.
-А как Вы относитесь к возрождению компартии?
-Конечно же, отрицательно.
-А почему?
-После стольких преступлений партии Вы ещё спрашиваете об этом?
-Что же Вы подразумеваете под термином" преступления партии?
Марк на секунду задумался, а потом начал рубить чётко, но, к сожа¬лению, штампованные фразы:
-Создание тоталитарного режима, массовые репрессии, воспитание люмпенов, подавление личности, идеологизацию всей жизни. Словом, вся идея порочна, а практика преступна.
-А точнее, в чём порочность идеи?
-Я думаю, что Вы это знаете не хуже меня. Система нивелирует личность, приводит всё к серости, к застою. Человек превращается в заложника системы, в винтик государственного механизма.
-Красиво, но не верно. Коммунистическая идея как раз этого и не предполагает. Это выдумки оппонентов, в том числе и Вашего радио. Идея сводится лишь к тому, что вместе жить лучше, чем врозь, но при этом надо исключить подавление одной личности другой. А инструмент подавления - собственность. Государство же, по идее, должно отмирать за ненадобностью. Согласны?
-Но критерий истины - практика, а она даёт результаты прямо противоположные идее "по-Вашему".
-Простите, а как Вы относитесь к религии?
-Терпимо. А при чём здесь религия?
-Терпимо - это расплывчато. Христианство, мусульманство, буддизм, это хорошо или плохо?
-Конечно, хорошо. Религия лечит души, приобщает к высшим ценностям. Кстати, и религию коммунисты разрушили.
-А как же хорошая идея дала инквизицию или джихад? Давайте на основе практики отвергнем идею, - вмешался мужчина.
Дима переводил взгляд с одного на другого, он давно уже понял, что надо прервать разговор и уйти, но получал удовольствие от поражения Марка, которое никому ничем не грозило. Марк снова оказался в ловушке: отвергать христианство глупо, хотя и была инквизиция, да и мусульманство не отменишь. И если про инквизицию ещё можно пошутить, что это было "давно и неправда", то джихад может возникнуть в любой части мусульманского мира хоть сейчас. Как же вывернуться? Напролом?
-Религия не занималась экономикой, а только духовной сферой, коммунисты же привели к нищете, - опять штамповка получилась.
-Ой, ли? - вмешалась женщина, - экономику люди делают, а религия людей. Сколько под лозунгом "с нами бог" было развязано войн с меркантильными целями и убито людей? Коммунизм, по-Вашему, это абсолютное зло и все беды в мире от него? А почему началась, например, первая мировая война?
Ответить было нечем. - Ну, да бог с ними, с религией и буржуазией. Не о том речь, - продолжала женщина, - Вы сейчас проводите яко бы социологические исследования, умышленно смешивая две разные вещи: идею и систему, сложившуюся в результате первого и единственного опыта. Кроме того, Вы являетесь заинтересованной стороной, о чём сами только что сказали, а посему не можете быть объективными. А впереди нас ждёт то, что должно быть, а не то, чего хочется Вам или мне.
-Вы фаталистка?
-Не совсем, но посмотрите вокруг, идея капитализации тоже даёт далеко не те результаты, на которые можно было рассчитывать. И причина здесь совсем не в бывшей номенклатуре, "совковой" психологии или "красно-коричневом реванше" Нет.
Идею убить нельзя, а партия, которая будет исповедовать эту идею, возрождается не потому, что хочется назад, а как раз потому, что впереди далеко не рай, как Вы его разрисовываете, а общество рабов и господ, причём в "господа" выходят самые подлые и безнравственные люди из числа бывших воров, взяточников-чиновников, спекулянтов и меркантильной псевдоинтеллигенции. Любой из них готов "за тридцать сребренников" продать мать, отца и родную землю, а уж рабочего человека за ломаный грош, не задумываясь. И только слепой может этого не видеть. Вот в чём причина возрождения партии, а совсем не в прошлом.
-Наверное, все проходили через это, переболели и сейчас процветают, - Марк с досадой заметил, что в который раз уже подпадает под влияние респондентов и в чём-то поневоле соглашается с ними.
-Возможно, Вы и правы, но лучше сделать прививку и не болеть, по крайней мере, обойтись без высокой температуры. А впереди всё-таки все будут так, как должно быть и придём мы к дикому капитализму, или к цивилизованному, или к какой-то разновидности социализма покажет будущее, а мы можем только высказывать свои мнения и пожелания. Например, какой ход событий был бы лично Вам больше по душе?
Марк уже изрядно устал сопротивляться логичным доводам и, не му¬дрствуя лукаво, опять сослался на "западный мир":
-Чего выдумывать, все развитые страны прошли этот путь: частная собственность, полная свобода предпринимательства и жизнь сама покажет, кто и как должен организовывать производство, кто управлять, кто торговать. Саморегуляция. Это и будет естественный, а, следовательно, самый лучший порядок.
-Хорошо, можно с Вами согласиться, а можно и нет. Сотни лет была на Руси эта самая частная собственность, но что-то не много благополучия она принесла. Да и в большинстве стран так. Но пусть это будет Ваше мнение, а у меня другое. Я бы хотела, чтобы каждый человек, где бы он ни родился, был сразу наделён долей общей собственности в виде какого-либо индивидуального счёта и долей жилплощади, которые нельзя ни при каких условиях продать, подарить или отдать жильё, чтобы никто никогда не стал "бомжем", а собственность - для того, чтобы каждый мог открыть своё дело или включиться в коллективное не на правах батрака, а на правах совладельца, чтобы исключить эксплуатацию, унижение, бесправие. После смерти эти доли должны быть сданы в казну, чтобы ими наделить вновь родившегося. Наверное, для этого надо отменить право наследования или изменить его. На первый взгляд, может быть и сложно, но таково моё мнение и оно имеет право быть. Согласны? Нет, не с моим мнением, а с тем, что оно имеет право быть?
Марк покрутил головой, проморгался, и согласился, надеясь скорее закончить разговор.
-Так Вы, всё-таки, поддерживаете возрождение компартии или нет? - уже совсем запутавшись, снова спросил он.
-Я думаю, что мой ответ не так важен для Вашего опроса, но если хотите, то отвечу: ради бога, пусть возрождается, иначе грош цена будет всей демократии.!! Здесь совсем не нужно вмешательства Вашего радио, чтобы куда-то склонять общественное мнение. Поймите, если бы то, что Вы называете реформами, дало хоть чуть-чуть улучшения жизни, Вам не пришлось бы сейчас тратить время на эти вопросы, да и сами Ваши программы не нужны были бы. И не переживайте, что плёнки на нас затратили, завтра всё перепишете, а теперь давайте расстанемся друзьями, уже поздно.
Мужчина согласился с женой и они, пожав Марку и Диме руки, не спеша, пошли к выходу, тихо беседуя между собой.
Марк судорожными движениями выключил аппаратуру, застегнул сум¬ку, зло посмотрел на Диму и пошёл к выходу, выдерживая достаточно большую дистанцию. Дима молча шёл за ним.
Сложные чувства обуревали Марка. С одной стороны хотелось отбросить всё, забыть и наплевать, благо задание и без этих двоих было вполне достойно выполнено, но почему-то всё, что было до этой встречи, было, как в тумане и невозможно было вспомнить ни одного лица, ни одной интонации.
-Зайдём в кафе, - предложил Марк, когда они спустились на площадь Ногина.
-Угу, - согласился Дима.
В кафе они с молчаливого согласия выпили целую бутылку водки и разошлись, почти не разговаривая, лишь условились встретиться завтра на квартире Марка для монтажа материала.
Дома Марк намеривался лишь переодеться, а вечером навестить родителей, однако, оказавшись дома, он почувствовал большую усталость. Нет, недавние его респонденты перед глазами не стояли и голоса их не звучали в ушах, но мысль была подавлена и заполнена мешаниной из раз¬говора в музее. Она, мысль, не отпускала, хотя и не облекалась в законченные формы. Ничего не выкристаллизовывалось и, в то же время, невозможно было выбросить всё из головы.
Посидев несколько минут, Марк пошёл в ванную комнату и долго плескался под контрастным душем, делая его то максимально горячим, то холодным до дрожи. Тело взбодрилось, но голова не посвежела. Идти куда-либо совсем не хотелось. Он уже не пытался вспомнить детали разговора, просто не оставляло ощущение какой-то мелочности собственного существования. А как Марк нравился сам себе до сих пор! Ещё бы: преуспевающий репортёр заграничного радио, аккредитованный в Москве, горячие репортажи на самые актуальные темы, причастность к политике, к творению истории и вдруг - на тебе.
Действительно, можно тешить себя и своё самолюбие картиной собственной значимости, а однажды вдруг со всей откровенностью, нутром понимаешь справедливость восточной поговорки: собаки лают, а караван идёт. И, действительно, в мире вокруг тебя совершаются какие-то большие и маленькие события и тебе хочется, чтобы ты был причиной их или хотя бы оказывал на них более или менее заметное влияние, а задумайся; не будь тебя, разве не жил бы мир и не происходили бы те же самые события?
Наверное, хорошо быть эгоцентриком и уверять себя, что без тебя ничего не произойдёт, но всё это ложь, ложь самому себе, мир жил до тебя, живёт и будет жить. А если посмотреть внимательно, то все тысячи сотрудников "Свободы" получают кем-то заработанные деньги, пусть даже тех же рабочих-американцев, сочиняют и льют потоки рафинированной правды и правдоподобной лжи и тешат себя тем, что они не последняя скрипка в историческом оркестре, а "караван идёт". Вот и здесь, в Союзе, вроде всё замысливалось правильно: реформа, запрет компартии, частная собственность, конверсия, распад страны, успехи реформы и все бегом к западному образу жизни.
Сколько убедительных слов переговорено по всем каналам радио и телевидения, сколько средств потрачено на пропаганду, а "караван идёт" и совсем не так и не туда, куда, казалось бы, его ведут. Вот и не проходит ощущение какой-то не то чтобы правоты, а основательности, что ли, тех респондентов из музея, "поношеных обывателей", как Марк окрестил их в начале встречи.
Марк сварил себе кофе, приготовил яичницу с беконом и за ужином осушил полбутылки коньяку, но хмель не брал. Он лёг на кушетку, включил аппаратуру и начал прослушивать весь разговор от начала до конца.
Нет, его собеседники не были теми ортодоксальными коммунистами, с которыми он расправлялся сравнительно легко или легко уходил от раз¬говора, если доказать своё не удавалось. Здесь другое, он оказался маленьким в собственных глазах, а, впрочем, может быть, он таким и был и только хотел казаться большим. Ведь, по большому счёту, ни мужчина, ни женщина даже и не спорили с ним, просто они видели, улавливали его штампованные фразы и мягко, но уверенно их развенчивали, точно так же, как легко развенчиваются штампы и лозунги ортодоксов от компартии, да и любой другой партии.
Выходит, они применили и очень умело обще¬признанный метод оппозиционной борьбы, настолько умело, что он понял это уже дома, только сейчас: они тонко наталкивали его на штампы, а потом, действуя "от противного", каждый раз загоняли в угол. Хороший урок, даже не урок, а уроки. Во-первых: не считай себя самым умным, а, во-вторых: надо как огня бояться штампов, иначе так легко попадаешь в ловушку.
Прослушав до конца, Марк бережно сложил кассеты в ящик стола. Хорошо было бы, если бы не было свидетелей, но Дима был рядом, всё слышал, а он не глуп, чтобы забыть и, поэтому, завтра придётся снова всё прослушивать и делать дурацкий вид, словно всё это бредни "поношенных обывателей". Конечно, можно сразу всё стереть, но рука не поднималась это сделать.
Люди дневники ведут и хранят их всю жизнь, а здесь больше, чем дневник, это рубеж в сознании Марка, а, может быть, и в жизни. Он ещё не отдавал себе в этом отчёта, но чувствовал, что что-то произошло.
Потом Марк машинально смотрел телевизор, машинально звонил Диме, и своей "дорогой Марго", звонил в корпункт. Словом, делал нужные и дежурные дела и, наконец-то добрался до постели, выпив перед тем ещё большую рюмку коньяку в качестве снотворного.
СОН.
В комнате густой полумрак, тускло светится одно высокое окно и лампада под образами. Икон много, они занимают весь угол, душно. Перед образами на коленях стоит человек и молится, молится усердно. Марк как бы незримо присутствует, как человек-невидимка, он всё слышит и знает, кто там молится, хотя и не видит лица. Это старец Зосима, и Марку очень спокойно, тепло и темно, и не хочется яркого света. Зосима шепчет, шепчет молитвы, а Марку слышится: Не убий. Не укради, Не прелюбодействуй и, как гвоздь в голову - Не лжесвидетельствуй. И снова тепло и покойно, снова Зосима шепчет: Возлюби врага своего, как самоё себя... Блаженство разливается по телу, Марк знает, что он спит и не хочет просыпаться.
Как это хорошо, что не надо просыпаться! Над головой Зосимы возникает слабенький светлый ореол, но видение сменяется. Откуда-то из боковой двери выходит угрюмый, бородатый мужик, а рядом с ним на поводке идёт оскалившийся матёрый волк. Марку становится жутко, он узнаёт Прохора Громова.
Комнаты уже нет, а вдалеке, на фоне леса что-то светло-призрачно-невесомое, какой-то фантом, он притягивает, и Прохор, кажется, против своей воли идёт к нему. Марк догадывается, что это Синильга с её неодолимой силой над душами человека и зверя. Она ничего не может дать Прохору, но он всё равно идёт к ней, и Марку тоже хочется пойти за Синильгой, очень хочется, но он прикован к месту и осуждён только наблюдать и переживать.
Исчезли вдали Прохор с волком и Синильгой, снова комната с образами, а перед ними на коленях отец Сергий осеняет себя крестом. С руки отца Сергия стекает струйка крови из отрубленного пальца, а с одной из икон пронзительно смотрит угрюмое, волевое лицо, Марк опять догадывается, что это Гришка Распутин и очень удивляется, как он попал на икону. Гришка хитро подмигнул Марку, как старому знакомому. Стало жутковато, по спине скользнула струйка пота.
Комната растворилась в мареве. И вот уже он стоит, держась за тоненькую берёзку, а перед ним на склоне холма лежит большой камень. Марк точно знает, что это Горячий камень из Гайдаровского рассказа. За камнем шеренгой пятеро девчат в военной форме с винтовками и скатками через плечо, все пятеро из "Тихих зорь", а перед камнем, спиной к нему, низко опустив голову, стоит Григорий Мелехов.
Марк застыл от безысходности, он не видит, но кожей ощущает, что из глаз Григория медленно капают скупые мужские слёзы и видит, как содрогаются обвислые плечи. Надпись на камне разгорается ярким светом, но девчата молча и спокойно смотрят на него, не двигаясь, Григорий ещё ниже опускает голову и надпись гаснет.
Пропадает видение, а перед Марком стоит, вперив в него зловещий взгляд, Прохор Громов и держит на поводке оскалившего клыки волка. "Не лжесвидетельствуй!" - произносит Прохор голосом Зосимы. Марка обуял ужас, и он проснулся в холодном поту.
В комнате сумрачно, хотя уже десятый час утра, небо закрыто свинцовыми тучами, медленно падает снег. Несмотря на зарядку и холодный душ, голова оставалась тяжёлой.
Дима пришёл с опозданием. Он тоже долго не мог уснуть с вечера и с трудом поднялся утром. Выглядел он не лучшим образом. Молча, без обычных шуток он прошёл в комнату, уселся за рабочий стол и принялся настраивать аппаратуру. Марк был бы рад, если бы Дима совсем не пришёл, но они повязаны одной верёвочкой и никуда от этого не деться.
Монтаж делали молча, соблюдая "правила игры", выпили за это время по нескольку банок баварского пива. Когда материал был готов, Дима включил начало разговора с "поношенными обывателями". Марк хотел выключить, но Дима так посмотрел на него сквозь свои большие очки, что Марк молча согласился. Он ушёл на кухню и долго-долго там возился, готовя холостяцкий обед. Когда он зашёл в комнату, Дима сидел, сосредоточенно глядя перед собой, кассеты с записями того разговора лежали аккуратной стопочкой.
Пообедав, они отправились в корпункт. Материал был принят "на ура". Марк, выслушав дежурные слова похвалы и обещания премии, былого подъёма не ощутил. Дима, судя по его сосредоточенности, переживал что-то похожее. Он молча, с виноватой улыбкой, как-то незаметно отошел и исчез из поля зрения. Марк был очень благодарен ему за это его молчание, точнее, благодарным он стал позже, а сейчас просто ощутил чувство уверенности и надёжности. Всё-таки молодец Дима, он знает, когда надо помолчать. Может быть, он и не лучший друг, но уж точно надежный товарищ. Вот опять слово из прошлого, но хорошее слово. Сейчас Диму за его понимание и такт ну никак не повернётся язык назвать "господином", товарищ он, дорогой товарищ.
Молча, почти рассеянно, Марк получил очередное задание, молча выслушал указания начальника. Ему даже перечить не хотелось, хотя начальник нёс ахинею, Марк лучше его знал какие вопросы и как надо задать на пресс-конференции, чтобы получить нужные ответы. "Тоже мне, корифей", мысленно обругал он начальника.
Марк медленно брёл по улице, втянув голову в поднятый воротник и глубоко засунув руки в карманы. На улице всё было как всегда, но не хватало ему былой бодрости и быстрой оценки увиденного. Он шёл мимо длинного ряда ларьков с яркими, сверкающими витринами, но теперь это его совсем не радовало, он и раньше знал, что эти товары - мишура, а продавцы - обычные спекулянты. Как на подбор везде сидели молодые, крепкие парни, да не по одному. "Так кто же работает?" мелькнул вопрос и повис без ответа в воздухе.
Ответа не требовалось. Впрочем, если уж быть до конца откровенным перед самим собой, Марк ничего нового, но открыл для себя за эти дни, всё это он прекрасно знал, и, с известней натяжкой, считал правильным. Он сам в жизни устроен неплохо, а что до остальных, то это их проблемы. Правда, в душе иногда ползали червячки сомнения, он бал далеко не глуп, чтобы не понимать, что сам он и всё радио "Свобода" и ещё сотни и тысячи подобных организаций с десятками и сотня¬ми тысяч сотрудников живут, в общем-то, паразитами на теле народа, не важно какого. Только признаваться себе в этом очень уж не хотелось.
Он и не признавался многие годы, а вчера что-то изменилось. Нет, внешне ничего, он будет получать ту же хорошую зарплату и приличные гонорары, будет так же, если не шикарно, то красиво жить, его не коснутся проблемы, которыми полон рот у рабочих, пенсионеров и матерей-одиночек, но что-то всё-таки изменилось.
Что? Он впервые, как, наверное, на исповеди, сказал, вернее, вынужден был сказать себе, что он - паразит, один из многих тысяч таких же. Так вот в чём тайна исповеди, она не в том что священник отпускает грехи, а в том, что человек сам себе говорит: "Грешен!" и далее остаётся наедине с этим признанием. Теперь и он сам будет один на один с этим признанием - паразит, да ещё вредный, потому что вредит людям, которые его кормят.
Марк понимал, что изменить в этой жизни что-либо он не сможет, да, пожалуй, и не захочет. Внешне всё будет по-прежнему, но сам он всё-таки будет другим. Вспомнились слова женщины "а впереди нас ждёт то, что должно быть, а не то, чего хочется Вам или мне". Конечно, она права, и единственное, что изменится (это он уже точно знал), что он не будет послушной игрушкой в руках редактора при подготовке заказной сладкой лжи.
"Не лжесвидетельствуй!" Если не хочешь или не можешь выполнить эту заповедь, то это равносильно тому, чтобы не выполнять ни одной.
Марк медленно шёл по улице и ловил себя на мысли, что он неско¬лько иначе стал смотреть на людей. Из безликой толпы чаще стали вы¬рисовываться лица, такие разные лица.
В маленьком скверике старушка кормит голубей, дрожащей рукой выбирает из платочка крошки и рассыпает по снегу. Седые волосы под синим платком, густые морщины и добрый, кроткий взгляд. С кем она живёт, что её согревает, что приносит радость? Что огорчает? Надо подумать об этом. Надо подумать, надо подумать....
Резкий толчок в плечо. Марк дёрнулся, с трудом удержавшись на ногах, и рванулся, было, выяснять отношения, но резко остановился, остановился совсем не потому, что струсил, а снова одолело какое-то труднообъяснимое желание наблюдать, только наблюдать.
Задел его крепкий, молодой парень, который вдвоём с мужчиной постарше прошли поперёк тротуара к поджидавшей их "Вольво". Одеты оба очень дорого, но без изящества. Шли они уверенно, пожалуй, даже слишком уверенно, словно вокруг были не люди, а муравьи. У машины поджидающий их то ли водитель, то ли охранник услужливо распахнул дверцу.
Марк проводил их взглядом, повернулся и застыл, натолкнувшись на горящие ненавистью глаза. В пяти шагах от него, возле столба с дорожным знаком остановился худощавый сорокалетний мужчина и проводил взглядом тех двоих. Марк отметил вздувшиеся вены на не очень чистых руках и подумал, что этот из тех тысяч, что сейчас готовы "глотки рвать", подумал и это не вызвало эмоций.
"Куранты, куранты", - неокрепший детский голос отвлёк Марка. Мальчишка лет десяти-одиннадцати с посиневшим носом и красными от холода ручонками бросался к прохожим, навязывая газету. Видно, бизнес был не очень удачным и в глазах мальчика стояли если не слёзы, то затаённая грусть и обида. Марку стало жалко мальчика, он купил газету, заплатив щедро и, наверное, впервые подумал, то ему в детстве не надо было продавать газеты.
Хорошо, когда у детей есть детство, когда они учатся, играют, а газеты продают киоскёры, машины моют автоматы, водители водят автобусы, строители строят, милиция охраняет порядок, журналисты пишут очерки и репортажи, а пенсионеры отдыхают. Почему-то стало холоднее.
В подземном переходе толчея, торговля и... нищие. Может быть, Марк и прошёл бы, не замечая их, как всегда, но сейчас он поднял глаза и встретился взглядом с одним старичком. Этот не просил, не выставлял напоказ свои болячки, он просто скромно стоял у колонны, держа в руке старую кроличью шапку. В шапке было с десяток монет разного достоинства, а в глазах старичка стыд и боль. Стыд и боль.
Марк достал монету покрупнее, ею оказалась сторублёвка, положил её в кроличью шапку и поглядел в глаза старичку. Лучше бы он этого не делал, лучше бы прошёл мимо, не поднимая глаз. Стыд и боль словно перелились в него, захлестнули.
Неизвестно за что было стыдно этому старичку - за свою немощь, за ошибки молодости или за недостаток гордости, но Марку стало стыдно за тот творческий настрой, на котором работал он последние годы. Он пытался представить себе как эти преуспевающие дельцы в "Вольво" помогут немощному старичку преодолеть стыд и боль, помогут обрести уверенность в жизни и гордость и... не представил.
Скорее всего, это люди из разных миров и им, как Востоку и Западу, не сойтись никогда. Значит, кто-то должен сойти со сцены. Кто? Конечно же, старичок, все старички и старушки, все, кто не в "Вольво". А как же они в редакции расхваливали это будущее, не задумываясь, скольких надо оставить в прошлом.
Несколько в стороне от людского потока, возле урны, стоящей под витринным окном, беседовали двое мужчин лет тридцати и женщина. Чем они привлекли внимание Марка, трудно сказать, возможно, первое, на что он обратил внимание, было то, что мужчины курили сигареты без фильтра, тщательно оберегая подругу от дыма. В руке одного была кожаная папка, второй был одет в длинную куртку с поясом и широкополую фетровую шляпу. Стройная женщина в коротком расклешенном пальто выглядела очень изящно.
Марк подошёл поближе, закурил и стал рассматривать витрину, прислушиваясь к разговору.
-Ты же с пеной у рта доказывал, что нужно идти на защиту Белого дома тогда, в 91-м и ещё позорил меня за мои сомнения, - говорил тот, что с папкой, стряхивая пепел в урну.
-Мы все жаждали свежего воздуха, казалось, ещё усилие и демократия станет реальностью. Я безоговорочно верил Ельцину, да и все мы были заражены этим, хотя и в разной степени, - мужчина в куртке переступил на шаг влево, чтобы дым от сигареты не попадал на их подругу.
-Не надо за всех говорить, - подняв указательный палец, обратилась она ко второму, - не знаю почему, но мне "шестое чувство" подсказывало, что рано радоваться. Во-первых, никогда не верь прессе и рекламе, а, во-вторых, кто они, те, кто рвались к власти тогда и, наконец, прорвались? Теперь-то ты видишь, а мне слабое утешение, что предчувствие меня не обмануло.
-А что сейчас тебе твоё "шестое чувство" подсказывает? - полушутя-полусерьезно спросил первый.
-Изволь, - женщина повернулась к нему и, не принимая шутливого тона, продолжала
- вся приватизация идёт не так, как хотелось бы, но когда говорят о купле-продаже земли, то жутко становится. Это же будет постоянный передел с кровью пополам, с большой кровью.
-Да, тут ты, пожалуй, права. Сейчас делят общий пирог по праву сильного и подлого, сплошной криминал и безнравственность. 3абывают, что никакое дело нельзя считать решённым окончательно, если оно не решено по справедливости. А передел-это снова война, - задумчиво произнёс первый, бросая окурок в урну.
-Вот это-то и страшно, а не какие-то там красно-коричневые. Тем более, что сейчас в ход пойдут не шашки да маузеры, - женщина продолжала говорить, но Марк уже не слушал, он бросил окурок в урну и опять в подавленном настроении медленно брёл по улице, ёжась от холода.
Иногда он наталкивался на людей, поднимал глаза, вглядывался в лица, извинялся, сторонился и не мог, да и не хотел, привести себя в прежнее бодрое состояние "жизнерадостного идиота", как он сам себя окрестил.
Двигаясь без всякой цели, Марк попал в чисто убранный, небольшой, безлюдный скверик сел на холодную скамью, закурил и тупо уставился в землю. Мысли были туманными и никак по складывались во что-нибудь конкретное, апатия овладела им. 0т догоравшего окурка он прикурил вторую сигарету и бессмысленно смотрел перед собой.
Через неопределенное время незаметно для сознания, его внимание привлекла девчушка пяти-шести лет, которая чертила мелком на асфальте квадратики и скакала по ним. Выглянувший луч солнца осветил её жёлтую шапочку, и она стала похожей на яркий светлячок. С дальней скамейки за ней следила, очевидно, бабушка. Ручки у девочки были красные от холода, но она, не замечал этого, была вся в движении, сосредоточен¬но чертила, что-то шептала про себя, потом, неожиданно лучезарно улыбалась, мельком взглядывала по сторонам и опять принималась скакать.
Доскакав до конца своих квадратиков, она бегом возвращалась к началу и снова скакала, снова шептала что-то, видимо, считала по-своему, перечерчивала квадратики, опять улыбалась своим неведомым мыслям, освещала собой весь скверик и была подвижна, как ртуть.
Марк непроизвольно стал наблюдать за ней и так увлёкся, что сам того не замечая, стал улыбаться вместе с ней, пытался уловить её счёт ли, присказку ли, которые шептала девочка, и чувствовал, ему стало теплее от вида этих раскрасневшихся щечек. Сначала он пожалел, что в карманах нет конфеты или шоколадки, чтобы угостить девочку, но потом понял, что это не то, что не он - большой и сильный, чтобы одаривать, а она, эта кроха, вливает в него бодрость и жажду жизни, и подачка испортила бы всё.
Марк не помнил, сколько прошло времени, наверное, много. Бабушка позвала девочку домой, та звонко крикнула: "сейчас, бабуля", - ещё раз забежала в начало, проскакала все свои квадратики, посмотрела на Марка, осветилась своей бесподобной детской улыбкой и вприпрыжку побежала к бабушке.
Марк с опущением тепла в груди проводил их до самого конца аллеи ласковым взглядом, потом резко встал, потянулся да хруста в плечах, и твёрдым, пружинящим шагом быстро зашагал домой.
В.И.Ерёмичев. 1995год