Сорок два

Александр Эрлих
Начало пятого утра. Варю кофе и только тут понимаю, что проснулся в час своего рождения.
 Из другого уголка страны приходит мне в сети несколько видео в качестве поздравления. Одно из них – документальный фильм о Сергее. Впервые слышу его голос, он оказывается чуть выше и чище, чем я мог себе представить. Чуть свободнее… Его проза для меня – лекарство в трудные моменты. Подобное лечится подобным…
 Мы оба бывшие боксеры, которые не достигли вершин в этом ремесле. Но не по невозможности физической, а по складу души. Насилие претит нам обоим. «Я безобидное млекопитающее» - как писал он о себе. Это верно. Мы, скорее, бычки или тюлени. Зачем мы вообще этим занимались? Думаю, лишь для того, чтобы как-то соответствовать агрессии окружающего мира. Со временем же эта потребность соответствовать проходит и остаётся лишь потребность быть самим собою, чего бы это ни стоило. Да – чего бы это ни стоило. И здесь начинается настоящая борьба, в сравнении с которой ринг – детская песочница. В ринге всё просто и ясно. Предельно честно. Вне его пределов – архипелаги невидимых рифов людской системы, упрямые потоки противоборствующих течений человеческих слабостей. Здесь невозможно выиграть нокаутом раз и навсегда, а по очкам ты всегда в проигрыше. А уж о победе «за явным преимуществом» речи вообще быть не может. И мы живём с этим трагичным пониманием нашей заведомо проигрышной позиции в этом бою…
 Однажды я задал вопрос знакомому монаху о том, что не был бы подвиг Христа более значим, если он заблуждался в своей божественной сущности? И даже более того – что, если бы он сознательно умер, зная свою не божественную природу? Что, если человек своей жизнью и смертью просто бросил вызов жизни - такой, какая она есть – со всей её бессмысленностью, с её человеческой низостью и пошлостью, с её фальшью? Что, если он нашёл единственный способ крикнуть в пространство, что в людях есть ещё нечто человеческое, чего мы стыдимся, что есть надежда?.. Монах ответил, что даже думать об этом не хочет…
 Спасибо, Боже, в которого я не верю, что мы беглецы. Мы – беглецы от монахов и богоборцев, от монархов и нищих. Мы – те, кто идёт «потёмкинскими деревнями» людской глупости и не пытается стучаться в нарисованные окна и двери. Мы просто записываем то, что видим. Зачем? Кто знает… Если бы знать наверняка, возможно, не тратили бы на это ни сил, ни времени; возможно, жили бы глаже…
 Но глаже не получается. И дорога шершава, да и сами ноги. И к лучшему! Так сцепление крепче…
 За окном – мимо берёзок и помойки – спешат редкие ранние прохожие. Где-то слышатся зарождающиеся тихие ритмы бессмысленной, но жизни. Просыпаюсь от спячки. Готов жить дальше.