Чтобы взлететь, ему была необходима любая перпендикулярная к земле плоскость. Надо было лишь прикоснуться к ней и мысленно начать полёт. В первое время, после проявления фантастических способностей, лучше всего получалось у зданий не ниже 12-ти этажей. То есть, можно было взлететь и у хрущёвской пятиэтажки – но, чаще всего, это происходило не сразу – со второй или третьей попытки. Правда, когда приходилось делать ноги, получалось вонзиться в небо у любого вертикального объекта, даже у фонарного столба. После того, как он начал экспериментировать с искусственно создаваемыми экстремальными ситуациями, экстренно взлетать приходилось всё чаще. Он влезал в чужие разборки, потасовки, пьяные драки - для того, чтобы, отрываясь от преследования, понять, на что способен.
В один из дней пришло знание того, что возможности гораздо шире обозначенных им самим границ. Достаточно было представить себе вертикальную стену и мысленно прикоснуться к ней – и он исчезал из зоны обзора своих преследователей. В момент потери земного притяжения он становился невидимым для окружающих. Сначала для этого надо было применять мысленное усилие. Со временем переход в иное физическое состояние стал возникать автоматически, как бы сам собой. Во время полётов ему не нужно было дышать, справлять естественные надобности. Он не ощущал перепадов давления и температур. Это было фантастически здорово! Чувство неописуемого восторга не притупилось с момента возникновения, а слегка заматерело, что ли, и перестало быть пугающе-обжигающим. Спустя какое-то время удалось довести до автоматизма перевод в иное состояние любых предметов, к которым прикасался. Пришло время, когда он обнаружил, что изменить физическое состояние организма и любых объектов возможно не только во время полётов и перемещений. Всё происходило очень просто и естественно. Силой мысли можно было моментально переориентировать вектор направления. Скорость, высота, страны и континенты менялись как перчатки, с необычайной лёгкостью. Он мог приземлиться в желаемой точке планеты, перенеся с собой практически любую Приблуду, и стать там видимым и осязаемым. Егор постоянно оттачивал своё мастерство. Выбрав в Детройте заброшенное многоэтажное здание, перенёс его вместе с фундаментом в одно из болот Югры и тут же вернул на место, не причинив никаких видимых повреждений. Он не испытывал чувства дискомфорта ни в Зимбабве, ни в Ганновере, ни в Техасском Остине. Ему было комфортно и в Джуно на Аляске, и в загорело-потном муравейнике Копакабаны. У него открылась способность моментально впитывать в себя все существующие на Земле языки, наречия, диалекты. Услышав несколько фраз, он через мгновенье обретал глубочайшие и неистребимые знания об этом языке. Его фонетика, орфоэпия, лексика, морфология, орфография, пунктуация, графика и синтаксис становились неотъемлемой частью глубочайших, энциклопедических знаний, с невиданной лёгкостью приобретаемых им. Мало того, для него становилась родной и близкой культура всякого (даже самого крошечного) этноса, в любой из точек планеты. В одном, затерянном в джунглях, племени, близ Перуанско-Бразильской границы его даже канонизировали. И как не противился – туземцы возвели на алтарь, в ранге высшего божества.
Вообще, он с большой осторожностью внедрялся в быт диких племён Азии, Африки, Австралии и Южной Америки, с тех пор, как стал причиной смертоносной эпидемии, истребившей большую часть крошечного племени на Новой Гвинее. Банальная простуда, принесённая им на праздник посвящения мальчиков в воины, стала стремительной и смертоносной эпидемией. Пока Егор убедил вождя принять для племени лечение через курс инъекций антибиотиками – большая часть племени была уничтожена эпидемией. Этот случай оставил глубокую рану в душе. Он часто ловил себя на мысли, что было бы здорово, вернувшись в прошлое, исправить допущенные промахи. И однажды смог это осуществить. Первое перемещение отняло много сил, оставив неприятное ощущение липкого, леденящего мазка по душе. Но очень быстро он отточил эту грань своих возможностей, и неприятные ощущения исчезли. Вернувшись во времени в уничтоженное им племя, в идеальном физическом состоянии – предотвратил возникновение смертоносной эпидемии. Егор осознал, что силой мысли способен произвести глубочайшую санобработку не только своего организма, а любого физического объекта на площади в несколько футбольных полей.
Из совершённых противоправных действий оставил одно ограбление чёрных инкассаторов, за несколько секунд до их захвата Московскими омоновцами. Реквизированная сумма стала начальным капиталом его финансовых операций. Ничего не пришлось изобретать. Применив знакомую - по Голливудскому ширпотребу - технологию ставок на выигрышные варианты, он перестал испытывать нужду в деньгах. Не заводя никаких счетов, не оставляя закладок или иных заначек, всегда можно было, практически моментально, получить наличные. Для этого нужно было совершить ряд перемещений и вернуться в отправную точку с необходимой суммой. Теперь Егор с лёгкостью мог проникнуть в любое банковское хранилище, но не пользовался этим - по этическим соображениям. Тут надо оговориться. Биржевые и валютные операции всё же приходилось проворачивать, время от времени. Но это делалось не в интересах личного обогащения, а для поддержки и развития бизнеса своего лучшего друга. А вот с презренным металлом у него сложились особые отношения. Подробнее этих моментов коснёмся чуть позже.
Независимо от места, исторического времени и времени пребывания в точке перемещения – он всегда возвращался в час отправления. При этом физическое место возвращения он мог с лёгкостью изменить. Отправляясь в прошлое из своего дома в Подмосковье, мог вернуться в шикарную квартиру в Вестминстере, близ Букингемского дворца. При этом время на Кремлёвских курантах и на часах Биг-Бена всегда соответствовало времени отправления, с учётом часовой разницы. Переместиться в будущее у него не получилось. Предприняв несколько безуспешных попыток, он прекратил эти опыты, оставив «на потом». Зная, по тем же фильмам, губительные последствия эффекта бабочки - крайне осторожно исправлял совершённые им действия. В глобальный ход истории не вмешивался категорически – хотя, поначалу, и был большой соблазн.
Однажды он всё-таки решил сделать закладку из золотых слитков, по какому-то навязчивому наитию. Отыскал в приснопамятном Детройте небольшую, заброшенную постройку, торчащую как прыщик на мощном подземном бункере. Купил участок земли с этой хламиной - и перенёс всю конструкцию в один из облюбованных кратеров на обратной стороне Луны. Тщательно замаскировал следы своего вмешательства, как на Земле, так и на её спутнике. Затем перенес в заимку по полтонны слитков из хранилища золота из Форта Нокс и из подземной «кладовки» Нью-Йорского банка ФРС в Манхеттене. Вопреки надежде, обнаружить следы присутствия инопланетного разума на обратной стороне Луны ему не удалось. Время от времени он пополнял свой запас, изымая толику из чёрного оборота золота у всякого рода бесчестных дельцов. В эти моменты у него возникало чувство, очень схожее с жаждой. И жажда эта была не по кристально чистой воде – а по кристально чистому золоту. Он не копался в истоках этой непонятной страсти, время от времени сжигающей его душу – просто исполнял возникшую прихоть. Прошло года три после последнего посещения лунной заимки. Он и не вспоминал о ней всуе.
День, послуживший началом его полного посвящения, ничем не отличался от череды подобных прожитых. Проснувшись в шезлонге у бассейна, на своей вилле в Санта-Крус-де-Ла-Пальма, он ощутил настойчивый зов. Вернее, призывов было два. И не один из них не принадлежал «презренному металлу». Это был приступ русской ностальгии (изнуряющее-сосущая тоска по Родине, в форме, присущей исключительно русским), который периодически возникал в той или иной форме. Ещё казалось, что кто-то или что-то зовёт его издалека. Откуда-то из системы V 404, созвездия Лебедя. Ощущения были новыми, волнующими. Родина звала более настойчиво – поэтому вопрос об очерёдности не стоял. На минуту задумавшись, он переместился на сквер у Кирсановского автовокзала, в Тамбовской губернии. Никем не замеченный, вышел к стоянке такси и поехал к институтскому другу, в его шикарное поместье. Ванька Бровин был потомком барона фон Бревена, сделавшего карьеру ещё при дворе Алексея Михайловича. За заслуги перед государем и отечеством, из обезличенного ландскнехта Вильгельм стал выдающимся военачальником. Приняв православие, он стал основателем нового генеалогического древа. Одна из ветвей фон Бревенов превратилась в Бровиных, которые расплодились, прижились и выжили на Русской земле, пережив вместе с ней все лихолетья, падения и взлёты. Ванька был балагуром, поэтом, пьяницей, гулякой и преданным другом.
- Ба-а! Какие люди! Где шляешься? Я тут задыхаюсь, на хрен. Директор завода запилил – какое-то оборудование ты должен был привезти, что ли? Трубы у тебя нет, управы на тебя нет и, похоже, совести тоже. Выпить в этой дыре не с кем - а ты пропал с концами, ни слуху, ни духу.
Егор с досадой осознал, что, с удовлетворением своих потребностей, совсем забыл о приземлённой текучке. И не важно, что эти обязанности – сам же и возложил на себя любимого.
- Ванька… Сил нет! На горшок надо! Потом, всё потом… Евсеев заперся в уличном пластиковом «скворечнике», мотнулся за новой фасовочной линией в Хайнань и оставил ящики в грузовом терминале Кирсанова. За две купюры с выразительной физиономией Бенджамина Франклина, без очереди оформил все бумаги - и вернулся в сортир. Всё прошло без сучка и задоринки. С чувством полного удовлетворения от стремительно разыгранной комбинации, возжелал напиться, забыться и оторваться по-полной.
- Всё путём, Вань, прости! Запарился совсем. Вот бумаги. Посылай обоз за товаром.
Дом, в стиле королевского замка Кёнигсберг-ин-Пройсен, под сотню гектаров земли и соснового леса на берегу Вороны, сахарный завод, расположенный тут же, на роскошных чернозёмах и штук двадцать разных заводов, заводиков, фирм и фирмочек, разбросанных по всему свету - достались Бровину благодаря партнёрству с Егором. А также куча собственности в жилом секторе элитных зон отдыха по всему земному шарику. Череда баснословно прибыльных финансовых операций на Лондонской, Нью-Йоркской и Гонконгской биржах принесла приличный капитал. Егор приложил немалые усилия, чтобы остаться в тени Бровина. Всё выглядело естественно, не вызывая и тени сомнения у Ивана и окружающих в его «счастливой звезде». От случая к случаю Евсеев, проворачивая беспроигрышные комбинации на мировых рынках нефти, газа, услуг, капиталов, рабочей силы, ценных бумаг, кредитов, валют и т.д. Деньги оседали на личных счетах Бровина, который сам, по большому счёту, ни уха, ни рыла в коммерции. Мотаться по шарику Иван не любил, предпочитая жизнь в Тамбовском поместье. Официально менеджментом занималась группа нанятых профессионалов, помимо «зарплаты королей», получающих неплохой процент с прибыли.
- Слушай, сегодня на Вороне барды собираются. Я на вертушке с утра в Тамбов летал – там, на берегу, палаток… Штук сто, не меньше. Мы должны с тобой к ним обязательно причалить. Только сначала на дальние болота, на вечернюю зорьку. Утки – море! Заедем к егерю. Ты же ему Джет-бот подогнал - на нём через плёсы по воде дойдём. Завтра же открытие охоты, Горя-а!
- Вот это здорово! Как же мне всего этого не хватает!
- А кто тебе не даёт, братан? Всё у ног твоих!.. Иван повернулся к дому: «Степаныч, водки! Где ты, старый хрыч»?
Крепкий, сухой старик чинно вышел из дома. В руках у него был серебряный поднос, две большие рюмки водки и хрустальная розетка с чёрной икрой.
- Здравствуй, Матвей Степаныч. Как живёшь-можешь?
- Здравия желаю, Егор Ларионыч! Скрипим помаленьку. Откушайте с дорожки!
- Да рановато, вроде, водку кушать-то, старче?
- Как говаривал князюшка Новгородский, Владимир Святославович, что стал Ясным Солнышком опосля: «На Руси есть веселие пити, не может без того быти». Кто знает, может это и помогло Христа принять, как Бога земли Русской. Правда, не было водки тогда ещё. Всякие хмельные мёды да браги подавались к столу. Так нашли наши ведуны да ведуньи рецепт бальзама для души… Кто ищет, тот и обрящет. Прими, Ларионыч, как лекарство – а о пьянстве и не думай даже!
Удивительное свойство у Русской водки. Неповторимый эффект от смешения льда и огня. Облизав гортань и пищевод, через какое-то мгновение отзывается ласковой, тёплой волной, накрывающей и тело, и душу. Тут, главное, не переборщить – чтобы песню не захлебнуть. Вошёл в унисон со струнами души – и по маленькой, по чуть-чуть, под селёдочку с лучком, под хрустящий огурчик, под икорку… Ни кальвадосы, ни коньяки, ни всякие джины, бренди да виски – не обладают подобным волшебством. Приятно, вкусно… Лупят и по ногам, и по шарам – а душу не согревают. Не ведомы заморскому пойлу тайны глубин души Русской – потому как не постиг её ни один из басурман-винокуров, колдующих над чанами со своим зельем. А по сему, для русского, водка - «это больше, чем всё». Тут и объяснять нечего. Не поймут… В общем, «что русскому здорово, то немцу смерть»!
Охота не задалась сразу. Забыли взять боеприпасы. Егерь успокоил:
- Господа, да у меня патронов на взвод мотопехоты. На световой день полноценной боевой операции хватит.
В общем, выпили ведро водки, сожрали полтонны икры да севрюжьего балыка со слезой, утопили егерский катер и проспали и вечернюю и утреннюю зори. Обломно, конечно – зато гульнули на природе! Похмелились чуток, расстреляли ящик патронов по пустым бутылкам и чучелам - и покатили в поместье.
Иван едва сдерживал холёного церберообразного алабая, которого они притащили с собой к ферме.
- Гони сюда мясо, Степаныч!
- Какое мясо, Иван Захарыч! Да Бог с Вами.
- Давай, давай! Там где эти… Ландрасы, гемпширы и этот, как его… Дюрок.
- Да Вы, что? дюрок на сносях… Вот- вот родить должна!
- Ладно, хер с ней. Выпускай остальных.
ван икнул навзрыд и, матюкнувшись, добавил:
- Страуса одноглазого тоже гони сюда!
- Да ты чего, Ваня? Совсем сбрендил, что ли?.. У нас петух-то всего один и остался.
- Поговори мне ещё… Закажу тебе с Омска пару самцов племенных. Петух. Ха! Ляпнешь тоже.
Дед уронил плечи, согнулся и стал похож на сморчка в шляпе.
- Только чтобы чёрной африканской масти! Других нам не надо.
- Да в Сибири только таких и держат, Степаныч. Другие не прижились ни фига. Привезут тебе двух «фрегатов», килограмм по сто пятьдесят!
Старик понуро заковылял к хозяйственным постройкам. Алабая отпустили и он, врезаясь в пожелтевшую стерню, нарезал круги вокруг столика, огруженного выпивкой и закуской.
С визгом вылетели из загона около десятка свиней. За ними чинно шествовал громадный страус. Волкодав сорвался с орбиты и молнией метнулся к визжащему, разбегающемуся в разные стороны мясному корму.
- Горя! Стреляй! Я тебе обещал барскую охоту – получи, Ваше сиятельство!
Егор палил выше трёхметровой, кованой ограды. Важен не трофей – важен процесс! Его пятизарядный браунинг с золотым курком распалился как чугунный утюг.
Через минуту всё смешалось – дым, резкий запах пороха, поросячий визг, перекрываемый хаотичными выстрелами… Постреляли…Выпили… Закусили…Снова постреляли… Выпили… И всё, отбой…
Утреннее солнышко едва тронуло отозвавшиеся чистым звоном ледяные капельки росы. Пели птицы. Надрывался старый осипший плимутрок. С Вороны, сочным сметанным покрывалом выползал туман.
- Степаныч, как дела?
- Как сажа бела… Натворили этих делов…
- Чего случилось-то, дед? Убили кого?
- А то нет… И убили, и покалечили…
- Да ты шооо?
Иван застыл в комичной позе. В одной руке откусанный огурец, в другой рюмка водки. Волосы растрёпаны по карминовому фону бородавчатого бересклета, раскинувшего ветви за его спиной, закрывая восходящее светило.
- А то! Двух поросят кобель задавил до смерти. Одного сожрал наполовину. Ландраса порвал, как грелку… Не знаю, выживет ли? Одного кабанчика кто-то из вас шлёпнул. Гемпшира, что за валюту брали, сожрали тунеядцы. Нищеброды приблатнённые!
- Какие нищеброды, Степаныч, ты чего несёшь? Не похмелился, что ли?
- С чего мне похмеляться-то? Я тут всю ночь за вами раны зализывал. Капли во рту не было! А тунеядцы – вон они, на Вороне. Вторые сутки пьянствуют, песни срамные орут.
- Так это барды, дед! Совесть нации, понимаешь?
- Ага! Где совесть была – кое чего выросло… Они и страуса сожрали, не подавились.
Парни зашлись от смеха. Иван плюхнулся на четвереньки, опрокинув в траву выпивку и нехитрую снедь.
- Вам бы только выпить и поржать, жеребцы! Разор-то какой хозяйству. За одну ночь половину племени выбили. Надо участковому звонить и ОМОН вызывать – брать этих дармоедов - и в кутузку!
- Не надо ни кому звонить, старый! Я тебе выпишу хряков, хоть с Австралии, хоть с Антарктиды.
- Ага! Пингвинов тут только не хватало!
- Каких пингвинов? Ты точно озверина лизнул, старче.
- А какие хряки в Антарктиде? Дед отвернулся и прошамкал в усы: «Сам лизнул и не подавился»…
Газоновский фургон, под завязку забитый ящиками с вином, коробками с тушёнкой и мешками с нежинскими огурчиками, друзья подогнали в лагерь на берегу Вороны, «за знакомство».
Гудели до утра. Пели у костра бардовские песни, до хрипоты. Пили портвейн, закусывая хрустящими, пупырчатыми огурцами и холодной тушёнкой, с ножа.
- Эх, хлебца бы кусочек…
- Жри чего дают, Ваня! Вспомни студенческую молодость!
Проспавшись к вечеру, Егор засобирался в дорогу.
- Да куда ты, на ночь глядя, Горя? Поедем на Ворону! Ведь не допели же... А? И не допили чуток…
- Всё, Вань. Дел выше почек набралось. Разгребу – заеду.
- Ты хоть трубу-то купи себе. Или, хочешь, я тебе свою подарю?
- Господин барон! Ты же знаешь моё принципиальное «нет». Никаких гаджетов и никаких интернетов!
- Чудной ты, братан. Двадцать первый век на дворе!
- Вызови тачку до Пензы. У меня там пару встреч намечено.
- Какую тачку! Тебя отвезут на «мерине». И шофёр останется с тобой, сколько надо… А хошь, на вертолёте? За полчаса там будем.
В первом же перелеске Егор попросил остановиться. Щедро расплатился и отправил такси на все четыре стороны. Странный зов, утихший за буйным отдыхом, с новой силой засосал под ложечкой, призывая его чёрти куда.
(продолжение следует)