ПРОФСОЮЗНОЕ СОБРАНИЕ,
ИЛИ ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО АРХИТЕКТОРА,
ПЕВШЕГО «ФРАНЦУЗСКИЕ» ПЕСНИ.
«В нашем проектном институте «Душгорпроект» сегодня состоится профсоюзное собрание с повесткой дня: «О морально–политическом разложении /пока ещё товарища/ Владимира С. Собрание состоится в актовом зале института в 17 ч. Явка всем обязательна, тем более что входные двери будут закрыты до окончания собрания. Обсуждение Владимира С. будет вторым вопросом, а первым вопросом – «Ход соцсоревнования между подразделениями института в Ознаменование Энной годовщины Великой Октябрьской /ноябрьской/ Революции и принятия Энным заседанием Политбюро единодушного Одобрения доклада Генерального Секретаря «О торжественном приближении Коммунизма».
По первому вопросу выступят два докладчика:
1. Парторг института А. Х. – основной докладчик
2. Председатель профкома О. Х. – содокладчик.
Такое сообщение уже два дня висело в вестибюле на доске объявлений. И вот сегодня наступил этот день.
Зал полон, а куда денешься? Всех выгнали из мастерских, и выходы, включая пожарные, надёжно закрыты.
По залу разносится гул неодобрения молодых мамаш, которым надо идти за детьми в детсады / по закону они уходят с работы на час раньше/. На сцене стол накрыт красным материалом, на нём стоит, сверкая кристалльной чистотой, как символ партийной совести, графин с водой. За столом никого нет, что ещё больше подогревает возбуждение молодых мамаш.
В дверях появляется руководство института: директор, главный инженер, парторг, профорг, комсорг и примкнувшие к ним активисты.
Все поднимаются на сцену и усаживаются на заранее оговорённые места.
Только поднялся со своего места парторг для начала ведения собрания, как выясняется, что на сцене нет трибуны для выступления.
Местные шутники /это, как всегда, архитекторы/ в обеденный перерыв утащили трибуну в подвал, где спрятали за грудой подрамников.
Минут пять в президиуме идёт препирательство о случившемся.
Разгневанные мамаши уже переходят на истерические выкрики с мест.
Директор что-то на ухо говорит парторгу. Тот, красный от возбуждения, нервно трясёт головой, а со стороны это выглядит как приступ болезни Паркинсона, который будет продолжаться у него на протяжении всего собрания.
Прокашлявшись и разводя руками, парторг открывает собрание,
соблюдая все формальности по его ведению. Затем предоставляет слово для чтения основного доклада самому себе.
Из- за отсутствия трибуны он выносит свой стул из-за стола президиума, поворачивает его спинкой к залу, накрывает куском красной материи, услужливо доставленной уборщицей, и раскладывает на нём листки своего доклада, одобренного в райкоме. Ему приходится стоять в неудобной позе, наклонившись к листкам доклада, а со стороны это выглядит так, будто он извиняется перед представителем райкома, который сидит напротив докладчика в первом ряду в зале. От волнения парторг перетасовывает все страницы, и доклад производит на слушателей странное впечатление. Очень трудно понять суть, но это и делает доклад интересным своей бессмыслицей.
Парторг делает паузы для попыток разобрать листки, чем вызывает ещё большее возбуждение молодых мамаш.
Их нетерпение передаётся всему президиуму и докладчику, что делает доклад всё продолжительней и веселее.
Архитекторы и конструкторы, которые сидят в отдельной группе на последних рядах, прячут свои головы за спинками кресел. Но всхлипы от сдерживаемого хохота уже нет никаких сил скрыть, и звуки, похожие на рыдания, становятся всё громче и громче. Тем более что к ним примешивается ропот молодых мамаш. Парторг радостные лица принимает за одобрение доклада, и это облегчает его неуклюжие попытки связно прочесть написанное. Заключение доклада идёт у него в начале выступления, а вступительная часть доклада появляется в самых неожиданных и не подходящих по смыслу местах. Международное положение вклинивается в борьбу за урожай, а космические достижения идут после некоторых недостатков в воспитательной работе. Отступая от текста доклада, он переходит к импровизации, что, при его косноязычии и безграмотности, приводит к несуразице и абсурду. Он перепутывает значение слов и ударение в словах, что ещё больше веселит присутствующих. А заканчивает парторг своими коронными фразами, которые слушатели знают наизусть и хором помогают их произнести. Эти фразы он использует при окончании любого доклада, и звучат они нелепо и комично, но бодро и оптимистично:
- Дорогие товарищи проектировщики, я, конечно, не архитектор, но кое–что уже. И, исходя из вышеизложенного, надо напрячься и усилить, усилить и напрячься!
Под бурные аплодисменты, приведшие докладчика в недоумение и радость одновременно, доклад был завершён.
Ценой огромных усилий директору удалось остановить безудержную радость и ликование слушателей.
Доклад профорга прошёл скучно и не вызвал в зале никаких эмоций, кроме постоянных выкриков молодых мамаш о наболевшем.
Наконец, собрание переходит ко второму вопросу повестки дня.
Предыстория морально–политического разложения архитектора Владимира С. такова.
Если в России всех интеллигентов посылали (а все говорили – гоняли) на уборку овощей и на овощные базы, то жителей Среднеазиатских республик отправляли /тоже гоняли/ на уборку хлопка. Не скажу, что процесс уборки экзотической сельхозкультуры доставлял большое удовольствие, но наши советские граждане даже из самых неприятных событий могли устроить праздник души и тела со всеми вытекающими последствиями. Сбор хлопка – это как бы сопутствующее, но необходимое занятие для коллективного выезда сотрудников на природу.
Период сбора хлопка /сентябрь, октябрь, ноябрь/ - самое благоприятное время в Азии: спала жара, много фруктов и овощей, светит яркое ласковое солнышко, побуждая молодые и горячие сердца на радостные приключения. Соответственно, всё это сопровождается обильным застольем и возлиянием на фоне прекрасной природы.
Личность Владимира С. в институте заметная, и он по праву вошёл в число сотрудников института, к коим приковано пристальное внимание сослуживцев и руководства.
Он обладал многими талантами помимо своей профессиональной деятельности: был молод, хорош собою, прекрасно пел и играл на гитаре. Что ещё надо способному архитектору, чтобы свести с ума молодую часть сотрудников института женского пола? При всех вышеперечисленных хороших качествах, он имел , как бы помягче сказать, один маленький недостаток: он очень любил выпить. Это увлечение не было заболеванием, но частота появление Владимира в институте в нетрезвом состоянии увеличивалась с каждым годом.
В советские времена отмечание праздников на работе было священным, радостным и обязательным событием в жизни трудовых коллективов. Отмечалось огромное количество праздников, которыми изобиловал календарь. К ним добавлялись юбилеи, Дни рождения и смерти, повышения по службе, увольнение с работы, уход в отпуск, удачное возвращение на работу и многое другое. Почти не было такого дня, когда в каком-нибудь отделе в обеденное время, а то и раньше, не гремела музыка и перекрытия не сотрясались от зажигательных танцев, а по коридорам распространялись запахи закусок, напитков и женских духов.
И во всех отделах на всех празднествах во главе стола сидел, как праздничный генерал, Владимир С., любимец большей части женского персонала. Ему старались часто не наливать, но он сам себя обслуживал и, естественно, не обижал, потому быстро пьянел. А пьяный он забывал слова песен и начинал петь на «французском» языке, которого не знал /как в фильме «Обыкновенное чудо» пели Абдулов и Фарада на «итальянском»/. После этого Володя торжественно засыпал, уткнувшись лицом в ближайшее блюдо.
То же самое произошло и при очередном выезде коллектива на уборку хлопка. С утра каждый сотрудник собирал полный фартук хлопка / специальный фартук с большим карманом, подобие большой сумки у кенгуру/, чтобы на нём можно было сидеть, или лежать во время обеда. Обед начинался часов в двенадцать и иногда продолжался до приезда автобусов.
Вот и на этот раз часам к одиннадцати к заранее облюбованному месту под раскидистым деревом и с журчащим рядом арыком стали подтягиваться «строители коммунизма», обременённые собранным хлопком. До прихода всех сотрудников к месту предстоящего «торжества» уже прибыли Володя и Люба – конструктор, которая души в нём не чаяла. Любу и Володю, кроме любви к музыке, объединяла и тёплая, даже горячая, привязанность к веселящим напиткам. До прихода всех сотрудников они успели изрядно опустошить свои запасы.
Так что песни Володя уже исполнял на «французском» языке, в которых были понятны некоторые слова: «ля мур тужур», «мон шер амии» и «се ля ви».
В самый разгар пикника из-за кустов появился парторг. Он подошёл скрытно /чувствовалась армейская закваска/ и, отворачиваясь от расставленных на импровизированном «столе - дастархане» бутылок и закусок, обратился к одному из начальников отдела, чтобы после обеда выходили в поле. Он ушёл так же быстро, как и подошёл, избегая каверзных вопросов.
После обеда все сотрудники нехотя покидали прекрасное место отдыха, кроме «влюблённой» пары, которая допив остатки, устроилась на послеобеденный сон на свежем воздухе. Вот в этот момент и набрёл на них проверяющий из райкома.
Глазам проверяющего из райкома предстала идиллическая картина: рядом с хлопковым полем, в тени раскидистого тутового дерева, на траве, обнявшись, безмятежно спали два сборщики хлопка, подложив под головы фартуки с «белым золотом». Ни слова не говоря, представитель райкома побежал искать нашего парторга.
Вот это событие и послужило последней каплей /в прямом и переносном смысле/, переполнившей чашу терпения у руководства института.
Закончилось обсуждение нашего товарища и коллеги Владимира С. следующим: выговор с занесением, отпуск в зимнее время и отодвигание очереди на покупку ковра. Этот пункт внесли разгневанные молодые мамаши, у которых мужья тоже любили выпить.
Любу – конструктора не обсуждали из этических соображений, и она выглядела жертвой бессовестного соблазнителя – архитектора.
Следующее профсоюзное собрание проходило гораздо скучнее, но его скрашивал непревзойдённый оратор – наш парторг.
Послесловие.
Неугомонные архитекторы сфотографировали спящую парочку и разместили в новогодней стенгазете, но вскоре фото было кем – то аккуратно вырезано. По почерку догадались, что это происки парторга. И это фото, как и много другого компромата, хранилось у парторга в особой папочке с тесёмками и с грифом «Совершенно секретно», написанным химическим карандашом от руки. Кстати, средний палец на правой руке парторга постоянно был испачкан химическим карандашом.
Одна из «французских» песен.
Твои духи «Шанель»,
И номер у них – пять.
Париж. Бульвар. Апрель.
Всё хочется обнять.
Всех хочется любить,
И говорить: - Мадам!
Мне б адрес не забыть:
Парижский «Нотр дам».
КружИтся голова,
От счастья: - «Шер ами!»
Заветные слова:
Тебя: – «Же ву ами!»
Пою: «Шанз - Элизе»!
Нигде не вижу луж.
Я кушаю безе,
В кафе у «Мулен руж».
Вот здесь гулял Жан Сартр,
В Лувр заходил, в музей.
Пойду я на Монмартр,
И вспомню про друзей.
КружИтся голова,
От музыки любви.
А в песне все слова
О трудной – «се ля ви!»
Преследует давно
Меня чудесный сон:
Французское вино,
Под сказочный шансон.
Мне часто говоришь:
- Не хочется стареть!
Увидеть бы Париж,
А после умереть!
Аккордеон поёт:
КружИтся голова.
Нашей любви полёт,
Нашей любви слова.
Тебя благодарю,
Что ты в моей судьбе.
В душе зажгу зарю,
Чтоб подарить тебе.
Мою судьбу творишь,
Чтобы любовь вершить.
Увидим мы Париж,
И будем вечно жить.
Скажу тебе: - Мадам,
Как без тебя жил я!?
Познал - «шер ше ля фам»,
И ты – судьба моя!
Воскресенск.
ноябрь 2012 г.
Песенка откорректирована в декабре 2012 г.