Я обернулся на стуле и увидел в окно, как мои родители играют в настольный теннис. Они носились вкруг стола и периодически заходились приступами раскатистого смеха.
Моя мать, молодая и прекрасная, останавливалась после каждой удачно отбитой подачи, вскидывала вверх руки, потом убирала волосы с раскрасневшегося лица и смеялась ровным жемчугом зубов. Ее белая футболка была собрана складками у самых плеч. Карманы джинсовых шорт оттягивались от мячей. Отбегая от стола, она выгибалась в пояснице и заносила руку над головой. Черные, как живая, подвижная смола волосы взметались, а потом били ее по щекам. С особой грацией, присущей только молодой женщине, она бросала руку с ракеткой вперед. Щелчок и мяч отскакивал в зону за сектой.
Отец, жилистый и поджарый, снял футболку и закинул ее через ремень шорт. Он подходил к столу, брал в руку белый, пластмассовый мяч и дул на него. Потом, встав боком к черному, разлинованному столу, раскачивался из стороны в сторону, приноравливаясь к подаче. Спина его была напряжена, колени согнуты, голова низко опущена. Напряженные мышцы переливались золотом на палящем солнце. Капли пота стекали по бокам и груди. Выглядело так, будто он пловец брасом. Будто он стоит на тумбе и ждет сигнала, для того чтобы бросить себя в скоростной заплыв. При ударе, он выбрасывал тело вперед и выгибал кисть, заводя ракетку каскадом, будто прорезая воздух. Раздавался звонкий щелчок и мяч проносился над самой сеткой и летел точно в левую зону, а потом пролетал под рукой у матери.
Они не вели счет. Не спорили о линиях и натянутой, как струна сетке. Когда мама уставала и упирала ладони в колени, отец выносил из тени два стула и бутылки с лимонадом. Удобно откинувшись на спинки коричневых, раскладных стульев, они накидывали на лица полотенца и отдыхали. Сквозь белую, тонкую ткань полотенец я видел, как шевелятся их губы, когда они лениво перебрасывались фразами. Видел, как поднимается и опускается кадык на широкой шее отца. Мать прикладывала стеклянную бутылку лимонада к груди и легко вздрагивала от холодного прикосновения.
На улице стоял полуденный зной. Редкий, теплый ветер раскачивал желтую траву и ветки деревьев. От этого неподвижность времени чувствовалась еще сильнее. Солнце покрыло все желтизной золота. Воздух плавился и шел рябью от земли. Черная кошка с белыми манжетами и ушами лежала в тени коряжистого дерева и лениво размахивала хвостом. Иногда, я слышал как где-то проезжает машина или цокот чььих-то шагов и тогда кошка медленно открывала глаза и желтыми зрачками провожала удаляющийся звук.
На дворе стояло лето из моего детства. То самое, которое вспоминая сейчас, можно назвать счастливым и самоубийственным. Ссадины на коленях, фиолетовые синяки на голенях, сдутый футбольный мяч на пустыре и яблоки в карамели. Некоторые события оттуда только сейчас открываются в новом свете. Одни кажутся бессмысленными и бестолковыми, а другие - ненастоящими и слишком карикатурными.
В тот день я был наказан за то, что пытался починить велосипед. Цепь на шестерне заднего колеса слетала и выскакивала из звеньев. Я взял узкую стамеску с молотком, перевернул велосипед и зажал раму коленями, упер лезвие стамески в зуб шестерни заднего колеса и пытался вогнуть его вовнутрь. Естественно, на звук ударов пришел отец, увидел, чем я занимаюсь и запретил выходить из комнаты до ужина.
В комнате было темно и прохладно. На стенах висели плакаты из журналов «Огонек». Конан Варвар посреди гор в диадеме и с мечем, Махамед Али в белых трусах и красных перчатках у канатов, Честер Бенингтон тогда еще с ирокезом и в клетчатых штанах. Не то чтобы они были моими кумирами. Просто такие попадались развороты в журнале, а я очень хотел повесить хоть что-то на стену. Кровать у стены была слишком большой для меня одного, но слишком тесной, чтобы в ней поместился кто-то еще. Одеяло скомкано лежало в углу. Письменный стол, за которым я сидел, был исцарапан циркулем. Делая уроки и умирая от тоски, я выводил толстой иглой знаки доллара и свои инициалы на лакированной поверхности.
Я сидел за столом и складывал самолеты из тетрадных листов. Услышав, как смеются родители, я обернулся к окну посмотреть, что происходит. Будто вижу их впервые, я заворожено следил за ними. То как они двигаются и разговаривают, улыбаются и шутят. Все это вызывало во мне самый настоящий восторг. Плакаты с их лицами должны были висеть на моей стене. Счастливые и взрослые, они чувствовали себя так уверенно и свободно там, за грязным стеклом со следами от моих ладоней. Я почувствовал единение и радость. Не находясь там, с ними, я почувствовал, что мы большая семья. И этого было достаточно для детского счастья. Когда они поднялись и отец убрал стулья в тень, я позвал его. Мы смотрели друг на друга долгим взглядом ожидания и не знали, как повести себя дальше. Тогда я отошел от окна и прошел к кровати. Укрывшись одеялом с головой, несмотря на духоту и время, я заснул так, как засыпаешь после слез. Опустошенно и крепко.
Проснулся я от того, что мать гладила меня по щеке. Наверное, любой ребенок узнает материнскую руку по первому прикосновению. Я лежал и не двигался. «Сына…»- позвала она меня. «Сына, просыпайся. Пойдем кушать»- ее голос был мягким и добрым. В темноте комнаты я чувствовал, как она смотрит на меня добрыми глазами и улыбается. Я улыбнулся ей в ответ. Летний вечер принес собой прохладу. Пели цикады и гудели фонари.
В гостиной нас с мамой ждал отец. Я поздоровался, и он оценивающе поглядел на меня, а потом одобрительно улыбнулся. На ужин была жаренная рыба с овощами. Хрустящая и пахнущая хорошим маслом и лимоном, она лежала на большом фарфоровом блюде в центре стола. Отец делил рыбу вилкой и передавал нам с мамой. Рядом с рыбой стояла белая тарелка с рисом и у каждого из нас была глубокая чашка с водой. Я взял ложку, ополоснул ее в чашке с водой, чтобы рис не прилипал к ней, зачерпнул рис и пожил его в воду. Взяв у отца рыбу и переложив на свою тарелку овощи, я полил все соевым соусом. Овощи были теплыми и хорошо перченные. Рыба легко ломалась вилкой, а под хрустящей кожей было мягкое и сочное мясо. Я ел быстро и с аппетитом. От сна голод притупился, но как только мы начали есть, я почувствовал, как ныл мой желудок.
Я не знаю, откуда взялось это правило, но дома мы никогда не говорили за столом во время еды. Но вот мама убрала со стола и принесла большой, голубой, фарфоровый чайник и три кружки. Разлила чай и села рядом со мной. «Завтра нужно съездить тебе за новой цепью и подшипниками»- сказал отец- «Если что-то чинишь , нужно сначала узнать, как это делается!» Я кивнул и опустил глаза и вскоре про меня забыли. Мать рассказывала про отдых в следующем году, отец кивал и стучал пальцем по столу в такт своим мыслям.
Ночью, отец укладывал меня спать. Он пожелал мне спокойной ночи и потрепал по волосам. И я подумал, что каждый ребенок узнает руку отца по первому подзатыльнику. Он задернул шторы, прошелся по комнате, подобрал лежавшую на полу ручку и сунул ее в карман. Все это время я подыскивал слова, чтобы извиниться, но не знал с чего начать. Казалось, будет глупо, если я просто так возьму, да начну извиняться. Нужно было как-то плавно подвести к этому. Но пока я придумывал, что сказать, в комнате погас свет и закрылась дверь. Оставшись в темноте, я уставился в потолок и начал слушать. За оконном все так же пели цикады и гудели фонари. К соседнему дому подъехала машина и, заворачивая, обдала мою комнату белым, ярким светом. Будто там, за окном, вдруг на секунду включили маяк и он, сделав круг, погас и остановился. Но, кроме всего этого, где-то в глубине нашего дома, я слышал голоса родителей. Слов было не разобрать, но говорили они медленно и спокойно. Мама иногда напевала какую-то мелодию, отец подхватывал своим басом, а потом они тихо смеялись и ненадолго умолкали. Я снова почувствовал себя частью большой и счастливой семьи. И мне вдруг подумалось, что такое можно почувствовать только она расстоянии и о таком не говорят вслух. Но как же все-таки здорово чувствовать себя частью семьи. Как же приятно гордиться ей.