Эротика

Татьяна Шуран
   
   
   Бывает, что какое-то оригинальное впечатление, пусть даже детское, смутно помнящееся, оставляет особенно глубокий след в душе, и позже, как ни ищи похожей силы чувств и чарующего сочетания жизненных красок, не удастся встретить и контурного наброска. Магические моменты жизни, когда вдруг приоткрываются истинные веления души, созревают неожиданно, как бы случайно, уходят невозвратно прежде, чем успеваешь распробовать их, и больше не повторяются, и ничто не может с ними сравниться. Одно такое немеркнущее воспоминание есть и у меня, и оно ведет свою родословную из "дома с картинками", как я тогда назвал все происшедшее про себя.
   Как именно я попал в этот дом, я сейчас уже не помню; кажется, хозяин приходился моим родителям дальним родственником. Мне тогда было около двенадцати лет, и я все принимал как должное: и сумбурные путешествия родителей по линялой среднеазиатской пустыне, и остановку в доме незнакомого человека намного богаче нас, и несмолкающие разговоры о каких-то раскопках, породах и камнях, с моей точки зрения - необоснованно азартные. Единственное, что интересовало по прибытии в очередной оазис цивилизации лично меня, - это благодатный аккорд прохладных мраморных сводов и светлых стен в мягкой оправе из темно-красного дерева, и туманное сияние цельного стекла высотой в два этажа, за которым открывался немного неправдоподобный вид на акварельно-влажную зелень сада и пенные струи беззвучного, несбыточного фонтана, бежавшего по зачарованно-неподвижным кольцам каменного морского змея, словно в другом измерении.
   Едва мы переступили порог, взрослые сразу увлеклись непонятным разговором, и я получил разрешение хозяина погулять по дому. Хозяин был не то грек, не то перс; признаться, мне он запомнился только своим необычайно высоким ростом, и еще пронзительными черными глазами, которые отделялись на общем строгом фоне его облика, как случайно вырвавшиеся языки пламени.
   Зато обстановка дома осталась в моей памяти во всех подробностях - и дело здесь не в роскоши и дороговизне каких-то отдельных вещей, а в атмосфере неповторимого уединения и покоя, в подлинно художественном вкусе, которым дышало каждое непривычное моему глазу, экзотическое сочетание объемов и красок - вереница интерьеров с низкими диванами, узорными покрывалами, сверкающими расплавленным золотом, как остывающая лава, и каменных фресок с резким контрастом перламутрово-белых и светло-алых плоскостей, и гипнотическим покоем округлых линий, словно спящих дюн. В обступавшей посетителя дома красоте чувствовалось не только благородство вкуса, но и благородство духа; казалось, время здесь течет по-другому, за порогом осталась повседневная суета, и легче дышать.
   Я шел, и во мне разгоралось любопытство. В многокрасочных волнах фресок на неизвестные мне мифологические сюжеты, в причудливом нагромождении стилизованных фигур и ломаных линий мне виделось что-то двойственное, нарочито неправдоподобное, недосказанное, как будто за броским поверхностным пластом художник спрятал нечто иное, зовущее, главное... Чем дольше я смотрел, тем чаще меня захватывало ощущение, что я проваливаюсь в мир чистых золотых энергий, каскадом низвергающихся с темных небес, расцвечивающих тонкие запястья бесплотных красавиц бусинами звездных огней, мерцающих в пустынных черных очах и улыбающихся горячими пурпуровыми губами...
   Так незаметно для себя я прошел длинную анфиладу и, свернув куда-то, вдруг оказался в комнате, не похожей на остальные: закутанная в ревнивые портьеры, сквозь которые едва пробивался дневной свет, она словно особенно тщательно пряталась от внешнего мира и казалась отдельным замкнутым пространством, наподобие сказочной пещеры чудес...
   На столике в стороне я заметил причудливый светящийся прибор. Рассмотрев его, я догадался, что это устройство для просмотра объемных слайдов - стереоскоп, кажется - я тогда не знал, как оно называлось. Наклонившись к стеклышкам, я увидел яркую, сияющую жемчужными красками и переплетением чеканно-четких линий картинку, но не понял, что на ней изображено.
   Сейчас я понимаю, что мне всего лишь попалась пачка старинных эротических рисунков, но тогда непонятная вязь разбегающихся контуров и мерцающих округлых плоскостей произвела на меня завораживающее впечатление. Одна из картинок изображала два странных молочно-белых окна в кованой раме, в форме перевернутых куполов - я не сразу сообразил, что это женские груди. По другому снимку бежал ажурный узор из вьющихся побегов, вроде плюща, исчезавшего в черном провале между двух гладких, как алебастр, и абсолютно одинаковых высоких холмов - мне потребовалась цепь логических умозаключений, чтобы понять, что на рисунке в несколько непривычном ракурсе запечатлены женские ноги. Вообще догадка, что все эти вычурные орнаменты имеют отношение к изображению человеческого тела, пришла ко мне только после того, как на одном из снимков я наконец обнаружил изображение девушки целиком - как молочная река, она отделялась на фоне темных покрывал, и ее полуприкрытые глаза смотрели неестественно пристально...
   - Нравится? - раздался мелодичный голос у меня за спиной.
   Обернувшись, я увидел свободно раскинувшуюся на широкой кушетке юную девушку. На вид ей можно было дать лет шестнадцать, не больше. Находилась она здесь с самого начала или вошла недавно, я теперь не смог бы сказать с точностью, хотя прежде комната казалась мне пустой. Меня поразила не столько ее пронзительная юность в сочетании с дерзкой смелостью в обращении, не столько пряная, чрезмерная красота, сколько сходство с рисунком, на котором я только что остановился. Теми же прихотливыми узорами извивались две тугие черные, с серебристым отливом косы, украшенные на концах причудливыми подвесками, теми же изящными стрелами соединялись на переносице густые черные брови под широким, белым, как молодая луна, лбом, так же неуловимо, неслышно смеялся маленький пурпурный рот; изящно и сильно изгибался ее узкий, удлиненный стан, и вся она была как натянутая струна, готовая пролить сладостную мелодию в мечтательно ожидающую тишину. Еще мне запомнились безупречной формы руки и ноги, необычайно маленькие для ее довольно высокого, насколько можно было судить, роста. Тонкую фигуру плотно облегало платье из темного бархата с узором из фантастических цветов и птиц, вышитых тускло поблескивающими камнями; под волнистыми складками плавно обрисовывались линии легких, как лепестки лилии, бедер.
   В облике незнакомки, несмотря на юность, чувствовалось тем не менее нечто царственное, нечто, необъяснимым образом возвышавшее ее над людьми, которых мне приходилось встречать до сих пор. Не только совершенство физических форм поражало в ее сказочно-прекрасном лице: оно было божественно, нечеловечески добрым, а на дне пьянящих глаз таилась необъяснимая грусть. В ее манерах странно сочетались аристократическая элегантность и чувственная томность. Каждая ее неподвижность казалась слепком с какой-то древней фрески. Кажется, я плохо ее разглядел - что в первый момент, что потом: какие-то части ее облика вдруг ослепляли меня перламутровым блеском, как заглянувшая прямо в глаза луна, а какие-то словно бы растворялись в полумраке, исчезали на краю моей памяти...
   Девушка поманила меня к себе и сказала с медлительной улыбкой:
   - Поцелуй меня.
   Я окончательно растерялся на стремительном повороте этой непредвиденной и как будто не совсем настоящей встречи с абсолютной красотой, подошел и замер невдалеке.
   - Ты что, никогда раньше не целовался? - удивилась она, заметив мое замешательство. Я так и стоял бы в благоговейном оцепенении перед ее гордым совершенством, если бы она не обхватила меня своими точеными и бестрепетными, как у каменной статуи, руками; как-то незаметно я оказался вовлеченным в кольцо ее объятий и через некоторое время опомнился, лежа на кушетке и обмениваясь с незнакомкой крепкими, бархатными, пряными, как раскрывшаяся роза, поцелуями; ее тонкие пальцы поглаживали мою шею. Почему-то с ней у меня не возникло и мысли, что мы занимаемся чем-то недозволенным. Никогда позже с другими женщинами - взволнованными, суетливыми, испуганными или раздосадованными, не повторялось ощущение чистой радости, упоительной гармонии душевного и телесного влечения, которое казалось само собой разумеющимся с незабвенной незнакомкой, ушедшей в небытие. Она была самой страстью, наслаждение лилось сквозь нее, как млечный путь сквозь ночное небо - бездумно, безмятежно.
   Не знаю, сколько времени я провел, просто прислушиваясь к ее легкому и сладостному дыханию, опустив голову на недвижное хрупкое плечо; мне казалось, что мы плывем в невидимой лодке по звездной реке, и мерный плеск космических вод качает и убаюкивает меня...
   - Да, - неожиданно сказала она звенящим шепотом, - след звездного неба остается в каждом из людей, по мере того как душа спускается на землю, и порой человек вспоминает все, что запечатлелось, прежде, чем ему приходит пора возвращаться в вечность... Смотри.
   Я оглянулся и увидел в раскрытом окне ясный, темно-синий, словно нарисованный глазурью с золотом на круглом блюде, вращающийся небосвод с дымчатой россыпью звезд. Хотя я точно помнил, что все окна в комнате были завешены портьерами, не это удивило меня, а отчетливая панорама всего звездного неба, которая никак не могла быть полностью видна из одного-единственного обыкновенного окна, а теперь плыла мимо меня, словно я находился в высших сферах и мог дотронуться до неведомого пульсирующего вещества, из которого состояли звездные организмы.
   - Зодиак - это код, - словно отвечая на мои мысли, незнакомка провела узким белоснежным пальчиком по ночной небесной глубине, как по карте. - Он означает двенадцать высших состояний души, покинутых на небе для того, чтобы родиться здесь, на земле. Однако печать звезд остается в теле. Запоминай.
   Она вдруг распахнула тяжелое бархатное платье, как темное облако. Бездонная синева обступала нас, вокруг кипела звездная пыль, и глаза незнакомки блестели так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ее, и в то же время она как будто парила где-то далеко, над всем миром. Отрешенная откровенность ее наготы, одухотворенная красота ее тела дарила наслаждение сама по себе; очарование близости с поэмой светлой, первозданной страсти ощущалось без прикосновений. Плоть ее казалась как бы светящейся изнутри; внезапно я заметил, что сквозь перламутровое мерцание ее кожи в самом деле просвечивают звезды - словно в теле незнакомки отражалась космическая панорама, простиравшаяся вокруг.
   - Это - ключ от первого неба, - бархатно прошептала она и неуловимым гибким движением приняла позу, в которой звезды внутри нее образовали одно из созвездий. - Это второе, - и она принялась раз за разом демонстрировать последовательность движений и поз, служивших зеркальным отображением явлений в небесной сфере. Насколько я понял, она пыталась объяснить мне происхождение планет, орбиты комет и метеоритов, значение затмений - иногда просто вытягивая тонкую руку над головой, чуть отводя в сторону бедро, опускаясь на колени, откидываясь на спину и вновь перекатываясь на живот - чарующий узор космической плоти, слишком сложный и утонченный, чтобы я мог запомнить хотя бы половину, похожий на какой-то медлительный церемониальный танец, только исполнявшийся не сходя с места и полулежа. В этой пластической мистерии, исполненной глубокой мудрости и красоты, для меня безмолвно раскрывался смысл человеческого тела и физической близости между людьми, и я впервые прикоснулся к тайне любви.
   - Тело женщины - храм звездного света, - звучало у меня в ушах таким чистым и спокойным тоном, что тема не вызывала ни беспокойства, ни смущения, хотя в обществе, где меня воспитывали, о близости между мужчиной и женщиной считалось приличным говорить не иначе как с оглядкой, краснея и запинаясь, и обозначать физическую любовь либо расплывчатыми намеками, либо бранными словами. - Смысл половой любви - в обмене духовным опытом. Сознание и жизненная энергия перетекают от одной души к другой в момент слияния тел. Регламентация сексуальной жизни человека - контроль над духовностью общества, - и еще какие-то идеи, на которые я, в своей наивности, даже не обратил внимания, - что-то о прозрачном свете Прозерпины и густом свете Луны, которые, как мне теперь вспоминается, символизировали движущие силы истории с точки зрения развития коллективного бессознательного... Помню только, что слова незнакомки, порой шокирующие, порой совершенно непостижимые, не вызывали у меня ни отторжения, ни даже удивления; напротив, никогда я не чувствовал себя так свободно и непринужденно, словно слушал самые привычные истины в самой обыкновенной обстановке; и долго после этой встречи, скучая в обществе развязных мужчин и жеманящихся женщин, я с тоской и досадой вспоминал музыкальную и ясную речь, слышанную раз в жизни и звеневшую с тех пор на дне моей души, как серебристая подземная река.
   - Видишь? Роза движения, - незнакомка делала спиралеобразный жест в области солнечного сплетения. - Жизненная энергия идет, раскручиваясь по спирали: через сердце - через живот, через голову - через ноги... Нет ничего "высшего" и "низшего", душа и тело - единый световой поток, исходящий из центра твоего существа. Чтобы подняться, нужно спуститься, и так все выше... и ниже... пока не будет завершен двенадцатый круг, когда силы земли и неба образуют идеальную целостность...
   Внезапно она замолчала. Я совершенно потерял счет времени; я только что заметил, что головокружительное вращение неба угасло, хотя свет звезд, казалось, продолжал медленный танец где-то внутри меня; в комнате стало совсем темно, и точеная фигура незнакомки едва отделялась смутным пятном - только источали ласковый огонь глядящие на меня небесно-черные глаза. Все, сказанное серебряным шепотом в сверхъестественном круговороте видений, погружалось куда-то в темноту моей памяти, и хотя я не был уверен, что воспроизведу впоследствии дословно хоть одну мысль, я впервые ощущал свое тело храмом, в котором не хочется нарушать атмосферу благоговейной торжественности...
   - А теперь - последнее, - бархатным полушепотом закончила незнакомка. - Слышал ты когда-нибудь легенду о царице Шаммурамат и Ара Прекрасном?
   Я в оцепенении качнул головой, хотя вскоре неуверенно вспомнил, что легенду я все-таки слышал.
   - Я знаю, что тебе эта история известна, но не суть, - улыбнулась красавица и непринужденно откинулась на разбросанные на кушетке подушки. - На самом деле, как ты понимаешь, соответствующие ассирийская царица и армянский царь даже не были знакомы. Они вообще не были современниками. Все это жонглирование реальными историческими персонажами - просто подлог, - я как-то не сразу обратил внимание, что незнакомка словно само собой перешла с молитвенных ритмов, едва ли не стихов в прозе, на бойкую современную речь. - Оригинал этой легенды восходит к эпохе, когда людей еще не было в природе. Шаммурамат символизирует в этой истории неисчерпаемые силы земного изобилия, полноту телесного бытия. Когда она позвала к себе Ара Прекрасного - так условно обозначен юный, неопытный дух зарождающегося человечества - он отказался от ее любви, ошибочно полагая, что духовное совершенствование происходит где-то в умозрении. Тогда она собрала свое войско - то есть бесчисленные полчища необузданных стихий - и объявила ему войну, в ходе которой он был убит. Однако благодаря тому, что при жизни он стремился к мудрости, и помыслы его были чисты, его душа не распалась после смерти. Она поднялась на небо, откуда Ара открылась истина о том, как он заблуждался, отвергнув любовь Шаммурамат. Он понял, что истинная духовная гармония возможна только в материи, которая есть все дары мира. Тогда он раскаялся в своем поступке, но ничего нельзя было вернуть.
   И все же Шаммурамат велела своим слугам найти тело Ара. И среди истлевших, разложившихся трупов множества павших в битве людей они обнаружили нетленное тело ее возлюбленного, прекрасное, каким оно было при жизни. Шаммурамат обратилась к небу с просьбой воскресить Ара; однако, по закону равновесия, сама она ушла вместо него. Космическая женственность покинула человеческий мир, и осталась только обманчивая плотская оболочка.
   С тех пор Ара блуждает по земле, все такой же юный и прекрасный, каким был при встрече с Шаммурамат, и навеки одинокий; он ищет свою небесную возлюбленную, но им не суждено встретиться...
   В этот момент звенящий шепот, все угасавший, все отдалявшийся в темноте, затих, рассеялся, как след от дыхания на стекле; исчезли, последний раз сверкнув в темноте, пристальные глаза, как два черных озера; я протянул руку - рядом со мной никого не было. Лишь едва уловимый серебряный отзвук еще трепетал в тишине, но и он смолк, словно кто-то заглушил рукой невидимую струну.
   Странно, но дальше я ничего не помню; по общему ходу событий получается, что родители, прервав наконец свой затянувшийся визит, засобирались в путь и обнаружили меня дремлющим в зале со стеклянной стеной, только почему-то на полу. Я бы, наверное, и счел все происшествие сном, если бы много лет спустя мне не случилось проездом вновь посетить знакомый по детским воспоминаниям город. Спускаясь по одной из тесных, захламленных, раскаленных солнцем улочек, я как-то непроизвольно свернул в полуподвальную антикварную лавку и некоторое время рассеянно разглядывал разнородный хлам, про себя удивляясь, кому здесь может что-то понадобиться, как вдруг из угла мне, словно заговорщический глаз, мигнуло потемневшее, пыльное блюдо с безошибочно узнаваемым рисунком: с темно-синего фона, как будто из небесной сферы, расчерченной золотым проблеском звезд, на меня смотрела моя огненноглазая незнакомка. Все так же змеились ее точеные косы, все так же изгибалось сильное, как струна, узкое тело и улыбалось пурпурными губами юное бледное лицо. Я развернул блюдо - на оборотной стороне стояла дата: "1677". Кто была изображенная на рисунке девушка, я так никогда и не узнал; хотя, вероятнее всего, это был вымышленный образ.