Пишите письма!

 

Я робко потянул дверь с табличкой «Главный редактор В.Т. Калугин»
-- Здравствуйте, Владимир Трофимович…
Владимир Трофимович, стоявший ко мне спиной, вздрогнул, и вода из графина вместо стакана  плеснула ему на брюки.
-- Тебя стучаться не учили? – нахмурился он, отчего его соломенные волосы на секунду блеснули иссиня-чёрным.
Вообще-то, и не учили. В армии я не служил, а периодические визиты к директору школы  всегда происходили в сопровождении  какого-нибудь учителя, и обряд вхождения внутрь вершился  без моего непосредственного участия. Посещать же  другие кабинеты мне пока ещё не приходилось.
-- Извините…  -- пробормотал я, вынимая зачем-то носовой платок.
Он вскинул руку, вероятно, пытаясь смахнуть влажное пятно, образовавшееся на самом интересном месте, но, передумав по дороге, указал мне на стул.
-- Ты кто? – спросил он, когда мы оба уселись.
-- Я Ракитин, -- еле слыша себя от смущения, пробормотал я.
Он поднял глаза к потолку.
-- Та-ак… Ракитин…  Толстого знаю. Гоголя знаю. Евтушенко…  А Ракитин?
Он вопросительно посмотрел на меня.
-- Я слушатель школы молодого репортёра, -- еле слышно пролепетал я.
-- А-а-а! Так школа продолжит занятия с двенадцатого ноября, -- сказал он с радостным облегчением и попытался углубиться в лежащие на столе бумаги.
Но за моей «прямо-таки девичьей» стеснительностью прячется извозчичья настырность. Об этом были в курсе все учителя моей родной школы. А он пока нет.
-- Я…  «Открытие хлеба», -- прошептал я, заглатывая концы слов.
-- Так во-от  это какой Ракитин, -- отрывается он от бумаг и смотрит на меня, как мне кажется, с некоторым интересом. – «Открытие хлеба». Из позапрошлого номера?
Как будто было ещё какое-то «открытие».
-- Что ж, -- продолжает он изучать мою физиономию.-- Справился ты неплохо. Говорили, что и правка почти не понадобилась. Только вот машины по шоссе у тебя почему-то пробегают «импульсами».
Передо мной его смеющееся лицо.
-- А если бы не эти «импульсы», вы бы мою работу и не вспомнили, -- красноречиво гляжу я на его стол, загруженный бумагами.
-- Хорошо-о! – смеётся он уже в голос. --  А чего…  Чего ты вообще-то хотел?
-- Работу.
Лицо его становится серьёзным.
-- Ты ещё в школе?
-- Уже нет. Поступил в институт.
-- Филфак, -- наклоняет он голову.
-- Нет, -- отвечаю я. – Строительный.
Глаза его округляются, но лишь на мгновение.
-- Что ж. В своё время я закончил индустриальный техникум. И это мне до сих пор помогает.
С этой минуты мы смотрим друг на друга  по-иному.
-- Что же ты хочешь делать?
-- Очерки.
-- О-очерки! – усмехается он. – И о чём же?
-- Я думаю, вы дадите какое-нибудь задание…
Продолжая улыбаться, он набирает номер. В динамике раздаются короткие гудки.
-- Ладно, -- бросает трубку. --  Ступай в конец коридора. Последняя дверь направо. Там Шерер, Людмила Евсеевна.  Скажешь, что по моему приказу ты поступаешь в её распоряжение.
-- Но там же…
Я прекрасно знаю эту дверь.
-- Да-да. Там именно то, о чём ты хочешь сказать.
Он выходит из-за стола и, положив ладонь мне на плечо, многозначительно произносит.
-- Отдел писем. Ты знаешь, что это такое?
Я разочарованно молчу.
-- Вижу, что не знаешь, -- продолжает он. – Так знай: отдел писем – это отдел  номер один. В любом издании.
-- Отдел № 1 – это отдел кадров, -- выкладываю я крупицу знания жизни, только что почерпнутую  в институте.
Он не обращает на это никакого внимания.
-- Без очерков газета может существовать сколько угодно. Ну. нет очеркиста и нет. Плохо, конечно, но не смертельно. А вот представь, что будет, если перестанут письма приходить. Это всё. Смерть! Такую газету можно даже и не закрывать. Она сама сдохнет.  Уяснил?
-- Уяснил, -- вздыхаю я.

В отделе писем на мой стук никто не реагирует и, постояв с минуту, я решаюсь войти просто так. На дальнем столе спиной ко мне, впившись ухом в телефонную трубку, восседает  мужчина,. На скрип двери он оборачивается, и я узнаю поэта Георгия Гужевого.  Посмотрев на меня сквозь пелену своих мыслей и образов,  Гужевой вновь отворачивается и продолжает  задорным тенорком:
-- Нет. А ты вот посмотри, как у него это подано…  Да-да, вот именно. Не-ет…  А я…  Вот ты послушай: а я…  Да погоди ты! Мне недавно вспомнилось  похожее…  Ну, вот опять. Что?  Вот…  Да что ты будешь делать! Вот, к примеру, у Гаршина, у Всеволод Михалыча…  Подожди!
Он зажимает ладонью трубку.
-- Закурить есть?
На мой отрицательный ответ безнадёжно машет рукой.
-- А чего не садишься?
И тут же отворачивается, забыв и о своём вопросе, и о моём существовании.
-- Нет, Ваня, ты всё-таки послушай…  Да это ты уже читал. Что? Что я скажу?  Сущий Бакланов. А ты не обижайся. Тебе сколько было? Ско-олько? И он ещё чего-то там возникает. Я? Я уже семилетку заканчивал. Вот так-то!
Входит девушка лет двадцати пяти с одутловатым лицом.  Слегка кивнув на моё приветствие, достаёт из ящика стола сумочку.
-- Люська, дай сигарету, -- оборачивается к ней Гужевой.
Она открывает большую форточку, и оба принимаются  пускать дым в серое и без того небо.
-- О чём можно было полтора часа трепаться с Бухаровым? 
Поэт делает важное лицо.
-- Мы говорили с Ваней о Великой Отечественной войне.
Она встрепенулась.
-- «Мама-мамочка»? Он закончил?
-- Куда там. Вот я ему как раз мозги и вправлял.
-- Не знаю. То, что я прочла, мне понравилось.
Неожиданно её плечи начинают трястись. Он отбирает у неё окурок, тушит  в пепельнице и склоняет голову, пытаясь заглянуть в глаза.
-- Что? Опять?
Она шепчет  что-то очень быстрое. Его лицо вытягивается, и он произносит визгливо и громко:
-- Да хватит тебе наконец. Ну, дурак он. Дурак. Ну его на хрен!
Я выскальзываю за дверь, которая при этом странным образом не скрипит. Через окно в коридоре наблюдаю за кошкой, крадущейся к беспечному с виду воробью, и пытаюсь решить, смыться  мне отсюда сейчас или повременить ещё немного.
Выйдя из комнаты, Гужевой приближается ко мне.
-- Георгий Васильевич, как вы думаете…
Он останавливает меня жестом.
-- Это молодёжная газета. Тут все на «ты». Ты люськин стажёр?
Я почему-то киваю.
-- Слушай, старик. Ты посиди там немного, а? Может, телефон будет звонить или ещё что…  Добро?
-- Да что отвечать-то, если звонить будут?
Он машет рукой.
-- Сам сообразишь.

На столе у Людмилы вокруг пишущей машинки громоздятся  разноцветные стопы писем.   Протягиваю руку и беру одно наугад.

Здравствуйте дорогая редакця. Я решил стать жирналистом. Напишите  где на это учут. Спасибочки!

  И станет, чего доброго, человек «жирналистом». Судить мне его, что ли!

(продолжение по требованию)