Из стройотрядовской темы помню отдельные эпизоды. Имена многих студентов забыл. Вру, сразу всплыл в памяти Андрюха Чернощеков из Комсомольска-на-Амуре. Из головы вылетело даже название отряда с именем командира. Вспомнил только, где работал и как Андрюху в конце обманули с деньгами.
Прокладывая узкоколейку на территории домостроительного комбината в Томске, освоил несколько профессий: водитель катка, асфальтоукладчик, асфальтоносчик.
Отчетливо запомнились выходные после рабочих стройотрядовских будней.
Огромный титан, наполненный пивом с водкой, спортзал и грандиозная пьянка до посинения. Стояние в очереди к пивному ларьку с титаном. Народ косился на нас, но никто не решился сказать против слова.
Затем меня по разнарядке отправили в деревню косить траву. Добирались четыре часа. Выгрузили нас, еще одного пацана и двух баб, в лесу и уехали. Казалось бы, пара на пару, что жаловаться? Да только девки были килограмм по сто живого весу. Когда после первой ночи мы увидели их опухшие от укусов комаров лица (если честно сказать, морды), про свой член я вспоминал, только когда ходил до ветру.
Несколько дней обустраивались. Построили навес, длинный стол человек на двадцать, растянули палатки, вырыли яму-холодильник под продукты и ждали косарей.
Напарник Миша принялся «лопатить» косы-литовки. Он вырос в деревне. Пытался научить меня разным колхозным предпокосным премудростям. Тупые косы отбивали на наковальне и затачивали оселком. Чуть без пальцев не остался!
Косил косец косой, а мы ждали его с колбасой (это так, к слову. Колбаса в те времена отсутствовала). И дождались.
Приехали два автобуса чеченцев. Вот тут мы на ж...пу и сели. Бабы, от которых мы нос воротили, оказались для абреков ничего. Из сорока горцев доступно объяснялись только трое, остальные по-русски хорошо говорили лишь одну фразу: «Зарэжу на...»
Три дня жили, жидко какая, потом приехали питерцы с гитарами, и начался полный косец. Без кубинской народной песни «А я рыба, я рыба» с припевом «...а я килька в томате, рыба-пюре» не обходился ни один вечер.
У нас тусовка при комарах и гитаре, у вайнахов — костер и пляски по кругу с ревом и ассой. Чтобы как-то сдружиться, питерцы пытались организовать футбольный матч. Видя внушительный перевес в классе игры у бледнолицых, темнокожие били по ногам. Как все живы остались, ума не приложу.
«Чехи» все выделенное им мясо съели за два дня. Шашлык-башлык устраивали, нас угощали. Когда мясо кончилось, приехал комсомольский лидер и, мягко говоря, удивился. Связываться с ними не стал, махнул рукой и срулил: типа жрите, что хотите.
На следующий день решили найти какую-нибудь деревню. В смысле разжиться спиртным. Пошли я (мне всегда больше всех надо было) и два питерских спортсмена-разрядника по ориентированию на местности, лес вокруг все-таки.
Без компаса, без карты, два рюкзака и деньги.
Разрядники оставляли ножом зарубки на деревьях. Когда руки начали отваливаться, пришлось крепить к веткам веревки и бумажки. Не смотря на глухомань, дорог вдоль и поперек накатали немерено.
Часа через полтора вошли в деревню, дворов двадцать. Тишина как после карателей. Видать, даже собаки от такой жизни сбежали. Высохшая старушка, которую мы приняли за штакетник, указала перстом на сельмаг. Взволнованные и радостные, мы подбежали к заветной цели. Увидели на двери сельпо амбарный замок и вывеску.
Жалею, что не сфотографировали ее для будущих поколений. На выцветшей табличке было указано время работы магазина. Рабочие дни: вторник и пятница с 11 до 12 и с 16 до 17 часов. Вернулись к старухе узнать, какой был нонче день недели.
«А день, какой был день тогда? Ах да, среда!..» — всю обратную дорогу напевал один из спортсменов. Назад шли — естественно, заблудились. Пришли под вечер злые и уставшие.
Вернули меня снова в отряд на стройку, асфальт катать. Работали у стены рабочей зоны, стоявшей на территории комбината рядом со столовой. Высокий забор, за ним запретка, далее длинные двухэтажные здания барачного типа. На крыше одного из бараков сидели несколько зэков и пялились на нас. Урки пытались заговорить, но с ними никто из наших не хотел общаться, один я, кретин, вызвался помочь.
Дело-то нехитрое. Надо было взять у плачущей бабы, вертевшейся неподалеку, две сумки. Залезть по пожарной лестнице на крышу рядом стоявшего цеха и перебросить босоте в зону. Баба, естественно, сразу слиняла.
Повесив сумку потяжелей на правую руку, другую взяв в зубы, я полез на крышу. О законности мероприятия не думал. Упасть с лестницы не боялся, угнетало меня только одно: как бы не облажаться.
Подобравшись к крыше почувствовал жжение в спине, будто в нее паяльником тыкали. Оглянулся и обомлел. Взгляды снизу были настолько противоположные, что я не сразу сообразил, с какой стороны забора находились мои товарищи. Время поджимало.
По наивности мне казалось, что за забором, для кого-то мой переброс –
последняя надежда.
Очутившись на крыше, как заправский метатель молота, я метнул сумку на запретку. Ударившись о вспаханную землю, баул изрыгнул несколько плиток чая с конфетами и затих. Зэки с ужасом на лицах втянули головы в плечи, готовясь к самому худшему. С вышки, расположенной довольно далеко, боец что-то кричал и грозил автоматом.
Мне было не страшно, а ужасно стыдно. Я готов был сам прыгнуть на КСП (контрольно-следовую полосу).
Ничего не видя, кроме места приземления следующей сумки, сделав поправку на неопытность, кинул кошелку сильней. Приземлилась она удачно. На этот раз пацаны на крыше барака вздохнули с облегчением.
Спускался с крыши словно с Эвереста. Ноги окаменели, руки дрожали. Взял ослабшей рукой лопату, продолжил носить асфальт. Минуты через две послышался топот кованых сапог. Оглядываться не стал. Боковым зрением увидел человек пять вэвэшников, бежавших на нас. На руках у солдат блестели намотанные ремни с болтавшимися и сверкавшими, как елочные игрушки, бляхами.
Пробежав вдоль забора и не найдя ничего подозрительного, солдаты вернулись к нашей бригаде. Бригадир, квадратная тетка с деревянной шваброй, которой она разравнивала асфальт, сказала что-то сержанту и махнула рукой в сторону, противоположную забору.
Поняв, что от них отвязались, сплевывая и матерясь, бойцы поплелись назад.
Пот с меня лился ручьем не потому, что я таскал горячий асфальт по летней жаре, просто «человек-паук» жидко обделался. Паутина у него лезла отовсюду.
Минут через десять на крыше барака снова появился фиксатый. Окликнув меня, он бросил бумажный сверток. Вся бригада смотрела на меня, как поляки на Сусанина.
Развернув бумагу, я увидел там цепочку, скрученную из обычной проволоки (тогда было модно иметь хитросплетенные цепочки, «косившие» под серебро). Кроме цепочки фиксатый набросал на бумаге пару строк. Повезло, предлагал дружбу, а не руку и сердце.