57
12 сентября
Итак, формальность субъекта, вобрав в себя всё свойство отрицательной сущности, представила себя как «небо», закономерно возвышающееся над «землей» положительно наличного существования. То есть, восьмерка логического закона, перекрутив круг Бытия относительно вертикали доминирования всеобщего субъекта над предикатом существования, разделила всеобщность «небесной» формы и положительность «земного» содержания. Перекручивая круг Благодати в восьмерку, Закон ставит крест диагоналей логического квадрата на единстве Неба и Земли. На самом деле тот субъект, что учреждается в своей формальной всеобщности – это, конечно же, земной субъект, а предикат, вмененный в своей содержательной единичности в нечто «земное», это небесный предикат. Такая смешанность Неба и Земли в противопоставленных один другому субъекте и предикате стала возможной как раз про причине безблагодатного разделения всеобщего, целого количества и положительного качества. По итогам этого разделения отрицательная и только земная определенность субъектной формы присваивает себе небесное свойство всеобщности, входя в свойство «небесной» активности, и, напротив, положительная и мистическая неопределенность предикатного содержания, лишаясь небесного свойства всеобщности, лишаясь целостности, вменяется в пассивную бренность «земной» единичности. То есть, всё становится с ног на голову, субъектная Земля берет верх над предикатным Небом, подобно тому, как свет неба, отражаясь в водной плоскости, оказывается ниже уровня земли. Содержание Логоса, отражаясь в зеркале человеческой телесности, немилосердно подчиняется логической форме. На протяжении трёх фаз физиологического цикла соблюдается закон доминирования земного субъекта всеобщности над небесным предикатом существования. Но в заключающей весь цикл родовой фазе происходит невероятное событие разворачивания восьмерки закономерной разлученности небесной целостности и земной положительности во имя их благодатного единства. Символом этого разворачивания является особенность отношений матери как очевидно только земного субъекта, как Земли и ребенка как небесного предиката, как Неба. Смысл онтологического разворота заключается в переносе субъектности на предикат. Можно сказать, что субъект и предикат в своих активности и пассивности меняются местами. Субъект, то есть, материнское земное смертное тело человеческого существа, становясь пассивным, уходит в подчинение детской небесной бессмертной душе человека, приобретающей свойство активности. Небесная душа подчиняет земное тело. Небо благодатно преобладает над Землей. Очевидно, что это мягкое преобладание, не имеющее ничего общего ни с логическим, ни с физическим, ни с экономическим принуждением активным смертоносным субъектом пассивного смертного объекта. Доминирование Неба над Землей черпает свои силы из милосердной жертвы благодатной веры и благодарной мысли. Других ресурсов у Неба нет.
Как уже говорилось, рождение ребенка символически восстанавливает девственность роженицы. Порождаемое тело ребенка, обладая реальной девственной целостностью, сообщает это свойство и порождающему его материнскому телу. Здесь, во-первых, происходит обращение зависимой несамостоятельности женского тела как предиката в независимую самостоятельность тела материнского как субъекта. А, во-вторых, сразу же по рождению материнское тело вновь обращается в «рабский» предикат «господского» субъекта своего ребенка. Очевидно, что это «господство» по причине количественной несоизмеримости тел матери и новорожденного носит символический характер, поскольку «рабыня» может легко приструнить своего не в меру расшалившегося «господина». То есть, в целом, общение матери и ребенка, преодолевая однозначную контрастность «небесного» господства и «земного» рабства, представляет оригинальную пару человеческой коммуникации. Эта пара одновременно и интерсубъективная, и интерпредикативная. Такая одновременность указывает на концептуальную непроницаемость феномена материнско-детской пары со стороны субъект-объектной контрастности. По отношению к этой паре она не имеет никакой силы. Это связано с тем, что ключом субъектно-объектной контрастности выступает та самая разлученность «небесной» всеобщности субъекта и «земного» существования объекта. А в феномене отношения матери и ребенка всеобщность субъекта и предикат существования абсолютно неразличимы. Например, можно сказать, что мать является реальным субъектом своего детского предиката по физиологическому факту его происхождения от себя, и одновременно символическим «рабским» предикатом своего детского «господина» как субъекта. Ясно, что полнотой преодоления контрастности субъектной «всеобщности» и объектного «существования» является образ Богородицы с младенцем Христом на руках, земной женщины, рабы Божьей в своей активной субъектности родившей пассивный детский объект, кто одновременно есть её Господь. Тем самым образ Богородицы являет полноту благодатного преодоления, «снятия» закономерного противоречия всеобщности (;) и существования (;). Образ земной Богоматери и небесного ребенка Христа обращает квадрат дисбаланса «небесной», отрицательной всеобщности и «земного», частного существования, Бога и Бытия в круг благодатного баланса целостного Неба и положительно наличной Земли. Материнско-младенченское единство Неба и Земли осуществляет мистическое разъединение формально соединенных свойств с целью их содержательного объединения. Так, формальным, искусственным здесь оказывается противопоставленность материнского субъекта в его отрицательной всеобщности и детского предиката в его как бы «положительной» частности, но, на самом деле, отрицательной с точки зрения его неопределенности.
И теперь две пары этих жестко однозначных категорий, обращая прилагательные своих качеств с отрицательности на положительность, меняются существительностью своих количеств, восстанавливая естественное положение вещей. Материнская отрицательно-всеобщая субъектность (E) преображается в положительно-частную предикатность (I) земного тела. Детская отрицательно-частная предикатность (O) преображается в положительно-всеобщую субъектность-целостность (A) небесной души. Это чудесное преображение субъектности материнского тела человека в Землю, а предиката детской души – в Небо и есть Событие человеческого присутствия. В этом событии земное тело человека входит в качество наличного, закономерно законченного, смертного выражения небесной души в благодатно неопределенной бесконечности-бессмертности её мистического содержания. В том, что земное тело в своей частной определенности причащается небесной душе, сбывается христианское определение человека как образа и подобия Божия: телесная Земля – образ и подобие душевного Неба. Смысл причастия земного тела небесной душе сбывается в блаженном переживания человеком себя как земного несамостоятельного Ребенка, несоизмеримо малого в отношении своего небесного Родителя, абсолютно самостоятельного в своём бесподобном величии. Земная детскость означает несамостоятельность частного тела по отношению к мистически неопределенной целостности небесной души. То есть, централистская целостность закономерной определенности земного Тела обусловлена и вторична по отношению к периферийной целостности благодатной неопределенности небесной Души. Другими словами, центр земного Закона вторичен по отношению к периферии небесной Благодати. То есть, опять же, Закон – производное от Благодати. И снова обратимся к логическому квадрату. По итогам перестановки акцентов в соотношении с образцовой человеческой парой матери и ребенка проясняется, что осью Закона выступает вертикаль доминирования субъектной позиции отрицательно-всеобщего суждения (E) над предикатной позицией отрицательно-частного суждения (O), а осью Благодати является вертикаль доминирования положительно-всеобщего суждения (A) как Неба над положительно-частным суждением (I) как Землей. То есть, логический квадрат показывает, что ось трансцендентной Благодати – это ось Положительности, а ось имманентного Закона – ось Отрицательности. Смысл Закона в отрицании положительности Благодати. Закономерная отрицательность всегда одновременна и двояка. Закон отрицает положительность благодатного единства Неба и Земли сразу и в отрицательную всеобщность активного субъекта, и в отрицательную же частность пассивного объекта. Фигура, которую образует Благодать, это Круг, О. Фигурой Закона оказывается Крест, Х. А еще: круг – это 0, крест – это 1. Онтологический смысл соотношения Благодати и Закона сводится к парадоксальности арифметического равенства благодатный 0 = закономерной 1.
Итак, событие преображения в координатах логического квадрата идёт по двум осям отношения контрадикторности. Отрицательная частность детского предиката (0) преображается в положительную субъектность целостности небесной Души (A). А отрицательная же целостность материнского субъекта (E) преображается в положительную предикатность причастности земного Тела (I). Это преображение проясняет, что реальная целостность Неба сообщает целостность и Земле в её реальной причастности. Но важно, что этим чудесным сообщением упраздняется самый полюс отрицательности, разрывающий единство Неба и Земли в их немилосердную противопоставленность друг другу. Способ, каким душевное Небо сообщает телесной Земле целостность, заключается в мистической несравненности, неопосредованности небесной целостности и земной наличности в её причастности, Имени и Лица. Образцом несравненности целостности и существования в опыте европейской метафизики служит тезис Платона о том, что «душа – эйдос самой жизни», которым делается вывод из всего четвероякого доказательства бессмертия души в «Федоне». В этом смысле можно предположить, что полюс отрицательного разрыва именного Неба и наличной Земли и полюс их сравнивающего опосредования – тот же.
Очевидным здесь является пара отсутствия/присутствия центра сравнения душевого Неба и телесной Земли как Я. Христианство толкует отсутствие различенности души и тела как дух, прямо возводя эту сущность к третьей ипостаси Троицы – Богу-Святому Духу. Духовность Святого Духа содержится в несравненности небесной Души и земного Тела. Подобная несравненность означает одновременно неопределенность, которая есть несметность, бессчетность. Гносеологическим выражением отсутствия/присутствия выступает контрадикторная пара незнание/знание. Знание – это способ соотнесения человеческой души с абсолютом разрывающего сравнения в качестве Я, в отсчете от которого мир дробится в количество посчитанных объектов. Напротив, некое мистическое незнание, как, собственно, вера, сохраняет всеобще сущий мир, «сущее в целом» в неопределенном единстве. То есть, вера всячески избегает того арифметического основания, в опоре на которое мир рассыпается в количественную различенность сравнимых качеств. Понятно, что эпифеноменом определенности выступает определенность тела. Полнотой определенности оказывается определенность счетного количества посредством числового качества единицы измерения. И в этом случае полнота единицы измерения тотально противоположна пустоте измеряемого объекта, как то «кривое», что, по Аристотелю, «не может измерить не себя, не прямое». Более того, такая полнота такую пустоту и полагает. Спрашивается: каким образом возможна та или иная единица измерения того или иного мирового объекта, если единственной мерой мира является сам мир? Только на основании воображения. Воображаемое – вот та сфера, в которой синтезируется единица измерения. Но, конечно, исключительно в опоре на телесный символ. Откуда все эти дюймы и футы, шаги и локти. И главным фокусом схождения лучей воображения выступает позиция Я. Схождение лучей – это ситуация случая. Случай, казус Я – это совпадение неслиянных Неба и Земли. Там, где благодатно была бессмертная Душа, там закономерно случается смертное Я. Топологически Я случается в центростремительном сжатии неопределенной периферии души до определенных размеров всегда центрального тела. Местом такой конвертации периферии Бессмертия в центр Смертности и оказывается канал рефлексивного воображения, канал Рефлексии. В очерченном границами тела контуре рефлексии происходит короткое замыкание мистической всеобщности Имени-Неба и очевидного существования Лица-Земли в Я-тело.
58
12 июля
- Вы сказали, что счет – это обоснование. Нечто, будучи считаемым, обосновывается счетом. Число как неизменная основа. Как основа, прежде всего, в своей воспроизводимости. Вещь – одна и та же по итогам пересчета. Я что-то пересчитала и убедилась, что все на местах в своей неизменности, в неизменности закономерной законченности. Подсчёт заканчивает-приканчивает вещи, и отсюда она считается тем, что она есть. То есть, счёт – это способ осуществления самого Закона. Вот, я забыла, что такое Бог, а потом вспомнила: «А! Бог это «Я есть Сущий». И всё! Прекрасно…
- Да-да! Я понял! Правильно. Всякий знак, как число, будучи воспроизводимым, позволяет удерживать себя во внимании, числиться. Бог, помысленный как «Я есть Сущий», это то, что спокойно числится в моём сознании. И более того, «он» есть это сознание, выступая его точкой отсчёта.
- Не поняла!
- Будучи так поименованным, Бог извлекается из наличного, зримого мира, становясь фактом умозрительного знания. Именуя так Бога, я избавляюсь от необходимости видеть Бога в мире, видеть мир как Бога. Поскольку Он теперь не более чем языковой знак, число, единица счёта.
- Значит, сознание – это извлечение из реальности?! Господи, мне страшно!
- Сознание не только извлечение из реальности. Сознание – это чистое отрицание Бытия со стороны Я. Но Бытие – это отрицание сознания со стороны бессмертной души. Они пребывают во взаимоотрицании. Поэтому проблема отрицания имеет характер двухстороннего отношения. Отрицательность сознания – это отрицательность счёта, что прекращается по исчезновении точки отсчета, которая фиксируется в самом сознании, заодно фиксируя и само сознание. Об этом писал еще Жорж Батай, также имеющий отношение к тому месту, где мы сейчас находимся…
- Да, французы молодцы!
- Точка отсчета фиксируется исключительно во внутренних пределах сознания. И снаружи мы никогда её не находим. Где она тут, если мы всегда имеем дело с одним и тем же миром между Небом и Землей? И спрашивается, как и в чём она фиксируется?
- Первое, что мы можем сказать, она зафиксирована как знак…
- При этом такой знак, нося характер объективной универсальности, обязательно должен иметь отношение ко мне как отдельному существу в моей субъективной сингулярности.
- И надо думать, что и объективная универсальность, и субъективная сингулярность – две стороны одной монеты в её принципиальной знаковости?
- Да, такие реверс и аверс. И весьма характерно, что всякая единица денежного измерения – это именно денежный знак и знаменатель. Мы измеряем и считаем реальность знаками. Знак как мера измерения – это единица. И первой единицей измерения мира для человека выступает его…
- Я.
- Вначале было вот это «неопределенное и непосредственное» ЕСТЬ. Потом в пароксизме самосознания некое нечто, ощутившее себя как некто, предицирует этому ЕСТЬ своё Я. Отныне: Я ЕСТЬ. Вот каким это образом? И еще. Снова к Моисею. Прежде чем предицировать Богу местоимение Я, Моисей должен был осознать Я в самом себе. Логично?!
- Пожалуй.
- То есть, вот она вся последовательность. Сначала: синтетически-апостериорное ЕСТЬ. Потом: аналитически-априорное Я. И наконец: синтетически-априорное Я ЕСТЬ. Обрати внимание, что всё-таки вначале?
- Бытие.
- …и содержание. А потом Я как только форма существования. Я, становясь знаком, аналитически выделяется из ЕСТЬ. А потом восходит над его содержательной неопределенностью в своей определенной формальности в выводе синтетического умо-заключения как заключения-замыкания содержания в форму. То есть, ситуация крайне проста и вполне жизненна. Нечто, отпочковавшись от своей матрицы-содержания, затем восходит над этой матрицей в качестве её формы, заявляя о своём праве на власть. Вот, например, США – производное от Европы. 250 лет назад толика европейцев с авантюристскими наклонностями переехали на чужие земли, создали там государство, которое в ХХ веке стало притязать на господство, в том числе, и над Европой, ставшей за это время «старушкой», и особенно после Второй мировой войны.
- И Европа – это как бы ЕСТЬ, а Америка – это Я в этом геополитическом умозаключении?
- Примерно. Итак. Вначале мы имеем чистый поток существования. Потом этот поток спотыкается о нечто, что обладает незыблемой определенностью. Такое нечто обладает природой формы и знака. Такое нечто подобно лежачему камню, под который уже не затекает вода существования. Всякий знак – это отличительный при-знак. Как от-личительный, признак обладает оче-видной на-личностью. И как наличный, знак обладает протяженной телесностью. Собственно, знак и есть само тело. Всякое тело несет своей знаковостью различие от себя. В отличие, скажем от души. И сама возвратность, рефлексивность «себя» имеет телесный корень. Надо ли напоминать, что наличность, зримость всегда очевидного знака посредством телесности приобретает свойство универсальности в силу причастности единичного тела, Я-тела совокупности человеческого рода, Мы-рода? Тело имеет природу имени нарицательного в отличие от души с её природой имени собственного. И надо ли повторять, что первичный телесный знак синтезируется как раз в точке соприкосновения внутренней сингулярности с внешней универсальностью, собственно, в месте совокупления уникальной и строго собственной единичности с универсальной и только нарицательной множественностью, хотя и бы и предстающей в единичном лице-теле конкретного другого-другой? Именно здесь, в месте синтезирования нарицательного знаменателя случается задающее закон восхождение всецело универсальной формы нарицательного знака над частным содержанием «моего» единичного существования. То есть, нарицательная универсальность телесного знака превосходит мистическую универсальность с агрессивной навязчивостью захватываемого им содержания души как самой жизни. Само слово «содержание» выражает эту закупоренность, задавленность со стороны формы. Во-первых, этой пассивностью, несамостоятельностью приставки «со», которая указывает на то, что содержание без формы быть не может. А, во-вторых, этим агрессивно-навязчивым «держанием», которым форма держит, удерживает содержание притом, что содержание – это дух, который «дышит, где хочет». А теперь можно вернуться к нашему онтологическому силлогизму, который мы так силимся развернуть. Онтологический силлогизм показывает событие катастрофического столкновения потока наличного существования Земли и потока смысла Неба. Итогом этого столкновения стало такое определение небесной отрицательностью земной положительности, что такая определенность поставила крест на гармоничном контрасте бывшего Неба и бывшей Земли. И это определенность самого Я.
- Значит, счастье – в неопределенности?
- Да. Но не всякой. Хаос – тоже неопределенность.
- То есть, катастрофа состояла в том, что два этих потока столкнулись, а не как-то там встретились, подружились и стали миролюбиво соседствовать?
- Да. Они именно что совпали в таком довольно ущербном компромиссе обоюдовыгодного символа. Вот простой пример. Два человека – продавец и покупатель. Сподобилось им доторговаться до устраивающей обе стороны договорной цены. И всё, казалось бы, прекрасно! Но представим себе совершенно мистическую ситуацию, когда продавец просто одарил бы ошеломленного этим покупателя своим товаром, взойдя в прекраснодушное настроение святой уверенности в том, что в обратной ситуации его нужды бывший покупатель, уже будучи продавцом, поступит ровно также. И покупатель тоже воодушевляется подобным настроением, что поступит тождественно. И тогда разве не станут два эти человека сущностно богаче на некое мистическое настроение? Более того, это настроение свяжет их узами ощущения пребывания в одном мире.
- Да. Но это же настроение поселит тревогу ожидания обмана и подлости.
- Возможно. Но разве мы и без того всё время не преисполнены подобной тревогой. Более того, деньги, будучи призваны гарантировать нам защиту от человеческой подлости, своим обратным воздействием как раз таки и лишают нас этих гарантий. Вот, например, у меня есть деньги, я иду в магазин, а продавец – мой давний недруг, и он – вот же сволочь такая! – нагло заявляет мне: «А нечего я тебе не продам! Уходи отсюда со своими деньгами!». А главное это его формальное право, и никакой закон он не нарушает. И что, скажи на милость, мне тогда делать?
- Ничего тут не поделаешь. Придется идти в другой магазин.
- Значит, точно не в деньгах – сила. А в простом человеческом участии и сочувствии. А значит, дело не в знаковости формального символа-стоимости, а – в эфемерности некоего благодатного настроения. Я понимаю, ты можешь сказать, что нас же тысячу раз обманывали, и очень трудно поверить в тысячу первый раз. Но я полагаю, другого выхода у человека нет. Потому что нет такой бронебойной страховки, такого супероснования, которое с железобетонной бы убедительностью гарантировало нам защиту от непредсказуемости внешних обстоятельств.
- Поэтому надо резко плюнуть на все риски и построить свой дом у подножия вулкана?! – Ернически сделала я крайний вывод из слов Берклитца.
- Ну, к чему этот максимализм? – Поморщился профессор.
- Живи там, где жила. А вулкан пусть будет в душе.
Берклитц, подбирая плащ, снова присел на траву, положил руки на колени и, глядя вдаль, тихо продолжил:
- Просто я вижу перспективу, что когда-нибудь основанием человеческих поступков станет не телесное наслаждение ощущения выгодности того или иного обмена и коммуникативной сделки, но блаженное переживание бессмертия своей души от итогов взаимного одаривания. Блаженство душевного бессмертия лучше, чем смертоносность телесного наслаждения.
- А чем?
- Не знаю. Лучше. Для меня лучше. И всё!