День ещё светел, но в воздухе уже потихонечку накапливаются сумерки. Всё на свете слегка вечереет: обозримые дали и близи, птичьи, собачьи и человечьи возгласы. Даже ведомые из детского сада дети вопят не так, как утром – мягче вопят, смиреннее. И окрики матерей тоже смягчены подступающим мраком, тягучей вечерней водою переливаются их голоса.
Оглушительно пахнет сиренью. Поношенный мой организм откликается на этот запах нервической истомой, потягушечками и общей скоромностью устремлений. Ууу, проказник… Всё бы чревоугодничать ему, всё бы прелюбодействовать. И от вина ведь не откажется, и закурить ещё потом попросит. С трудом удаётся мне его приструнить, с большим трудом, да. И то ненадолго.
Единственное, что помогает - задрать морду и в небо вглядеться, вдохнуть густеющей бездонной синевы. Очень, очень способствует. Такая, знаете, чистота вдруг наступает в жизни, так разум становится ясен и строг, а в душе устраивается довольно крупная благодать. Я таким очень себе нравлюсь, и от этого добрею. И в приступе доброты отпускаю, конечно, организм на волю. Беги, дорогой! Кушай, и так далее.