Синьора Семирамида
Резкие колоратуры разбудили меня. Я открыл глаза и увидел плавно покачивающуюся каюту. Волны бились где-то за стеной.
Да, я помню… Вчера, я пережил ужасный приступ морской болезни. Силы меня покинули, и, похоже, я, то ли долго спал, то ли лежал без сознания.… Но, откуда это навязчивое пение?
Я прислушался, и, будучи любителем оперы, тотчас различил, что это героический тенор, и, наверняка оперный, иначе, зачем бы он выводил такие странные, неприличествующие мужскому голосу колоратуры и трели? Голос мне не понравился – он был несколько грубоватый и «задушенный». Таким голосом хорошо исполнить за кружкой пива студенческую песню, но никак не итальянскую арию.
Я и музыку узнал – да, это ария Идрено из «Семирамиды». Ария эта мало мне нравилась, и, поэтому, я закрыл глаза и постарался заснуть. Но, нет! Точно груда мельчайших стеклянных осколков обрушилась мне на голову – сопрано присоединилось к тенору. Волей-неволей пришлось вставать. Одеваясь, я бранил всех и вся, кто испортил мне утро: судостроителя, выдумавшего корабль с такими тонкими стенами, штурмана, не спасавшего пассажиров от качки, этих певцов, вздумавших упражняться в такое время….
Вконец разозлённый, я вышел на палубу. Пряный ветерок освежил меня, но в душе накопилось уже столько яду, что я набросился на вахтенного, сонного молодого человека:
- Ради бога, объясните мне, откуда здесь взялись оперные певцы?!
- Я ничего не знаю, синьор, - робко зашептал вахтенный, - спросите у капитана…
Мне пришлось обежать весь корабль, и когда я увидел капитана, который безмятежно курил, глядя за горизонт, у меня дрожали челюсти. А ноги подкашивались.
В сотый раз повторил я вопрос, но капитан оказался тугоух. Правда, после того, как я со всей крикнул, глядя на него, капитан ответил:
- Не кричите, я не глухой. Что же касается вашего вопроса, то вчера вечером мы взяли на борт труппу театра «Арджентина». Вместе с вами они высадятся в Неаполе.
- Значит, я должен слушать их репетиции ещё три недели!? – распалился я.
Капитан смерил меня холодным взором и прибавил.
- Помните, вы не один на корабле.
Я чувствовал себя униженным, а пассажиры просыпались один за другим, выходили подышать свежим воздухом, но не выдерживали качки и убегали обратно в каюты.
Облокотившись на перила, я бездумно стал смотреть на море. Судя по пышной растительности покрывавшей частые острова, тёплому воздуху, и зеленовато голубому морю, я понял, что мы плывём по Тихому океану.
- Не сердитесь! – услышал я примеряющее шутливый голос капитана, – глупо сердится в такое чудное утро.
Я обернулся. Сквозь табачный дым сверкали маленькие его глаза.
-Вы ведь, любите оперу, - заговорил он, - думаю, вы будете рады знакомству с замечательной певицей Изабеллой Куффари.
Капитан улыбнулся и не спеша удалился. Солнце поблёскивало в стёклах pinzne-nez.
Я удивился – имя Изабеллы Куффари было мне не знакомо. Патти, Гризи, Малибран я слышал. Знакомы мне были и другие певицы итальянских театров, но о Куффари я никогда не слышал.
Вдруг налетел порыв ветра, и чей-то белый шарф полоснул мне по лицу. Я обернулся и увидел высокую эффектную женщину, голова которой была закутана белым прозрачным шарфом. Дама улыбнулась мне и стала смотреть на бесконечное синее море. Длинные тонкие смуглые пальцы придерживали воздушные концы шарфа. Я глядел на неё и мысленно рисовал её портрет.
Это была типичная оперная певица – с красным, словно сложенным для поцелуя ртом, жгучими черными миндалевидными глазами. Вьющимися чёрными волосами, пышным бюстом и исполненной грации фигурой.
Я пожал плечами, не найдя в незнакомке того идеального образа, который я представлял в мельчайших подробностях. К тому же кожа у неё была смуглая, а черты лица крупные, наверняка выигрышные со сцены. Да, я не находил её красивой. «Должно быть, это какая-нибудь примадонна из «Арджентина», - подумал я, как вдруг дама повернулась ко мне.
- Какое чудное утро, - очаровательно улыбнулась она, и я увидел ямочки на её румяных щеках, нежную гибкую шею, и, что меня покоробило – добрые глаза. Не лукавые , не кокетливые, а добрые…
Я никогда не видел таких глаз у женщин, и пролепетал что-то несвязное, чувствуя, что не могу оторвать от неё глаз. А она не растерялась, начала что-то рассказывать, и каково было моё удивление, когда я узнал, что эта дама – Изабелла Куффари, знакомству с которой я должен быть рад, по словам капитана!
Я ещё более смутился. Проклятая робость охватила меня, связала язык, и если бы не вышел на палубу какой-то молодой человек, я бы провалился сквозь землю.
Упомянутый молодой человек подошёл к Изабелле. Я заметил, что он очень бледен и стоял нетвёрдо. Очевидно, как жертва морской болезни. Он заговорил с Изабеллой, мешая слова с прелестной обаятельной улыбкой. Изабелла смеялась – видимо, он рассказывал что-то весёлое.
Я убежал, чувствуя бесконечную ненависть к этому вылощенному молодчику. Одному из тех, которые, благодаря умению очаровательно улыбаться и говорить остроты, всегда окружены друзьями и возлюбленными.
Я упал на койку и вцепился в подушку. «Ты не смог её занять. Только молчал, а теперь терзаешься и ревнуешь!» - глумилось надо мной сознание.
«Ревную?! - поразился я. – Я же не влюблён!»
«Сам посуди, может ли ревновать не влюблённый человек?»
Я притих, вспомнив, что столь часто влюблялся, что как врач изучает симптомы часто встречаемой болезни, так и я выверил все признаки влюблённости. «Я влюблён? Разве?! Да быть этого не может!»
«Влюблённый человек всегда отрицает со всей горячностью, когда ему говорят про это».
Я закрыл покрасневшее от стыда лицо, понимая, что не могу предложить сознанию, хоть более или менее, веского доказательства.
«Вот ты сейчас выйдешь на палубу, увидишь Изабеллу и будешь делать вид, что смотришь не на неё, а в тетрадь со стихами, хотя все будут видеть, что «пламень любви явственно пробивался через их радостно приподнявшиеся коки» - вроде так писал Гофман ».
«Эликсиры сатаны» - отозвался я.
А когда дойдёт до того, что она заговорит с тобой, ты будешь страдать, вздыхать, бледнеть, трепетать. А она осведомится своим чудным голосом, не болен ли ты, в ответ, на что ты подумаешь: «О, небесная дева, ты даже не знаешь, что я к тебе чувствую!»
«Хватит! – взмолился я. – Всё, я опять влюблён! »
Я открыл глаза и стал глядеть на потолок. Но не долго – на нём нарисовалось лицо Изабеллы…
Я ворочался и терзался на узкой койке. Куда не стоило посмотреть – видел только Изабеллу. Когда я закрывал глаза, её облик вырисовывался ещё явственнее. Не выдержав, вышел на палубу и увидел всю труппу «Арджентина». Среди них была Изабелла. Я видел её чёрную головку и пылал, горел. Сердце рвалось к ней, ноги дрожали. Я убежал в каюту, но там было ещё хуже.
Несчастный, взъерошенный, раздражённый от любви, я целый день ходил по кораблю и страдал.
Вечером я появился на палубе, зажав в руках тетрадь со стихами. Сел за маленький столик – хотелось побыть наедине с вдохновением, которое по обычаю посетило меня именно в такую минуту. Но только я открыл тетрадь – рядом появились певцы. Их было человек 10-13. Они собрались вокруг маленького фортепиано, и тот самый молодчик начал играть. Раздалось пение…. – такое прекрасное тихим синим вечером на море. Это было так чудесно - нежные голоса, океан, бесконечное голубое небо. Я писал стихи и наслаждался концертом. Разные были голоса: сопрано - звонкие, хрустальные, стеклянные; контральто – глубокие, бархатные, тёмные, как вековое вино. Были баритоны – густые, сильные; меццо- сопрано – чуть грубоватые, то до невозможности обаятельные; басы – комические и трагические, но одинаково низкие и тяжёлые.
Вдруг я услышал удивительный голос: нежный, но мощный, звонкий, но не пронзительный, сладкий, тёплый, как римский воздух – голос пленительный и прекрасный. Я поднял глаза и увидел, что это поёт Изабелла.
Господи, я не мог бы описать чувства, охватившие меня при её пении. Я замер, отвлёкся от стихов и обратился в слух.
Она стояла рядом с фортепиано, высокая, величественная, выделяясь белым платьем на тёмном фоне. Все смотрели на нее, широко открыв глаза, и самые разные чувства я видел на этих лицах. Её глаза устремились вдаль, и сквозь густую их черноту пробивался пламенный свет – тот свет, что снизошёл и до меня, но её порыв был чище и ярче: она вся словно светилась. Ее божественный голос разжигал в сердце доселе неведомое ощущение Высшего озарения. Пение было столь прекрасно, что я невольно подумал: «Не влюблена ли она? Ведь лучшие произведения творцов были озарены светом любви….» Я поглядел на пианино и увидел то, что другие не замечали: между ним и Изабеллой, как тонкая ниточка, виднелась другая - духовная связь. Мягкие вкрадчивые тона фортепиано казались спрятанным где-то вдали оркестром, который повелевался певицей. Пианист играл, глядя на нее, его смазливое лицо стало тонким и по-настоящему красивым. Свет озарил и его. А Изабелла исполняла один номер за другим, а мои руки продолжали что-то писать. Белые пальцы пианиста, подчиняясь высшей гармонии, касались клавиш. Мы творили , а всё, что окружало нас – исчезло: были только я, Изабелла, пианист, бездонный океан и бесконечное небо, усыпанное звёздами
Её голос разливался широкой рекой, и мы плыли по этой светлой реке, извилистой, поросшей по берегам камышами. Тёплые жемчужно-серые сумерки окутывали нас бархатистым покрывалом …
Вдруг раздались крики, аплодисменты…. И всё разрушилось, раскололось, рассыпалось на куски! А, когда опять зазвучала музыка и запела какая-то певица, я почувствовал себя чужим и ненужным… Карандаш выпал из рук, и я замкнулся в себе как рак отшельник в своей раковине. Всё кончено! Шум испугал тонкую субстанцию, она улетела, ропща на людей… Я вскочил и убежал.
Сидя в каюте, я прочитал то, что написал, доверившись «чистому божественному свету». Всё показалось мне глупым, напыщенно- восточным: какие-то «шёлковые лестницы», «светлые реки», «бледная луна», «дева», «грёза», «огненный закат», «сказочный сад», «сверкающие звёзды», «призраки ночи» - весь ужас романтических бредней поэта! Я был готов изорвать всё в клочья, но все же было жаль чего-то…
Я повалился на кровать и заснул как мёртвый.
На утро, я проснулся в удивительном настроении – всё казалось прекрасным и розовым. Я перечитал стихи и нашёл, что они восхитительны. «Это тебе только сейчас кажется, потому что влюблённому весь мир кажется розовым! – сказал внутренний голос. Я разозлился на него, как будто он не был частью моего «я».
Целый день я сидел в каюте и наслаждался стихами, а вечером опять слушал певцов, сев в отдалении. Я чувствовал, как они близки, родны мне. Я хотел быть среди них, глядеть в искрящиеся глаза, слышать тёплые певучие голоса, смеяться шуткам пианиста и ухаживать за Изабеллой, но не мог встать из-за столика. Проклятая застенчивость угнетала меня и обуздывала все желания. Теперь я уже только терзался и страдал, глядя на весёлых, счастливых итальянцев.
Вдруг ко мне подошёл высокий худой человек в длинном тёмном костюме, словно у заговорщика. Тёмные локоны романтически свисали вдоль узкого бледного лица с горящими глазами. Мне почудилось, будто сам Манфред сошёл со страниц Байрона. Я с удивлением взглянул на этого человека, которого словно сжигал внутренний огонь.
- Присоединяйтесь к нам, вдруг сказал Манфред, а то мы уже давно гадаем, что за таинственный гость каждый вечер появляется здесь.
Я последовал за ним. Манфред ввёл меня в самую середину, и все оживлённо приветствовали меня. Изабелла лишь ласково кивнула мне и устремила глубокий вздох на пианиста. Ревность, колючая и уродливая как репейник, обожгла меня, и будь при мне хоть какое-то оружие, я бы тотчас убил своего соперника. Но приходилось делать вид, что веселюсь. Но, между тем я сверлил пианиста недобрым взором.
Он собирался играть, а я, вооружившись стихами, подошёл к нему и заискивающе попросил позволить мне сыграть
Я поставил тетрадку на пюпитр и начал петь. Тихо аккомпанируя.
Давно-давно в детстве меня научили игре на фортепиано. Но ничего особенного добиться от меня не смогли. Я с трудом выучил несколько пьес, но хорошо импровизировал. Правда, сочинения мои казались всем странными не благозвучными, да ведь я и понятия не имел о композиции, но твёрдо был уверен – века через два все будут восхищаться такой музыкой. Что до голоса, то он был хорош, приятен, но слишком слаб, его было плохо слышно под громкий аккомпанемент.
Итак, я импровизировал, и пел романсы на свои стихи:
- Солнце взошло, когда
Я плыл с тобой по реке,
Шептали камыши
О моей любви,
А ты молчала,
Но ты была моя –
Девушка – мечта.
И рыбы плывут
По тихой реке.
И птица счастья
Сидит на твоей руке.
Багрянцем сверкала
Водная гладь
Вставала луна
Над серебряной ивой…
Голос мой выбивался из сил – приходилось перекрикивать инструмент, поэтому я замолчал и продолжал играть. Вдруг ко мне присоединилась скрипка. Я обернулся и увидел Манфреда, который играл на скрипке, подхватив мой мотив. Его глаза были устремлены в тетрадь…. Я играл, точнее мои руки уже сами нажимали на клавиши, а нежная скрипка Манфреда то солировала, то уходила и просто подыгрывала. Он оказался прекрасным скрипачом.
Я был готов играть бесконечно, ведь рядом была и Изабелла. Сжав сердечком очаровательный рот, она внимательно слушала, глядя – о, счастье! – на меня! Её белый шарф развивался по ветру, и звёзды сверкали на нём как лучистые бриллианты. Моя любовь музыкой разливалась в воздухе, и Манфред тоже чувствовал её - бледное лицо светилось, а губы шептали стихи. Боже, как я тогда был счастлив!
Наконец, я встал и скромно отошёл в сторону. Дерзкая мысль вдруг пришла мне на ум. Я решил немедля привести её в исполнение.
Я вернулся в каюту, аккуратно переписал на отдельные листы стихи, сочинённые в тот прекрасный вчерашний вечер, и пошёл искать Изабеллу. Ждать долго не пришлось – бледной тенью она скользнула в одну из кают. Я подошёл, радуясь, что рядом никого не было, положил стихи под дверь и удалился трепеща.
Ночью я мучился, представляя, что моя возлюбленная подумает о моих стихах, и что она скажет завтра, когда увидит моё искажённое от любви лицо с горящими глазами….
Наступило утро, и я, как ни в чём не бывало, гуляю по палубе. Певцы просыпались поздно, и я увидел Изабеллу только в полдень. Ах! Я был готов провалиться сквозь землю, когда различил в её руках белые листочки.
Она подошла ко мне. В глазах её стоял вопрос: «Кто мог это сделать?»
- Это вы написали? – тихо спросила она.
- Да, - ответил я сипло от неловкости… и от страха.
- Спасибо, - вдруг сказала она, и у меня словно гора с плеч свалилась. – Мне никто никогда не писал стихов…. Это так искренне… - она покраснела и опустила чудные глаза.
- Вы даже не знаете. Что я к вам чувствую, - выпалил я тем же сиплым голосом. В горле пересохло от волнения.
- Если я вас правильно понимаю, - начала она, но сама себя перебила. – Но, ведь это очень странно! Мы незнакомы!
- Любить можно и незнакомых, - возразил я очень развязно.
Она внимательно, чуть лукаво посмотрела на меня, и я понял по этому взгляду, что лицо выдаёт меня с головой. «Её сердце занято, - подумал я, - сейчас она вернётся к своему пианисту и со смехом ему расскажет, что остались на свете романтики».
Я люблю вас…. – прошептал я, как вдруг началась буря.
Огромная чёрная туча заволокла небо, свинцовые волны вздымались чуть не до небес, с криками носились испуганные морские птицы. Это был шторм, настоящий шторм, но я ничего не делал, и не пытался спастись. Я глядел на мертвенно-бледную от страха Изабеллу. Она не знала, куда деться и от меня, и от страшного бедствия.
Я схватил её и прижал к груди. Волны захлёстывали палубу, и хотя рядом стоял капитан и кричал что-то мне, я не двигался, а только крепче обнимал трепещущую Изабеллу. Мне было всё равно – пусть корабль разломается в щепки – со мной была Изабелла…
Я не знал, сколько времени прошло с того момента, как мы вдвоём сидели в какой-то утлой лодочке, несшей нас неведомо куда. Вокруг было огромное голубое пространство, а корабля не было… Голова Изабеллы лежала у меня на коленях, и опять мне было всё равно….
Я нашёл в её руке белый комочек. Это оказались стихи. Бережно спрятав их под рубашкой, я стал гладить чёрные волосы любимой. Да, я даже не думал о том. Любит ли она меня…
Но вот нас выбросило на пустынный берег. Нестерпимо пекло солнце. Мы поднялись и пошли, сами не зная куда.
Дорога вывела нас к большой людной площади. Я оглянулся и сердце дрогнуло. Мы оказались в Алжире.
Кругом сновали чернобородые арабы и женщины, с ног до головы закутанные в чёрное. Я взял измученную Изабеллу и попытался приободрить её, хотя и сам едва держался на ногах. Позади море. Впереди – чужая, варварская страна. Вот куда привела меня любовь…
Измученные, голодные, мы поплелись по улицам. На Базаре мне пришлось что-то украсть, чтобы не умереть с голоду, и то я отдал Изабелле. Наконец, мы остановились в грязной чайхане. К этому времени уже стемнело, на чёрном небе высыпали звёзды. Неужели во мне ещё остались силы для любования природой?!
Изабелла заснула, а я сидел рядом, нахохлившись как замерзшая птица, сторожил её сон и думал.
У меня с собой не было ни денег, ни документов – ничего, кроме стихов! Я был гол как сокол. Изабелла и подавно…. Тут какая-то искорка мелькнула в голове, и я понял, как нам спастись.
Алжир – французская колония. Если это, конечно, Алжир, а не Триполи или Тунис. Надо найти, хотя бы префекта или генерал губернатора. Там нас посадят на корабль и высадят где-нибудь в Европе. Италия ближе всего.
Я обрадовался и, несмотря на все свои муки, заснул с надеждой.
Утром я рассказал Изабелле о своей догадке. Она апатично согласилась. Я приласкал её. Уверив, что всё будет хорошо. Так оно и оказалось. Правда, ради своего блага, нам пришлось солгать и представиться супругами.
Прошло несколько дней, и я уже прощался с Изабеллой в Неаполе.
- Вы так и остались ко мне равнодушны? – вопрошал я. – После того, что я для вас сделал?!
Она молчала и глядела куда угодно, только не на меня.
- Я вас обожаю! Люблю больше всей жизни! – продолжал я.
Она недоверчиво подняла глаза, вдруг повернулась и заспешила по
улице.
- Не уходите! – кричал я. – Скажите хоть одно слово.
Она обернулась.
- я люблю другого! И как вы смеете желать моей любви, если он, может быть, давно погиб!
- Не думайте, что я у вас одна! – сказала она и ушла.
А я стоял посреди улицы, и на меня натыкались прохожие. Все мои надежды, любовь, вдохновение –всё теперь пошло ко дну. «Изабелла», - шептал я, - ты не поняла одинокого поэта, который был не хуже твоего пианиста».
Я заложил руки в карманы и ходил по городу, бормоча несказанные в решающие минуты слова.
Эпилог
Спустя два месяца я сошёлся с одной сумасбродной русской, в которой обрёл идеальную женщину с огромным внутренним миром. Она была то жесткой и деспотичной, то романтичной и ласковой. Она тоже любила не впервые, со всей серьёзностью уверяла, что не пройдёт и года, как мы разойдёмся и забудем друг друга. Она называла меня идеальным мужчиной и восторгалась моими стихами. Мы были абсолютно одинаковы в сердце и мыслях, и и вместо поцелуев без конца спорили о высоких материях. Мы были счастливы.
А Изабелла? Она вышла замуж за того самого пианиста, который, оказывается, спасся.
29.02.16-04.03.16 Санкт-Петербург
-