( По рассказам ветерана Великой Отечественной войны Шушуновой Марии Петровны)
Уж сколько лет прошло, а будто я вчера, двенадцатилетняя девчонка с русой косой ниже плеч и алой лентой, резвилась с подружками на лугу возле лесочка, справа от которого в тени узкой змейкой вилась прохладная неглубокая речушка. Нарезвимся с девчатами вдоволь, и давай прыгать воду да плескаться, хохотать, нырять! Золотое было время! Потом мать позовет, отругает со всей строгостью, да отец вечером накажет за безрассудное поведение. Зря время упускали, лето – сенокос, жатва. Уже тогда я поняла, упущенные минуты, часы, дни не вернутся. И не наполнить их другим содержимым, кроме того, чем наполнились они в голове тогда, в тот миг, когда промчались едва заметной тенью в нашей голове.
Вечера были поздние, долго солнышко не ложилось спать, а с ним и мы – сельские ребята, засиживались до полуночи у костра после трудового дня. И спать не хотелось, а если и было желание уснуть, то совсем на несколько часов. И снова в жизнь! С пяти утра. Так проходило каждое мое лето. Лет до пяти-шести мать брала меня с собой на поля, луга, иногда оставляла со старшей сестрой Катей по хозяйству хлопотать. Катин нрав был другой – спокойный, ответственный, размеренный. К приходу родителей обеденного времени Катерина успевала всю скотину накормить, вычистить, обед схлопотать, дом вымести и накрыть. Хорошая хозяйка росла. Отец сватал ее самым завидным женихам деревни. Только лет Катьке было всего пятнадцать. Жалко было отцу отдавать такую дивчину на жизнь расправную. Вот и оставлял ее дома, чтоб меньше зарились на Катькину красоту и покорность. Хорошая должна была выйти из нее хозяйка и мать, вот только не вышла…
Двадцать второе июня началось как обычно, ну, или почти, как обычно. Отец встал так же рано, как всегда, еще и четырех утра не отсчитало солнце. Это был самый длинный день в году, и планы нашей семьи и всей деревни на этот день были колоссальными. Но… голос этот не забуду, так и звенит в голове по сей день. Война! Война! Война! – Кричали все. Только матушка, ошарашенная, рухнула на стул и все шептала: «Как же так… как же… деточки мои… Гришка – той мой… Сашка… нет… нет…нет… И слезы уже пересохли на красной обветренной щеке, а матушка все сидела и отрешенно смотрела куда-то вперед, сквозь нас.
Отец уехал на фронт, забрав с собой Сашку, старшего брата. А ведь только в мае исполнилось ему семнадцать лет. От внезапно обрушившегося горя, непосильного труда и разрывающегося на части сердца матушка скончалась в конце июля, оставив нас, девчонок, на воспитание своей сестре – тетушке Алевтине. Так мы с Катериной повзрослели в один день. Мне – двенадцать, Кате – пятнадцать.
Обязанности по дому распределились быстро. Катя оставалась чаще дома, все также хлопотала по хозяйству. А мы с соседскими девчонками уходили в поле, возвращались лишь поздно вечером. Спешить на обед теперь уже не было смысла. Еды дома оставалось только для скромного ужина. Катя старалась распределять продукты так, чтобы мы могли насытить свой голод и восстановить силы хотя бы перед сном. Но и этого вскоре было недостаточно.
Тетушка Алевтина, точнее Алевтина Степановна, работала в сельской школе учителей начальных классов. У нее было своих трое ребятишек, старший Петр тоже покинул дом на фронт. А младший Егор и Любушка остались в деревне вместе с нами. Туго приходилось Алевтине Степановне: и прокормить, и проследить, и воспитать, и сохранить. Многое я почерпнула в этой удивительно сильной женщине. До этого тетушка Алевтина представлялась мне строгой, серьезной, малоразговорчивой женщиной. Меня учил другой учитель, поэтому для меня Алевтина Степановна всегда являлась примером должного воспитания и чего-то недосягаемого. Как я была не права! Моя тетя оказалась очень чутким, отзывчивым и добрым человеком. Она сама отказывалась порой от ужина, разделив свою порцию на всех нас, причем нам с Катей доставалось даже больше, чем Егорке и Любе. Наверное, так Алевтина Степановна хотела показать свою заботу нам, чтобы мы не чувствовали себя обузой.
Каждый вечер, когда все дети возвращались домой, тетушка Алевтина ставила в углу покосившуюся свечку и долго читала над ней молитвы, а вверху висела икона Святой Троицы. Мы знали только Отче наш. Мама заставляла учить эту молитву еще в пять лет. Большого значения я тогда этому не придавала, не понимая смысл этих слов. Но однажды я изменила свое отношение.
А случилось это так. Поздно вечером, когда пора уже возвращаться с полевых работ, все мы, уставшие и голодные, пришли домой. А Егорки нет. Мы с Любой искали его по всем изведанным нам местам, ночь только удалась беззвездная с новорожденным месяцем. Темно, глаза хоть выколи. Побродили мы некоторое время, да и вернулись ни с чем, уж больно страшно и опасно бродить по ночам в степи. Время такое! Алевтина Степановна осталась дома, понимая всю свою ответственность за сохранение наших жизней. После жиденького ужина, одну порцию мы оставили Егору, уставшие, с избитыми ногами и мозолистыми руками, уснули мы, девчонки, как убитые. Только Алевтина Степановна простояла всю ночь на коленях у иконы, шептала высохшими губами молитву. Я поднималась с постели разок, Катька тоже вставала пить - жара и ночью одолевала после знойного дня. А тетушка все также стояла и молилась, не сомкнув за ночь глаза. И ужин Егорки уже утопил в себе несколько мух.
Рано утром мы вернулись в поле. С утра нас ждал сенокос. В конце августа зори уже холодные, а мы в одних платьицах, без чулок, на босую ногу кое-какие сандалики. Замерзли, мокрые от росы, голодные. Вдруг как завизжит Люба на всю округу, глядь, а там Егорка лежит! Не дошел он вчера, свалился в траву, так и уснул. От девчачьих визг очнулся он быстро! И давай целовать его, обнимать, не нарадуемся! Совсем ослаб парнишка, хоть и держался среди нас девчонок, но годов – то ему всего тринадцать, вымотал себя, лишнего не съест, нам все бережет. Отправили их с Любой домой. Жаль, не видела я Алевтина Степановну в ту минуту, как вступил Егор за калитку. Только знаю, что спал он в поту весь день до самого вечера. Тетушка заварила ему чай с травами, и поправился Егор быстро, уже на следующее утро вместе с нами отправился в поле.
А ночь, проведенная Алевтиной Степановной на коленях у иконы, осталась у меня в памяти навсегда. И что-то переменила в моем сознании…
Много прошло… Опять слеза наворачивается…
Так просидела Мария Петровна весь вечер у свечи. Что видела она в том желтом неярком пламени? А воск все льется на блюдце с золотой каемочкой, все кривится свеча…
«Золотое было время… золотое…»
Апрель 2016 год