24 февраля 1870 года, сразу после Дня Советской Армии, которого, к слову сказать, на тот момент еще не было (как не было еще и страны Советов, и ее рабоче-крестьянской Армии) —
Лев Николаевич Толстой задумывает написать роман «Анна Каренина». Роман, как бы, о современной, на тот момент, жизни.
«Этот роман есть строгий, неподкупный суд всему нашему строю жизни», — писал А. А. Фет.
Что ж, стиль жизни дворянской элиты рождает массу вопросов и почти не находит ответов, в итоге символом падения этой морали становится самоубийственная гибель Анны Карениной под колесами паровоза. Но так ли все очевидно? Не стоит ли нам обратиться к личности автора? Мы хорошо знаем, что, например, А. П. Чехов был большой любитель борделей. Не потому ли он так упорно боролся с пошлостью? Читатель легко заметит мою иронию. Конечно же, и это очевидно — Чехов самым пошлым образом боролся с чувством вины, проецируя ее на других, делая их к тому же еще и глупцами. Нет ничего проще — находить свои недостатки в других, и там с ними бороться… Да-с.
И вот. Хорошо известно, что высокий моралист, и притом безбожник, Лев Николаевич Толстой, обрюхатил всех мало-мальски симпатичных крепостных баб в своем помещичьем угодье, и по его имению бегало много детворы, очень похожей на него. Он был далеко не бедным дворянином, и ходьба в лаптях, очевидно, придавала его морали еще большего шарму. Но мы имеем вот какое соображение. На фоне своих высокоморальных трудов, здравомыслящий человек не мог не испытывать угрызений совести от своего собственного поведения, явно шедшего в разрез с его моралью. Либо она была искажена донельзя, и в нужном виде существовала лишь для публики, для внешнего пользования, для понтов, если короче. И в первом случае вполне неизбежен внутренний конфликт, который с большой вероятностью будет искать решения и выхода в трудах мастера. Так называемое самовыражение, это, чаще всего, есть ни что иное, как попытка решить проблемы своей личности. Но, к сожалению, человек терпеть не может испытывать чувство вины, и, в связи с этим, сам того не понимая, чаще всего занимается решением собственной проблемы в других. То есть лечит свою болезнь не у себя. Сам при этом, и благодаря этому, продолжает чувствовать себя относительно комфортно. В психологии подобное чмошное поведение называется проецированием.
Так что же мы видим? Очевидно что. «неподкупный суд всему нашему строю жизни», как выразился Фет, есть пародия на суд самому себе. Но Лев Толстой, как и большинство людей, не может себе признаться, что он так же аморален, как и то общество, которое он изобличает, и символично наказывает женщину, отправляя ее под поезд. Видимо проделать то же самое с мужчиной было с его точки зрения крайне неразумно — ну не может мужчина до такой степени себя возненавидеть, да и, как бы, не за что — с чего тогда бы?
И что же мы имеем? А мы имеем целый роман, где свой собственный грех Лев обличает во всем обществе и символически карает женщину. И очевидно, что он больше всего боялся попасть под поезд, хотя с трудом верится, что такая дама, как Анна Каренина, смогла бы, пусть даже и спонтанно, покончить с собой столь ужасным образом.
Ровно через 50 лет(!) Михаил Булгаков начинает писать "Мастер и Маргарита". Он также не примирился с богом, и на первых же страницах идет дискуссия с самим Сатаной (у которого почему-то болят колени)... И итогом этого разговора становится то, что некая Аннушка на рельсах разливает масло, и безбожник гибнет под колесами трамвая.
И если зададимся вопросом "И что?", то что мы имеем? У Толстого Анна гибнет под колесами поезда, ввиду невозможности простить себя, позор перед обществом и т.д. У Булгакова же Анна сама становится карающим мечом. Причем общество отнюдь не осуждало бы того, кому предназначалась казнь. Да и вины наказуемый совершенно не испытывал. Напротив, он чувствовал себя правым. Значит, что произошло в первом случае - Толстой от имени общества карает героиню за аморальное поведение(будучи сам тайным представителем аморальности самого этого общества)
Во втором случае - Булгаков руками Анны карает общество за его бездуховность, тем самым, как бы, пытаясь истребить внутри себя безбожие.
Если предположить возможность реинкарнации ЛГ, то она, в исполнении Булгакова, очевидна. И по всем понятиям кармы Анна занимает теперь именно то место, что и должна - она теперь невольный палач оступившихся. И в данном случае не лишь бы кого-нибудь, и не какой-то там местечковой морали изгоев. Анна теперь карающая рука самого господа Бога. Но Богом Булгаков считать себя не может и не в праве. А вот наказать безбожника, который автоматически отрицает и существование Сатаны, руками Сатаны вполне возможно. Человек, всю жизнь боровшийся с сомнениями внутри себя по поводу существования Бога, делает символический жест навстречу Богу. Руками реинкарнированной, с новой кармой, Анны, Булгаков лишает себя и читателя сомнений и пытается стать на путь познания Бога, начиная этот путь с познания Сатаны, то есть Воланда, его свиты и его деяний.
Остается лишь один вопрос, ответ на который мы вряд ли получим - насколько осознанно Булгаков, в случае с совершенно одинаковым видом смерти под поездом, использует то же имя, что и Толстой? И не является ли его использование тайным намеком на все вышеизложенное. Согласимся, если бы у Булгакова была не Аннушка, то и рассуждениям этим родиться было бы не из чего. И не является ли, в случае совершенной осознанности использования того же имени, данная картина немым укором Толстому - Не тем Вы, коллега, занимаетесь. Копайте глубже, в истоки аморальности, а не надменно устраняйте следствие.