Привет, Петрович.
Вот, как ты и просил, переправляю тебе с оказией несколько фотографий наших с тобою студенческих времен. Правда, как ни странно, ни на одной из них тебя нет. Первая мысль, что сразу же приходит в голову: типа ты, как настоящий агент 007, шифровался и старательно уклонялся, если не от шумных застолий и совместных попоек с однокурсниками, то хотя бы от пристального взгляда фотообъектива.
Но это не совсем так. Во-первых, я тебя хорошо знаю и с чистой совестью, если где потребуется (ты имей в виду!) могу поручиться за твою лояльность, как человека и гражданина. Ну, а во-вторых, причина тут несколько иная. Я-то её хорошо знаю, но – видишь?! – уже сколько лет молчу в тряпочку. И продолжаю молчать. Так ты это… Учти! И с обратной оказией пришли какую-то необременительную для тебя и приятную для меня ёмкость «Лахтинского светлого». Или «Василеостровского домашнего». Надеюсь и жду. С нетерпением жду. Так что ты, учитывая последнее, не сильно затягивай с обратной оказией.
Ну, а пока – о делах наших грешных, коие за давностью лет всю греховность, как и прах с чьих-то ног, уже давно стряхнули и трансформировались если не в дела светлые и святые, то во что-то, очень близкое к ним и по букве закона, и по ещё сохранившемуся на пожелтевших снимках духу. Студенческому духу.
Парголово. Помнишь, как мы там морковку убирали? Правда, помнишь? Откуда?! Ты посмотри – тебя же ни на одном из этих снимков!
Первый - мы на платформе «Парголово». Уже выполнили дневную норму и… Домой, домой! В родную общагу.
Если ты даже не знал, но забыл, напоминаю – организация процесса была такая: утречком мы приезжали, выполняли норму – отсюда и до горизонта, и, выполнив её… Упаси господь, чтобы перевыполнения не случилось, а то смотрящий из преподавателей мог запутаться в своих ежедневных записях, т. к. помимо «плюс» (выполнено) и «минус» (не выполнено) у него в бумажке напротив каждой из наших фамилий ничего не было… Выполняли норму и уезжали первой же электричкой. Кто не выполнял – последней. Кто выполнял, в субботу «на поля» не приезжал, ну, а все остальные - довыполняли в этот день то, что не успели выполнить с понедельника по пятницу.
Итак, платформа «Парголово». Витька Пеньшин, грустный Илюша Базилевич… Грустный, потому что ещё не знал, что на сборах станет твоим лепшим дружбаном и, как очередной марш-бросок, - будет таскать не только свой, но и твой автомат. Хорошо, всё-таки, что марш-бросков у нас тогда было немного. А то – упади Илюша и сломай чё-нить там себе, ох, и досталось бы тебе, Петрович, на орехи от его маменьки. Как досталось всем нам, когда после последнего звонка Илюша нюхнул из моего стакана. Хорошо, что вы тогда меня не выдали и разделили ответственность на всю мужскую составляющую потока. Хорошо… А то бы кто тебе сейчас писал?!
Ну, а ещё Илюха грустный оттого, что – видишь, рядом с ним, на скамейке, правее? - мы с Лехой курим, а ему - не даем. Типа - как?! Тебе же, Илюха, мама не разрешает!
На втором снимке - Лариска Чернова (Соколова по мужу), а за ней видны Вовка Пилипенко и Витька Пеньшин. Весь народ уже полрядка повыдергал. А они ещё в самом начале. Никак определиться не могут – на каком расстоянии от корнеплода ботву обрезать, чтобы морковь не вяла при дальнейшем её хранении.
Ну, а теперь по поводу того, почему тебя ни на одном из снимков нет. Мы с Лехой, конечно, твоей супруге ничего говорить и звонить ей не собираемся, но сами-то хорошо помним, каким ты ухарем был в своё время. Когда мы, всей мужской составляющей курса, честно исполняли свой долг перед Родиной в части реализации Продовольственной программы и обеспечения Города трех революций свежей витаминной продукцией, некоторые товарищи в это же самое время активно окучивали парголовских колхозниц.
Приезжаем в Парголово и все - на поле, а Сергей Петрович с Леопольдом - по колхозницам. И вот (как сейчас помню!) сидим мы, на продуваемом всеми балтийскими ветрами поле, клацаем зубами и трусимся мелкой дрожью, чтобы хоть немного согреться после кружки холодного молока и батона на двоих, что нам привозили на обед колхозники, в то время как вы с Леопольдом их жен и подруг окучивали... Вот сидим, дергаем эту морковку за пышные зеленые хвостики, режем их ближе к корнеплоду, как положено, чтобы не вяла, сортируем и трусимся потихоньку, а тут вы подгребаете. Сытые, довольные, все хари в сметане. Типа никак было не умыться! В стране, понимашь ли, не только с бумагой, но и с водой напряженка. Это вы тут на поле сидите, ничего, серые, не знаете. А мы-то понимаем! Только что из-за стола, на котором, помимо всего прочего, и телевизор стоял.
Спецом, спецом не умывались, чтобы мы все обзавидовались вашей такой сметанной жизни!
Ну, подгребаете, в общем, морды в сметане, носы в болгарском табаке и давай нам впаривать...
"Ой, мужики... Класс!! У них пери-иины-ы... На гусином пуху. Плюхаешься... И проваливаешься! Вниз, вниз... А она за тобой смыкается вверху. Как в норке! Мяконько, сухо... Что, днем дождик был? Вымокли?! Нет, у нас, в перине, мяконько, сухо, тепло. И так спать охота... Ну, и заснешь, после такого-то завтрика. Спишь себе, как зайчик, а она где-то наверху этой перины прыгает, да ещё и стонет. А потом ка-а-ак заорет! Ну, проснешься само собою. Проснешься: "А не пора ли уже и обедать-то!!". «Ой, ой, Сереженька, конечно!!" И ка-а-ак навалит по тарелкам!! Борща. Или щей! А в тарелке - одно мясо. Мясо! Без костей!! Во-от такими кусищами!! Ну, поешь, и снова - в перину. А она опять где-то вверху прыгает!
Вы-то тут как?! Норму ещё не сделали? Нет?! Не сделали?! Ну, мы тогда снова - по колхозницам. Ой, мужики... Женитесь на колхозницах! Падлой буду, но лучше - нигде не найдете! И тепло, и жрачки от пуза, и работать никто не заставляет».
Нет, нет, Петрович. Ни-ко-му!! Супруге – тем более! Но... Сами-то мы с Алексеем Санычем помним. Так что и ты – помни, что мы помним. Не забыл ещё? «Лахтинское». Или «Василеостровское».