Сенечка

СЕНЕЧКА
рассказ

В мерцающем сознании Василия Александровича с разной скоростью проносились картины не только из реально прошедшей жизни, но и случались совершенно непонятные ведения. Были они порой достаточно яркими и эмоциональными, что приносило старику даже какой-то интерес, разнообразие в его безысходном отрешенном состоянии.
Василий Александрович уже давно и тяжело болел. Даже вставать со своего ложа часто приходилось ему через силу, по крайней необходимости. Но несмотря на безнадежность положения, одинокий старик категорически отвергал предложения врачей и социальных работников покинуть свою квартиру и перебраться в дом престарелых или иное подобное заведение. Он не только не хотел, но просто был не в силах оставить все то, что еще теплилось в окружающем его прошлом. Даже стены с поблекшими обоями, не говоря уже о фотографиях и картинах-вышивках покойной жены, еще сохраняли связь настоящего с прошлым, дорогим прошлым.
Старик мог часами созерцать серую дымку за окном, просто так, ни о чем не думая. Мог смотреть на морозный иней, который лепился вокруг рамы, потому что часто приходилось открывать окно для проветривания.
Так проходили дни и недели, пока первые мартовские капели не просигналили о приходе весны.
 Странно устроен мир. Весна, весна! Что ты приносишь с собой?  Ведь, несмотря на ухудшение общего состояния и усиливающиеся боли в груди, образы временами вспыхивали в  сознании не только ярче, но и радостнее. Вспоминались эпизоды из далекой юности, чаще всего просто дурацкие…Василий Александрович лежал иной раз с застывшей улыбкой на лице.
Вот неожиданно вспомнился философствующий приятель Валька Басов.
«А знаешь, почему весной девчонки становятся особенно манящими? – объяснял он весеннюю тягу к женскому полу. –  Все очень просто. Раздеваются они весною! Снимают пальто и другую верхнюю одежду. Вот и все. Факт! Никакое пробуждение природы и игра гормонов здесь не при чем!».

–  Цилип-тип, цилип-тип! – раздалось совсем рядом.
             Что за странные звуки из заоконного мира? Василий Александрович повернул голову и увидел птичку.
На козырьке с внешней стороны рамы сидела, вернее, постоянно крутилась, шустрила синичка. «Цилип-тип, цилип-тип». Незамысловатое пение было радостно и беззаботно. Старик с увлечением смотрел на пернатую гостью.
– Откуда ты взялась Сенечка?
–   Цилип-тип! Да вот прилетаю тебя проведать. Как ты тут? Совсем скис? – будто ответила синички собственными мыслями старика.
«Ну вот, –  вслед за этим подумал Василий Александрович, –  и впрямь скис, если стал сам с собой разговаривать от лица птички…».
–  Не кисни! Весна наступает. Позови родственников. Закати пир…  –  вроде бы посоветовала Сенечка и упорхнула.
Василий Александрович попробовал вспомнить свою родню. Кто, где? Выходило, что созывать некого. Старший сын Василия Александровича, Павел, морской офицер, погиб еще в советское время на больших военно-морских учениях. Погиб, не оставив после себя даже могильного холмика. В письме от командования говорилось о подвиге, который совершил его первенец. Оставшиеся после этого горесть и гордость одновременно уживались в больном сердце старика. От младшего сына Олега осталась только горечь стыда и вины. Олега застрелили в бандитской разборке в середине девяностых, в самый разгул ельцинского правления. Семьи у Олега не было, а семья Павла – сноха и внучка – настолько отдалились от старика, наверное, создали новую семью, что от них  ни слуху ни духу. Весь смысл существования Василия Александровича в последние годы держался на жене. Но недавно ее не стало. Вот и наступило одиночество, полное одиночество.
Василий Александрович никогда прежде не задумывался об этом. Надеялся, что его это не коснется, обойдет. Но теперь к нему подбиваются социальные работники, чтобы сбагрить в соцприют, как немощного старика-одиночку…

– Что ты, старик, жалуешься на жизнь? А каково приходится птицам? У них даже нет крыши над головой… Ветер, холод, снег… А пропитание? А кошки? Эти зловредные кошки!   
Василий Александрович слегка улыбался:               

– Не бойся, Сенечка, у меня нет кошки.                На следующее утро Сенечка опять прилетела и начала крутиться на карнизе:
–  Цилип-тип, цилип-тип…
 Василий Александрович заметил, что Сенечка постоянно оглядывается, суетится, что-то ищет будто бы.
Да ведь она есть хочет!
Чтобы как-то загладить свою недогадливость Василий Александрович тяжело поднялся с постели и побрел на кухню. Здесь он набрал горсть хлебных крошек. Но когда вернулся из кухни в комнату, синицы уже не было.
– Где ты, Сенечка? – вздохнул старик – Улетела, шалунья?
–  Да. Полетела проведать подруг и своего друга. Весной каждая птичка находит себе друга. – Он опять поговорил сам с собою – и за себя, и за Сенечку – и улегся в постель. – Пока-пока.
«Старый стал я и бестолковый. Синицы же обожают сало! Надо раздобыть для Сенечки…».
Раздобыть лакомство для синицы можно было через Асю.
–  Что? Зачем вам сало? Вам врачи строго-настрого запретили такие деликатесы…
Пожилая и ворчливая Ася была прикреплена к старику в качестве социального работника. Она поддерживала относительный порядок в квартире, приносила простенькие диетические продукты, ходила в аптеку за лекарствами. А тут вдруг сало?
Но Василий Александрович настоял на своем. И вскоре кусок лакомства ждал Сенечку. А Сенечки все не было…
Старик даже выложил маленький кусочек сала на карниз. Но синица не прилетала…
–  Где ты, щебетунья? Где ты, моя Сенечка? – сокрушался старик.
Он предчувствовал что-то неладное. Неужели злые кошки или дети с рогатками, или … Где же ты, Сенечка?
Так, в бесплодном ожидании, прошло несколько дней.
Странно, думал Василий Александрович, он прожил долгую жизнь, у него была семья, были друзья, даже остались дальние родственники, а ему интереснее всего судьба ка-кой-то синицы, он ждет ее, словно друга или родственницу…
Разумеется, Василий Александрович понимал, что птичка-синичка – символ, знак… Он даже загадал: если вернется Сенечка, он еще встанет на ноги!
Душевное уныние старика сказывалось на физическом здоровье. Он уже почти не вставал с постели, а если и приходилось это делать, то  с превеликим трудом. Старик по-прежнему ждал синицу как избавление от недуга, как единственный светоносный луч в сумраке инвалидной, одинокой жизни.
Проходили дни. Весна все больше вступала в свои права. А Сенечки не было. Временами в полумистической дремоте старику мерещились непонятные ведения, сопровож-дающиеся милыми его сердцу звуками: «Цилип-тип, цилип-тип». Он опять начинал говорить за себя и за Сенечку, но когда открывал глаза и воспринимал явь как она есть, синицы на карнизе не находил…
Уже последние силы стали покидать старика. Он перестал ощущать время. День и ночь слились в сознании. Но про Сенечку старик не забыл. Он просто знал, что его драгоценная птичка попала в беду, ей надо помочь.
Василий Александрович собрался с силами и пошел на кухню. Вскоре дрожащая старческая рука положила на карниз за окно очередной ломтик сала.
–  Неужели все напрасно? А, Сенечка? Ведь в жизни все проходит и со всем приходится  смириться. Я сам потерял самых близких людей. И вот видишь, свыкся, смирился… Так устроен мир. Пройдет время – и обо мне, Сенечка, тоже никто не вспомнит…
–  Я вспомню! Я вспомню! Я вспомню! Цилип-тип, цилип-тип! – прилетело в приоткрытое окно.
На карнизе опять была его дорогая Сенечка. Она вертелась и прыгала, она клевала сало, она щебетала свое незамысловатое «Цилип-тип, цилип-тип!».
–  Прилетела, жива! Значит, и я буду жить, –  заулыбался Василий Александрович. – Будем жить, Сенечка?
–  Будем жить, дедуля! – почти отчетливо и радостно отозвалась синичка и, сытая, резвая, упорхнула по своим делам.
В первый раз за недавние дни безвременья в душе старика шевельнулось что-то дав-но забытое, навсегда оставшееся в далекой безрассудной юности. Это было очарование простого жизненного бытия. И было ему невдомек, что прилетала к нему не Сенечка, а другая синица. Да и зачем ему было знать об этом.
–  Будем жить, Сенечка! Обязательно будем жить.







.
.