Белая глыба неумолимо надвигалась, увеличиваясь в размерах. Казалось, весь мир сузился до размеров этой скалы льда. С каждым вдохом холод проникал внутрь, замораживая, лишая жизни. Только голова полыхала обрывками мыслей, затеявшими безумный хоровод, лишая происходящее хоть какого-нибудь смысла…
***
Четырнадцать лет до убийства.
Фигурка молодой женщины склонилась над старенькой швейной машинкой. За стенами ветхой веранды бушевала майская ночь: перекаты соловьиных трелей заглушали тихий стук зингеровского аппарата, пышные гроздья персидской сирени глухо постукивали о деревянные стены, врываясь в дом призывным ароматом. Ольга отложила незаконченную юбку, веки предательски смыкались, шов получился неровным. Духота маленького дома мешала уснуть.
Женщина лежала, прислушиваясь к мирному посапыванию пятилетней дочки. Картины суетного дня вставали перед глазами: вот сменщица Катька спрятала в своей сумке палку колбасы, а Ольга еще удивлялась, почему у них такие недостачи. Пожилая соседка Александра Семеновна, приглядывающая за ее Мариночкой, неожиданно заболела, хорошо хоть выходные впереди, а на подработку она возьмет дочку с собой. Мысли путались, подергиваясь сонной дымкой. Неожиданно вспомнилась тетка Тоня, умершая четыре года назад и завещавшая Ольге этот домик с резными ставенками в улицу. Кошмаром возникло разъяренное лицо матери, в тот миг, когда беременность нельзя было скрывать. А как же иначе: дочь – красавица, умница, повод для гордости, а тут такое перед самым окончанием института. И ведь молчит, не признается, кто отец. А в чем признаваться-то? Как бы любовь, а то так, желание ощутить себя взрослой. Ольге, разумеется, льстило внимание зрелого мужчины, все эти милые атрибуты страсти, автомобиль, поджидающий у института. Вспомнилось, как приятно холодел затылок от завистливых взглядов сокурсниц. Странно, зависть эту помнит, цветы-конфеты тоже, а лица Мариночкиного отца нет, какое-то студенистое пятно вместо лица. Руки, заросшие темным волосом, помнит, вечно расстёгнутый ворот рубахи из-под которого горделиво поблескивала массивная цепь, оплывшие плечи – картинка стала совсем неприглядной, захотелось под воду, смыть былое, будто и не было. А Маринка, что Маринка, это только ее дочка, ее сокровище. Не заслужил командировочный этих доверчивых васильковых глазок, этих, вечно липких ручек, цепляющихся за шею. Продал за мятую купюру, робко протягиваемую «на аборт». Спать, спать, сколько можно, завтра бездна дел…
***
Десять лет до убийства.
- С ума сошел! Зачем тебе женщина старше, да еще и с ребенком невесть от кого? Девок что ли мало? – Лицо матери гневно затряслось всеми своими складками-морщинами.
- От людей стыдно, - подпела сестрица.
Стыдно ей. Как детишкам на молочишко клянчить не стыдно, мужа, бедолагу затюканного, день и ночь пилить – не стыдно, а тут вдруг, стыдно.
- Опомнись, тебе через несколько месяцев коттедж дадут, оформи все чин чином, а потом и женись. Что молчишь-то, Володька?
- Любовь, - сестрица Лариска ухмыльнулась.
- Да отстаньте от меня все, моя жизнь, не мальчик уже.
- То-то и смотрю, что не мальчик, по зрелым бабам шастаешь. Не для чужих внуков старалась, на предприятие перспективное тебя пристраивала, жилье выбивала. Как бы ни мои связи…
- Да подавитесь вы все, сколько живу, столько слышу: связи, возможности. Институт – связи, работа – связи, да в этом доме ничего честно заработанного.
- Как это ничего заработанного? – Лоб матери покрылся малиновыми пятнами.
- Как заговорил, - тут же подпела Лариска, покачивая на руках младшего отпрыска, - не иначе продавщица-тихоня науськивает.
- Не смей! Слышишь, не смей. Никто меня не науськивает, вырос давно.
Дверь отпружинила от сильного удара, призывно распахнувшись.
«Ну и пусть, сами закроют, не буду возвращаться».
Маленький домик с резными ставнями и уютным палисадником, в нем все было по-другому. Тихие, уютные вечера, окутанные запахом сирени, врывающимся в открытые окна. Мариночка за письменным столом, скучающая за учебником математики, Оля, его Оля, склонившаяся над старенькой зингеровской машинкой. Он любил молча сидеть и наблюдать за сосредоточенным выражением милого лица, за быстрым движением рук, от которого слегка колыхалась по-девичьи упругая грудь.
- Знаешь, я сегодня ушел от своих, совсем ушел. Они коттеджем попрекают. Конечно, если бы не должность матери, ждать бы мне своего жилья до пенсии. Но нам и здесь хорошо, ведь так?
- Так, разумеется, так, - Ольга перестала строчить и смотрела куда-то вдаль, сквозь него.
- Проведем воду, сделаем пристройку, укрепим фундамент, - зачем он начал оправдываться?
Зачем он тогда начал оправдываться? Ведь совершенно понятно, сколько ни латай старый дом, его никогда не сделать двухуровневым коттеджем, с новой сантехникой, душевой кабиной, просторной гостиной и светлыми спальнями. Но Владимир говорил и говорил, старательно отворачиваясь от незнакомого вдруг лица любимой женщины.
***
Три года до убийства.
Как все изменилось. Вместо запахов краски - алкогольные пары, вытравили, выжили уют. А ведь как старались, обустраивали новый коттедж. Домик со ставенками продали, на мебель хватило. Ее обломки, раненые чудовища, перевязанные изолентой, жертвы семейных баталий. Семейных, что осталось от семьи-то? Хорошо Маринка в город уехала, а четырехлетний Ванечка все время молчит, даже не плачет. Забьется под стол и сидит мышкой, пока папа крушит все, что попадется под руку.
Свекровь иногда забирает, за семь лет смирилась с браком, даже Маришке помогает сумки собирать. А вот Володя…
С тех пор как развалилось его предприятие, да и не только его, все вокруг тогда сыпалось, запил по-черному. С работой в их городке плохо, и связи свекрови не помогают. Ольга на двух работах, да еще огород, хозяйство – курочки, кролики. Володя и в доме не помощник. Устала. Безумно хочется спать. Эх, прийти бы домой, вытянуться на кровати и спать, спать, спать…
***
Год до убийства.
Новые дизайнерские шторы, успели. Теперь еще тесто, Володя любит пирожки с зеленым лучком, первые перышки на огороде как солдаты в строю.
- Ванюша, пропылесось, завтра папа приезжает.
Неужели все наладилось? Кодировка, работа в столице вахтой. Да и сама устроилась на престижную должность в налоговой, спасибо свекрови. Мебель обновила, небольшой ремонт осилила, пристройку к веранде. На днях должны новый холодильник привезти. Пусть видит, на ком дом держится. Мамаша названивает каждый день, к себе зовет. Нужна стала, как обессилела. Ну уж нет, тут все до последней тряпочки мое, а там приживалкой из милости. Наладится, Ванюшка осенью в школу пойдет, Маришка в институте учится, все у них будет хорошо.
- Мам, это папа, голос пьяный, - сын протягивал Ольге трубку.
- Что ты выдумываешь, он просто устал, иди, играй.
Не может быть, как, как он мог? Перед глазами закружился белый туман…
***
День до убийства.
Уже во дворе почувствовала, что-то не так. Оглушительная музыка, все окна всполохами каких-то кривляющихся фигур. Даже в ее собственной комнате, запертой перед уходом, комнате, куда ему теперь хода нет. Дым коромыслом, пойло рекой. За чей счет банкет, интересно, за год ни единой попытки заработать хоть рубль? Ясно, вскрыли мой сейф. Какие-то женщины из породы самых доступных, грязная привокзальная публика вальяжно развалившаяся на ее мебели. В центре гостиной стол, затейливо сервированный. Вместо посуды какие-то пластиковые контейнеры, пакетики из магазина. И Володька, ее Володька, целующийся с дамой неопределенного возраста, щедро расцвеченной гематомами по всему телу.
«О, Боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына…»
Возлюбленная мужа ловко запрыгнула на стол, изображая стрип-танец. В этих грубых, грязных движениях было столько животной похоти, столько откровенного вожделения разгоряченной самки, что Ольга застыла, наблюдая за этим безумием. Длинная широкая малиновая юбка танцовщицы приподнималась от откровенных движений, оголяя неухоженные, волосатые икры. Но новоявленной стриптизерше показалось мало, она ухватилась за полы и стала изображать кокетку кабаре, а потом неожиданно стянула грязноватую блузку и бросила ее в лицо Володьки, беззастенчиво разглядывающего колыхающиеся обвисшие груди…
- Вон! Все вон из моего дома! Через пять минут здесь будет полиция, - хозяйка, наконец, очнулась от созерцания мерзкой оргии.
- А почему вон? Это мой дом, ясно тебе, приживалка? Мой. И оформлен на меня, матушка постаралась. Продолжаем, друзья, продолжаем, а хозяйка может убираться, если компания наша ей не нравится…
Ольга рванулась к мужу, но внезапно наткнулась на тяжелый кулак. Белый туман, опять белый туман, клубится, сбивается в какой-то монолит. В этом тумане нет больше воздуха…
***
В день убийства.
- Сынок, ты сегодня иди к бабушке, мне с документами поработать надо, - Ольга прятала от ребенка заретушированное лицо.
Хорошо, что на работу можно не ходить, накануне договорилась с начальницей. Надо сделать отчет по аудиту, можно и с домашнего компьютера. Компания разошлась, оставив вонь и грязь. Володька спит в пристройке, так и не достроили, вон и пол проваливается как раз под холодильником. Если упадет, то аккурат на диван со спящим Вовкой…
В голове тысячи молоточков. Надо успокоиться. Сын в школе, потом пойдет к бабушке, я у себя наверху, подбиваю аудит. Говоришь, что твой дом? А есть ли у меня иной выход? К матери? Ну уж нет, лучше с пьющим мужем. Опять этот туман и голова, почему так горит голова? Так, вошли в Сеть, кто у нас тут онлайн? Машка? Изумительно. Что бы спросить? Да фиолетово мне твой дизайнерский ремонт, но надо протянуть время. Где мои перчатки?
"Да, Машенька, вот работаю дома, решила перерывчик устроить, кофейку выпить. Да ты что? Сфоткай. И прихожую. И потолок в гостиной, я тоже хочу многоуровневый сделать. Да, конечно, тут я, подожду".
Бегом, вниз. Раз, два…
***
Белая глыба неумолимо надвигалась, увеличиваясь в размерах. Казалось, весь мир сузился до размеров этой скалы льда. С каждым вдохом холод проникал внутрь, замораживая, лишая жизни. Только голова полыхала обрывками мыслей, затеявшими безумный хоровод, лишая происходящее хоть какого-нибудь смысла…