Глава 14 Бухарки

                «Один сокол Ленин, другой сокол Сталин,
                а их сынок — черный ворон -"Воронок" 1*,
                по ночным улицам летает,
                неугодных властям себе забирает»
               
                (народные приметы)               


Сколько в России умерло людей во времена национализации, коллективизации и голодомора – узнать просто: нужно сравнить количество переписи населения России до 1926 года и после 1939 года. Но до сих пор эти данные остаются тайной, скрытой за семью печатями. Ни для кого не секрет, что И.В. Джугашвили (Сталин), ознакомившись с данными переписи населения за период коллективизации, ужаснулся высокому падению численности населения и запретил их публиковать, и они до наших дней, второго десятилетия 21-го века, всё ещё остаются засекреченными. Но, несмотря на секретность и так ясно, что от голода и репрессий погибла не одна тысяча человек в станицах кубанских, терских, донских и прочих казаков. Начиная с 1919 и последующие годы, к казакам продолжала применяться политика репрессий и террора. И хотя Сталина воплощали как умелого руководителя и добродетеля ратующего за всеобщее благо россиян, в том числе и казаков, но вряд ли это было так. Ведь без его ведома ничего не происходило само по себе.

Основной линией партии большевиков, которую вначале возглавлял Ленин, а затем и Сталин, было: согнать казаков с насиженных мест, изъять их добро либо просто отобрать, сломить волю казаков и подчинить себе. И казаков неугодных правительству истребляли тысячами. Большую часть населения Дона, Кубани и Терека в те времена расстреляли без суда и следствия либо насильно выслали в другие районы страны, а их дома заняли семьи красноармейцев и простых граждан из Поволжья и других мест. А тот, кто остался – умирал от голода. Ну а терские земли, когда-то принадлежащие казакам, вообще передали в пользование чеченцам и ингушам, провозгласив Чечено-Ингушскую Автономную Советскую Социалистическую Республику (ЧИАССР). На Кубани и в терских землях прежде было высокоразвито земледелие – садоводство и виноградарство. Теперь же переселенцы из Поволжья и других регионов, не зная всех тонкостей земледелия на Кавказе, приводили сельское хозяйство к упадничеству, последствием которых стал голод 1933 года. Но за голодным годом людей ждал суровый 1937 год, год чистки рядов партии, сопровождаемый массовыми арестами всех так называемых “врагов” советской власти.

Когда в 1937 году умер брат Жоры Петя, Жоре пошел седьмой год. Мать Мавруши Наталья, а также её братья Евдоким и Мифодий, продолжали жить в том же дворе в своей половине дома, а половину дома, где прежде жил Данила и его жена Арина, теперь занимала семья Мавруши.

Мифодию хотя и шел двадцать второй год, но в своём развитии он был словно ребёнок. Будучи ребёнком, в школу он не ходил, поэтому, не умел не только читать, но и писать. Ну а что касалось простой арифметики, так это для него было вообще чем-то непознанным, словно секреты мироздания Вселенной. Что такое деньги, он, конечно же, знал, но совершенно не понимал и не разбирался в их достоинстве.

Бывала, чтобы купить себе сигарет, он, пойдёт в буруны; нарежет там веточек полыни либо кохии венечной; принесёт дамой; свяжет из них веники для мётел. Затем, сядет на поезд и повезёт их продавать на базар села Гудермес либо города Грозного. Приехав, разложит свой товар где-нибудь на земле в торговых рядах и стоит, ждёт покупателя. Подойдет к нему покупатель, даст трояк или рубль за один веник, который Мифодий продает копеек по тридцать за штуку, а Мифодий стоит, и думает: «Сколько же нужно дать сдачи?..». Распродав веники, пойдёт в магазин и купит себе либо сигарет, либо махорки и радостный едет домой в станицу.

— Ну что, продал свои веники? – бывало, спросит его Мавруша.
— Да, сестрица, продал и купил табака. Дал продавщице всего одну светло-зелёненькую бумажку, а она мне на неё дала несколько пачек махорки и сигарет, а ещё – сдачу несколько монеток и вот эту светло-желтенькую бумажную денежку.

Мавруша, конечно же, пыталась обучить его грамоте, но все её старания были напрасны. Возможно не только на его физическое, но и умственное развитее сказался тот случай, когда его ещё в детстве, в подворотне соседа, испугала собака. Но возможно, он, стал таким ещё и потому, что ударился затылком о те самые ворота, пятясь от собаки. Всё это произошло тогда, когда он заполз под соседские ворота, чтобы заглянуть во двор соседей и, посмотреть: «Зачем и куда же это побежала их курица?..». В дальнейшем, когда Мифодий стал взрослым, он мог то молчать целыми днями, то вдруг рассмеяться непонятно над чем, а то и вовсе заплакать ни с того, ни сего – на что-то обидевшись. Но, приступы такого рода, с ним, к счастью всех членов семьи Мавруши, бывали нечастыми. Ростом он также не выдался и на вид выглядел гораздо моложе своих лет. Из девушек с ним никто не дружил как, впрочем, не дружили с ним и парни его ровесники, считая его ненормальным и не вполне здравомыслящим человеком. Но кроме всего этого Мифодий страдал ещё одной отличительной особенностью: сколько бы он ни ел – никогда не наедался.

Наталья была в годах и по этой причине все дела по приготовлению пищи в семье, уже давно, взяла на себя Мавруша. Прожорливость брата частенько докучала ей, но она, как говорится, покорно несла свой нелёгкий крест. Ведь братьев либо сестёр себе не выбирают и любят их такими, каковы они есть.
— Мифод! Ты не наелся? — спрашивала Мавруша, когда тот вставал из-за стола.
— Да вроде бы наелся, сестрица.
— А что же ты опять куски хлеба по карманам рассовываешь? Давай я тебе ещё борща
налью или каши положу.
— Давай, только сейчас в туалет сбегаю, оправлюсь, а хлеб я оставлю в кармане. После, ещё перекушу.

Евдоким на тот момент был уже женат. Работал он извозчиком, возя председателя колхоза по его делам, на лёгкой двуосной конной повозке. Но кроме этой работы он ещё был одним из лучших укротителей-наездников лошадей и, пожалуй, никто не мог лучше него найти подход к животным.

В жены он себе взял Блуднову Аксинью. Свадьба, по причине бедности жизни всех казаков, была скромной. Пожив какое-то время у материи Евдокима Натальи, они решили перебраться на съёмную квартиру, так как жить в тесной комнатке всем вместе было тесновато, да и немного странные поведения Мифодия смущали Аксинью.
— Евдоким! Я так больше не могу. Ни лечь, ни встать. Ни раздеться, ни одеться. Твой братец так и пялится на меня. Что ж мне теперь в юбке и кофте спать ложиться? — сказала как-то раз Аксинья мужу, жалуясь на похотливые взгляды Мифодия.
— А что я могу поделать? Он же у нас убогий. Ты на него не обращай внимания, а я ему скажу, чтобы он на тебя не пялился. А вообще, ты права – нужно подыскать квартиру. Но пока что у матери поживём.

Поначалу они хотели поехать в Гудермес к родственникам, но передумали. «Гудермес большое село — рассуждали они — кроме железной дороги есть там даже больница. Я, попробую, на железную дорогу устроится, а ты – в больницу санитаркой. Ведь у нас в колхозе не платят, а иметь в кармане деньги вместо трудодней, гораздо приятней. Что такое трудодень? Да так, простой пшик. Ел, не ел, пил не пил, всё одно с тебя вычтут за похлебку, сваренную в общем котле. Но зато потом, в конце года, учётчик тебе скажет: «Вот здесь распишись. За минусом пропитания тебе, значит, полагается 47 килограмм зерна за восемь месяцев – по 200 грамм на трудодень. Те дни, что были дождливыми или морозными – не в счёт. Вина, вот, ещё получишь 120 литров и пуд пшенной крупы. Так, теперь следующий, по очереди, подходит ко мне. Расписываться, и идёт на склад, получать что причитается». – Так что, упускать такую возможность, если она появиться – глупо. Но нужны ли мы родственникам в Гудермесе, если мы даже с родной сестрой стали ругаться всё чаще и чаще?».

Евдоким и Аксинья, передумав перебираться в Гудермес, всё ещё продолжали жить вместе с семьёй Мавруши, пока не произошла очередная ссора.

Братьям Мавруши, очевидно, нравилось жить “сидя на шее” сестры, которая была старше их и была им не хуже матери. «А что ещё нужно для счастливой и беззаботной жизни? Мавруша постирает со всех членов семьи одежду. Мавруша приготовит для всех еду. Мавруша купит какую-то обновку из одежды…» — так, скорей всего, размышлял Евдоким и Мифодий.

Когда в семье появилась Аксинья, Мавруше стало жить немного легче, управляясь со своими бабскими делами по дому. Мифодий мечтал о женской ласке, но никак не мог жениться, потому что был никому из женщин станицы не нужен. Евдоким по-прежнему любил лошадей и, пожалуй, не было такого коня, которого бы он не усмирил и не объездил, не укротив его непокорный нрав. Часто и густо он, заезжал во двор то на одном, то на другом резвом коне. Но как-то однажды, приехал домой на верблюде.

Был праздник 1Мая.

— Ура! Дядька на верблюде приехал! – радостно, воскликнул Жорик. — Дядя, посади меня на него.
— Иди, посажу. Только не вздумай пукнуть. Не то верблюд тебя холками задавит, — в шутку сказал Евдоким и посадил племянника на спину верблюда меж его холками. — Сейчас я переоденусь, и мы с тобой поедем встречать Первомай.

Жора приняв шутку дяди за чистую правду, сидел, не шелохнувшись и все его мысли были лишь о том, чтобы случайно не пукнуть. Но ждать ему пришлось недолго и вскоре, переодевшись в белую чистую праздничную рубашку, Евдоким вернулся к верблюду. Верблюд, не узнав хозяина, начал усиленно шевелит челюстями и, набрав полный рот зеленоватой, липкой слюны, плюнул в сторону Евдокима.

— Сволочь! Ты что наделал?! — взяв в руки кнут, Евдоким начал хлестать верблюда по морде. Испугавшись, Жорик, сидевший на спине верблюда, заплакал.
— Дядя, не надо его бить! Ему же больно! Не бей его! Не надо!
И хотя Евдоким перестал бить верблюда, но верблюд какое-то время всё ещё продолжал жалобно кричать от боли. Кричал верблюд громко, и Жоре, показалось, что его жалобные крики были слышны даже на краю станицы.
— Ты посмотри, что он с моей рубашкой сотворил! Теперь её ничем не отстирать и только выбрасывать!
 
Но смирившись с тем, что на празднование 1 Мая ему придётся поехать в старой повседневной рубашке, которую он снял несколько минут назад, Евдоким успокоился. Затем, снял Жорика с верблюда, и пошел снова переодеваться. Но, на Первомайский праздник, он всё же в тот день свозил Жорика, покатав на спине верблюда. И, спустя какое-то время, после празднования 1 Мая, в семье произошел скандал, из-за которого Евдоким с женой вскоре ушел на съёмную квартиру.

Павел в тот день вернулся с работы уставший. Он, и ещё несколько бондарей, весь день работали в Щедринском лесу. Они, спилив нужный им и главное зрелый дуб, обрубали сучья и распилив ствол на куски определённой длины, увозили из леса на пилораму, для того чтобы сделать клёпки (доски) для изготовления бочек.
 
Придя домой, Павел начал упрекать жену в том, что ему не оставили борща.

— Павлушенька, давай я тебе яичницу поджарю.
— Мавруша! Да, когда же это всё кончится? Я словно квартирант!
— Да что ж я их на улицу выгоню, что ли?
— А они значит тебе дороже, чем я?
— Да! Дороже! Но и ты мне не чужой.
— То-то я и смотрю, что им, значит, самая лучшую и светлая половину дома досталась, а мы с тобой, как кутьки, 2* в темной половине дома ютимся! Борща мне… и того не оставили. Эх, Мавруша… Мавруша… всыпать бы тебе плетей, как и полагается мужьям делать, уча жен уму-разуму, — сказал, Павел и намахнулся на жену, чтобы отвесит оплеуху-подзатыльник, но не успел, потому что на выручку сестре подоспели братья.

Подскочив, они повалили Павла на землю и, скрутив ему руки, стали кричать: «Не смей нашу сестрицу обижать!».
— Ну, дожил! Я вам как отец был, пока вы не выросли, а как выросли, так знать, и не нужен стал?! Значит, теперь меня и к земле прижать можно?!
—Сейчас же отпустите его! Да кто вам право дал моего мужа трогать?! – закричала Мавруша на братьев.
— Ну, он же тебя ударить хотел, мы видели…
— Это не ваше дело! Бьёт, значит, любит. Муж и жена – одна сатана. Нет, братики, так действительно дальше дело не пойдёт. Так что, Евдоким, поищите-ка вы себе другое жильё и уходи с Аксиньей на квартиру. Мифодий пока пусть поживёт, если вести себя будет хорошо. Да и куда его убогого из дому выгонять?
— Мавруша, дочка, что произошло? – спросила Наталья, выйдя во двор из своей половины дома.
— Ничего страшного, мама, — опередив Маврушу, ответил Евдоким. — Мавруша нас уму-разуму учит и из дому выгоняет.
— Маврушенька, да как же так? Ведь они братья твои.
— Да, мама, ты права. Это мои братья, а вот это, передо мною стоим, муж мой. И никого я не выгоняю. Я просто предложила Евдокиму пожить отдельно. Вед он женатый человек. Сколько же он ещё будет держаться за твою и мою юбку?
— Сынок, а может Мавруша права? Почему бы тебе не пожить самостоятельно? Поищи квартиру. Оно как в жизни бывает: чем дальше от родни, тем и дороже. Будите в гости приходить к нам, а мы к вам.
— Хорошо, мама, я подумаю!

Вскоре Евдоким и Аксинья поселились на окраине станицы, сняв квартиру. И едва обустроившись, как-то раз под вечер, Евдоким пришел к сестре, чтобы разделить имущество.

— Сынок, ты никак в гости пожаловал? – спросила Наталья, когда Евдоким вошел во двор. — Как вам на новом месте живётся, и почему Аксинья не пришла с тобой?
— Хорошо живём, мама, а Аксинья по хозяйству хлопочет, да и не в гости я пришел – имущество с Маврушей делить буду.

Мифодий, увидев брата, подошел к нему и обнялся. Мавруша в это время находились на базу, и доила корову, а Павел в своей бондарной мастерской изготавливал бочку. Увидев Евдокима, Павел кивнул головой в знак приветствия, и еле слышно произнес, здравствуй. Евдоким, тоже едва слышно в ответ произнес, здравствуй, не проявив желания подойти к Павлу для того чтобы пожать руки или обняться. Мавруша, закончив доить корову, взяла ведро с молоком, вышла с база и подошла к Евдокиму. И когда она подошла к брату, он сказал:
—Так, сестра, давай имущество делить!
— Ну, что ж, давай, только особо-то и делить нечего.
— Ничего, я найду что делить!
— Что ж, тогда пошли в дом, только я сейчас молоко процежу и пойдём.

Когда они вошли в дом Евдоким вынул из кармана складной нож и, раскрыв его, разрезал пополам персидский коврик, который привёз с войны их отец. Затем свернул и забрал себе одну из его половин.
— Циновку японскую, ту, что привёз наш отец с войны, оставляю тебе – пользуйся на здоровье.
Взяв ещё кое-что из кухонной утвари, Евдоким вышел со двора и понёс на квартиру, неся в руках то, что взял, завернув это в половинку отрезанного им коврика.

                ***

Аксинья не особо любила Евдокима, а замуж вышла за него скорей всего так, просто, чтобы в девках не засидеться. Да и Евдоким, особой любви к ней не испытывал. Ту, которую он любил и на которой хотел жениться, оказалась его родной сестрой по отцу. И ею была та самая Настя, которая родилась в 1921 году. Родилась, как и положено, через девять месяцев после той страстной ночи любви Акулины и Климентия, после которой Климентий погиб на пороге дома Акулины. И эта, глубоко затаённая правда, всплыв в нужное её время, стала раздором для лучших подруг Натальи и Акулины. Акулине было нелегко скрывать от дочерей правду об их настоящем отце, но ей это удавалось до тех пор, пока эта тайная правда, не сделала того, что должна была сделать и не выплыла наружу сама собой через годы, как и предупреждала её об этом тётка Прасковея.
После того как на крыльце Акулины погиб Климентий, а за ним вскоре погиб и её муж Евсей, лучшие подруги-кумушки стали ещё роднее, потому что обеих объединило общее горе – гибель мужей.
Любовь между Евдокимом и Настей, как это обычно всегда и бывает, вспыхнула страстным, неукротимым пламенем в то время, когда Насте пошел 19-й, а Евдокиму 25-й год.
Настя была красивой стройной девушкой. Их необъяснимо тянуло друг к другу, словно каким-то невидимым магнитом. Евдоким всё чаще и чаше стал посещать дом своей невесты, приезжая в Гребенскую, пока однажды Настя не рассказала матери об их намеренье пожениться.

— Прости меня доченька, но вам нельзя жениться. Если вы поженитесь и у вас родятся дети, то они могут быть уродами, и калеками.
— Мама, что ты такое говоришь? Какие калеки? Я здоровая девушка. Евдокимка тоже здоров, правда, он немного старше меня, но ведь это нормально. Ведь мужчина и должен быть немного старше женщины? Ведь, правда?
— Всё правильно, доченька, всё правильно… Прости меня дуру старую, но брат он твой родной по отцу.
— Этого не может быть!?
— Может, доченька, может…
— Да как же ты могла так поступит!? Мама, ведь это безбожно!
— Могла, доченька, могла… Белый свет без Клима мне мил не был. Никого не любила кроме него, а он на Наталье женился. А тот, кого вы считали отцом, не ваш отец. Евсей бесплоден был. И ты, и Стеша от Климентия родились, - выслушав страшный приговор матери, Настя на какое-то время задумалась. Эта новость поразила её словно гром и молния средь ясного неба.
— Мама, но как же теперь быть? Ведь я его люблю. И он уже сказал своей матери, чтобы та, сватов засылала.
— Семь бед один ответ, доченька. Завтра же поедем и я, всё расскажу Наталье.
— Мама, но мне от этого не легче! – заплакала Настя и убежала прочь со двора. Так она добежала, почти ничего не видя перед собой из-за слёз, льющихся из глаз ручьём, до двора её сестры Стеши, которая жила неподалеку – на соседней улице с мужем и детьми.
— Что случилось, Настенька? Тебя кто-то обидел или что-то с мамой случилось?
— Лучше б случилось! Тогда б я не знала того, что она мне рассказала и, была бы счастлива с Евдокимкой!
— Постой, постой, что ты такое говоришь о матери? Да как ты смеешь?!
— Смею, сестрёнка, смею! Евдоким брат наш!
— Да что ты несёшь? Не может быть такого! Мы с тобою Павловы и наше отчество Евсеевны. Ты нашего отца не можешь помнить, ты ещё не родилась, когда его убили зелёные, а я, помню. Ну, помнишь… и я, и мать тебе рассказывала о том, как его убили? Отец тогда в бонде зелёных служил. Видимо… что-то сказал не то или сделал не так. Времена, тогда были какие – похуже нынешних. Дядька Евстигней, главарь банды, он же лучший друг отца нашего, казнил его в лесу на поляне – где их лагерь стоял.
— Стешенька, сестричка милая, он не наш отец. Мать сказала, что наш отец Климентий Тонкогубов.
— Да что ты такое говоришь?! Быть такого не может!
— Видимо… может…
— А ну, пошли к матери, я тебе не верю!
— Что ж, пошли…

Глаза Насти были уже без слёз, но оставались по-прежнему влажными, готовыми пролиться слезами в любую минуту и когда они вошли во двор, то увидели плачущую мать, сидящую на скамейке возле крыльца.
— Мама, это правда, что мне рассказала Настя?
— Правда, Стешенька, правда… хоть и горькая.
— Мама, но как же ты могла так поступить?
— Любовь слепа, поэтому… и смогла... Простите меня деточки.

Обе дочери подошли, обняли плачущую мать и начали успокаивать.

— Мам, прости меня за то, что я на тебя накричала, — извинялась перед матерью Настя. — Ведь ты любила его так же сильно, как и я люблю Евдокима. Ведь сердцу не прикажешь, кого нужно любить, а кого нет. Правда, мама?
— Простите и вы меня доченьки. Простите ради Христа за то, что я сотворила. Настенька, я долго молчала, но не могла промолчать, зная то, что он твой родной брат и вы задумали пожениться. Ведь как не странно, любовь приходит и уходит, а дети-калеки остаются навсегда. Вед не думала я, что вы полюбите друг друга и задумаете пожениться.
— Мам, что же с Евдокимкой теперь будет, когда он всю правду узнает? – спросил Настя и, вновь заплакала, только уже без истерики, которая произошла с ней до этого.
— Не знаю, Настенька, не знаю. Будь что будет. Но, молчать я не имею права. Бог меня покарал, но покарает ещё больше, если я не расстрою вашу свадьбу.

Немного успокоившись, Настя сказала:
— Ничего, мама, переживем как-нибудь и это. Зато у нас теперь два брата и сестра появилась. Это же хорошо?
— Хорошо, доченька, хорошо… только захотят ли они после всего этого с нами знаться?.. «Вот вопрос», —говоря, Акулина гладила руку Насти, которую Настя положила ей на плечо. – Завтра поедем и всё им расскажем. Хотя… они этой новости вряд ли будут рады.
— Хорошо, мама, поедем. Только поедем все вместе. Я попрошу Макара, пусть бричку запряжет и нас в Щедрины свозит, — сказала, Стеша.
Завтра настало как всегда быстро. Муж Стеши Макар, не особо обрадовался поездке, зная наперёд, чем обычно такие визиты оканчиваются. Поэтому детей в дорогу они брать с собою не стали, и Стеша отвела их к матери мужа.
Гостей в тот день явно не ждали.
— Кума, да вы не как в гости пожаловали? А мы к вам сватов засылать надумали на следующей неделе – радостно говорила Наталья, встречая гостей. – Ну, проходите в дом. Макар, ты лошадь распряги и накорми. Где сено – знаешь.
— Да мы ненадолго. И лошадь я, пожалуй, распрягать не буду, — ответил Макар.
— А чего ж так? Аль дела, какие срочные? Так ничего, подождут дела, ведь давно не виделись.
— Тётя Наташа, тут вот какое дело, вам с моей тёщей поговорить бы надобно с глазу на глаз.
— А кого стеснятся – тут, вроде бы, все свои.
— Да нет, вы бы всё-таки зашли с ней в дом, и поговорили, а мы вас тут подождём.
— Ну что ж кума, пойдём, поговорим, и ты расскажешь, что у вас там случилось? – немного насторожившись, согласилась Наталья и вошла с Акулиной в дом.

Тем временем, счастливый и радостный Евдоким, подошел к Насте, обнял её одной рукой за талию и отвёл в сторонку.

— Признавайся, что за секреты такие или может, передумала за меня замуж выходить?
— Отпусти меня, Евдоким! Убери руку!
— Не понял… в чём дело? Что-то случилось?
— Да, случилось!
— Ну, отпусти же ты меня! Я тебе что, не ясно сказала? – и, вырвавшись из объятий, она отбежала от него в сторону и подошла к телеге, где стоял Макар и Стеша.
— Да уж… яснее некуда. Что за бзык 3* на тебя напал? Ладно, беги!..  Всё равно никуда ты от меня не денешься.
Евдоким, не понимал, что могло произойти, и почему его любимая Настенька стала по отношению к нему, какой-то чужой. Но через какое-то время ему всё стало ясно, потому, что все стоящие во дворе услышали бранную ругань, доносившуюся из дома. А за тем, из дома на крыльцо, выбежала взлохмаченная Акулина без платка на голове. Следом за ней, хватая куму за волосы, бежала некогда спокойная и выдержанная во всех, даже порой самых трудных жизненных ситуациях, Наталья.

— Ах ты, сука! Блудница Вавилонская! Стерва кучерявая! Вот я тебе каракули-то твой на голове повыдираю! Кумушка! Подружка лучшая! Гадина ты ползучая! Да как ты могла так поступить со мной!? – кричала и в то же время плакала Наталья, хлеща Акулину то по щекам, то вновь хватая её за пышные волосы, которые уже не были так красивы как в молодости, потому что их красоту испортила седина.

Акулина, поняв, что агрессия её подруги нарастает, решила дать сдачи, отвесив Наталье пощечину, которая, по её мнению, немного бы успокоила Натальину истерику. И когда её замысел сработал, и Наталья действительно немного пришла в себя, Акулина сказала:
— Дура! Ты сама во многом виновата! Отказалась бы за него выходить, и всё было бы по-другому! Он меня любил, а на тебе! А на тебе он женился из-за того, что у ваших отцов уговор был! Если бы он на мне женился, то не погиб тогда, на крыльце моего дома! Да! я любила его! больше жизни любила! И подружкой твоей, и кумой из-за этого стала! Но тебе этого не понять!
— Убирайся с моих глаз долой! — срываясь на крик, ответила Наталья. — Видеть тебя больше не могу! Вон из моего двора, стерва!

Все эти годы Наталья даже не подозревала, что её муж и лучшая подруга могли её обманывать. «Как! Как так могло случиться? Ведь Клим меня любил? Но может быть, ничего не было? Может Акулина всё это придумала?» — нервничая, думала Наталья. «Хотя вряд ли… ведь так не шутят».

На крик и шум сбежались соседи. Вскоре во двор вбежала Мавруша, которую позвала одна из соседских девочек, но к тому времени Макар поспешил увезти своих женщин.
Девочку поразило то, что она увидела, как некогда спокойные и добродушные бабушки дрались. Мавруша в это время была на работе в яслях и стирала детские пелёнки.
— Тётя Мавруша, пойдёмте быстрей! Там ваша мама треплет за волосы вашу крёстную!
Глаза девчушки были округлены от увиденной ею сцены во дворе соседей. И когда Мавруша прибежала домой, то увидела мать сидящей на пороге крыльца плачущей.

— Мама, что случилось? Куда крёстная поехала и по какому поводу они приезжали? Они мне встретились по дороге и, даже не остановились. Кивнули головой в знак приветствия и проехали мимо. Не молчи, ответь мне, что случилось?
— Ох, случилось доченька. Ох, случилось! — запричитала Наталья. — Змею на своей груди пригрела! Да как же она могла так поступит со мной? За что? Это по её вине отца вашего убили! Это она во всём виновата!
— Мама! Объясни, наконец, что случилось?
— Стыд-то, какой!.. Как мне объяснить-то тебе всё это. В общем, Настя и Стеша ваши сёстры кровные по отцу вашему. Будь он неладен! Прости меня, Господи… о покойных либо хорошо, либо ничего.
— Как! Как такое могло случиться? Не может быть! Это не правда!
— Правда, доченька, правда, хотя и горькая.
— Ну и дела… — сказала Мавруша и присела рядом с матерью на ступеньках крыльца. — Это что ж получается: Евдокиму теперь на Насте нельзя жениться?
— А ты, как думаешь, можно ему на своей кровной сестре жениться, зная об этом?
— Ну и дела… Ну и натворил наш покойный отец, а мы теперь расхлёбывай. Бедный Евдоким, как он переживет такое? Кстати, где он?
— Да там он, на базу. Ты не ходи пока к нему, пусть немного успокоится и поплачет. Может камень с души и упадёт? Каково ему узнать такое. Хорошо, что у них с Настей до свадьбы ничего не было, — вновь запричитала Наталья. — Ой, а может, у них уже что-то и было? Тогда, какой срам и позор…

Всё проходит – и хорошее, и плохое, но не всё порой забывается. Время лечит, но не всякие раны излечиваются. В тот день между кумушками, словно чёрная кошка пробежала и из подруг они превратились в нежеланных родственников. Виделись они теперь очень редко. Виделись в основном лишь тогда, когда судьба случайно пересекала их пути-дороги, встретившись где-нибудь на рынке или ещё где-то случайно и, на этом, всё. Но и мстит, они друг другу не мстили.

Настя, и Евдоким очень тяжело и болезненно пережили случившееся. Ведь пережить разлуку с любимым человеком непросто. Настя вскоре вышла замуж, за нелюбимого, так же, как и Евдоким женился на нелюбимой и, их унылые жизни потекли своим чередом.

                ***

После того дележа имущества Евдоким, как, впрочем, и Мавруша, редко ходили друг к другу в гости. Через какое-то время у Евдокима и Аксиньи родился мальчик, которого назвали Виктором, а ещё через какое-то время они накопили денег и купили себе небольшой домик на краю станицы.

В один из тех дней, Мавруша решила съездить в Кизляр, чтобы купить на городском рынке кое-что из вещей, а заодно проведать тётку.
 
— Мавруша, не забудь купить наструг-кривульку 3*, а то моя совсем износилась и бочки скоро делать нечем будет. Но, а кроме оклунков с гостинцами, привет не забудь передать тётке от всех нас, — сказал Павел, сажая жену на поезд, следующий до Астрахани через Кизляр.
— Хорошо, не забуду, — ответила Мавруша, поднялась по ступенькам вагона и вошла в тамбур.
 
Машинист несколько раз потянул за рычаг, и паровозный гудок издал несколько протяжных гудков. Шипя и фыркая, паровоз запыхтел и начал медленно набирать ход, удаляясь от маленького полустанка. Мавруша пройдя по вагону, нашла свободное место, поставила на пол оклунки и присела. За окнами вагона поплыли пейзажи.  По правую сторону хода железнодорожного состава, двигающегося на восток, время от времени появлялись то хутора, то станицы. Возле них виднелись поля, фруктовые сады и виноградники, а кое-где – перелески, соединяющиеся с лесом, который тянулся почти до самого Кизляра. По левую же сторону железной дороги виднелись серые унылые пейзажи безлюдных Ногайских степей.
 
Поезд шел медленно, а вдобавок ко всему ещё и часто останавливался на разъездах и полустанках, но всё же, часам к восьми утра, как Мавруша и предполагала, был на месте.

Выйдя на перрон, Мавруша взвалила на плечо связанные меж собой верхами оклунки с гостинцами и пошла к дому, где жила её тётка. Один из мешков удобно разместился на её спине сзади, а другой – на груди спереди.
 
Проходя по узким улочкам города, она добралась до небольшого дворика, где жила её тётка; открыла калитку и вошла во двор. Её тетка в это время была дома и занималась своими делами по хозяйству: она нанизывала на нить засоленную воблу, чтобы затем вывесить её на просушку.

— Здравствуйте, тётушка!
— Здравствуй, Маврушенька! – с явной радостью и теплотой в голосе ответила на приветствие гостьи пожилая женщина, отложив свои дела на потом. — С приездом, Маврушенька. Как жизнь, как здоровье и дела ваши?
— Благодарствую! Спаси Христос. Живы, и то, слава богу. Живём, как и все. Особых новостей нет.
— А что нового у вас в станице?
— Да ничего нового. Дела, так же, как и у всех… не живём, а выживаем. Горец, совсем озверел, вместе со своими дружком Ежовым. Подъедет «Воронок» к какому-нибудь двору средь ночи, а утром глядишь, и нет хозяина. Да и в колхозе дела неважные: уж больно много руководителей развелось. Прямо как в той сказке о лодыре: за одной крупинкой – семеро с дубинкой. Один землю пашет, а семеро стоят руки в боки и смотрят. Зато к общему котлу они с большой ложкой первыми бегут. Кто из наших в станицах руководит, так хоть какой-то толк по осени с урожаем бывает, ну а ежели приехавшие с города, так хоть бери суму и иди по миру с милостыней. И всё это, наверное, потому так, что им начальство сверху всё делать приказывает. Но нам деваться некуда – приходится их прихоти исполнять. Теперь они хозяева, а мы как были врагами советской власти, так ими остались. И хотя работаем мы за скудные трудодни, но попробуй увильнуть. Давно уж всё сделали общим, поэтому и нет ни у кого особого желания за зря спину гнуть. Когда такое было? Никогда. Всяк на себя работал. А руководителей, как сейчас стало модно говорить, на станицу и трёх человек хватало бы: атаман, казначей и писарь. Ну а теперь одни лишь начальники и их заместители кругом. Да и наш казацкий люд стал гнилым душком попахивать – так и норовят донести или оклеветать того, на кого раньше зуб имели.   
— Тише, тише, девонька. Знаю, что они мерзавцы, но нас могут услышать. Так что, разговаривай в полголоса, а лучше, пойдём в дом, — предложила Глафира, и они вошли в дом. — У нас вон, на той неделе, тоже сосед соседа упрятал за то, что тот использовал газетку не по назначению, вместо туалетной бумаги. Он бедолага, попросту не заметил того, что на ней была статья и портрет Сталина. А сосед на него, видать, зуб имел ещё издавна. Увидел он, что сосед его пошел в сортир с газетой и, пользуясь таким случаем, донёс. И что ты думаешь?.. Забрал соседа «Воронок» средь ночи. И кто знает, может, жив, а может, и расстреляли уж давно. Молода ты, и горяча. Глупая, если хочешь выжить в нынешние времена, так молчи. Слово серебро – молчанье золото. Ушли былые времена, а вместе с ней и справедливость. Нет её теперь. Нет её, как и счастливой жизни. Всё кануло в лету и вернётся ли всё в прежнее русло – неизвестно. И это, ещё цветочки. Но думается мне, что ягоды впереди будут. Запомни мои слова. Проклята Россия за то, что сотворили с нами терскими казаками. Надеюсь, час расплаты скор и близок. Может, я и ты не доживём, но это увидят наши дети, может быть внуки, а может – лишь правнуки. Будут цари или как их там сейчас проклятых называют, творит зло и делать всё супротив своего же народа. Сбудутся предсказания Иоанна богослова, написанные им в Евангелие – глава откровение. И настанет на земле скорбь великая. Будут глады и моры по местам. И болезни лютые. И будут люди просить смерти говоря: «Горы, падите и укройте нас и избавьте от страданий». Но не будет смерти на земле. Наши нынешние правители нехристи не Богу служат, а нечисти. Ведь их главная цель, придя к власти, обогатится и жить по-царски. Да ты и сама знаешь это. Ведь раньше как было. К власти особо никто и не рвался, но ежели выбрали атамана на Кругу, так с него и спрос был. А сейчас что? Казаков, как неугодных нынешнему правительству, истребили, а кто остался жив, теперь даже, и пискнуть бояться. Говорят, идите, мол, на голосование. Ну а что толку с тех голосований. Всё одно они кого им нужно выберут. И попробуй только проголосовать против, так тебе несдобровать потом. А за не русских правителей, так и вовсе нечего говорить: им, всё безразлично, живя в чужой для них стране по имени Россия. Им, её не жалко. Так уж устроено, что за Россию-матушку может болеть всем сердцем и душою только лишь исконно русский человек. Сама посуди: поставь, например, хоть тебя, хоть меня над эфиопами царствовать. И что?.. Всё одно родные земли из головы выходить не будут. Так и будешь думать о родимых местах. Но особо вредят русским людям еврей, попав в правительство.
— Верно, говоришь, Тётя Глаша, но какие еврей у власти? Грузин, да, а остальные – русские.
— Как, это, какие? А Троцкий Лев Давидович, например, был.
— Ну, какой же он еврей? Ведь у него же фамилия русская, вроде бы как? Ведь Троцкий – это ж вроде как русская фамилия? Хотя… может быть, его фамилия и полькой фамилией попахивает. Русские, кто с поляками когда-то давно был родством связан, как раз и носят такие фамилии с окончанием на …кий. Может, ты что-то путаешь? Какой же он еврей, раз у него фамилия русская? Значит, он, русский по национальности.
— Русская-то она может и русская, но настоящая его фамилия, люди сказывали, Бронштейн. А фамилии, например, Бронштейн, Эйнштейн и прочие, принадлежат либо евреям, живущим в Германии, либо в Польше или Одессе.

Глафира Евграфевна Крайнова (до замужества Тонкогубова) была довольно образованной женщиной, хотя она так и не поступила, как мечтала, поступить в гимназию, окончив четыре класса церковно-приходской школы. Их отца убила на Русско-турецкой войне, а матери было трудно одной воспитывать и поднимать на ноги её, Климентия и Филиппа. Многие мужчины её недолюбливали за чрезмерную грамотность. В том числе недолюбливал и муж, считая, что жена не должна быть умнее мужа.

— Как? Не может быть? – удивилась Мавруша. – А откуда же у него тогда фамилия русская?
— Не знаю. Но, хочешь, верь, а хочешь, нет. Расскажу я тебе историю о нём. Тот, кто мне её рассказывал, тому человеку я верю. Он мне рассказывал её ещё в девятнадцатом, ты тогда ещё маленькой была. Это был один из белогвардейских офицеров, который у нас квартировался. Так вот, он сказывал, что лично был с ним знаком, когда отдыхал за границей толи во Франции, толи в Испании примерно в 1907 – 1908 году. И тогда он носил фамилию не Троцкого, а свою – Бронштейн. А ещё наши пожилые казаки сказывали что, якобы, мстил он за то, что когда-то ещё до революции, они хлестали плётками еврейских торгашей, а кони топтали их лавки и товар на одном из Одесских рынков. Знамо дело – мстил он всему казачеству за былые обиды его родичей. И, сделал-таки своё пакостное дело с помощью Ленина. Нет теперь казачества. Согласись, ведь мы казаки из всех людей России лишь одни жили независимо от господ и барина. А сейчас и нас пытаются подмять под себя – и ведь подмяли. Теперь, кто жив, остался, так, тот боится сказать и признаться кому-либо в том, что он казак, опасаясь не только за свою жизнь, но и жизнь своих детей. Крепостное право-то не так уж и давно отменили. Поэтому осталось у людей, живущих в глубинках России, холопские манеры. Они, словно дождевые черви, выползшие из земли после дождя, ползают по земле, опасаясь, что их могут раздавить ногой либо человек, либо скотина копытом, либо птица может склевать. А те, кто теперь у власти, так им по большому счёту наплевать на остальных людей. Ведь большинство из них до революции-то, были холопами, а после неё стали такими же тиранами как их прежние господа. Вот и всё отличие. Так что, Мавруша, поживёшь, увидишь: всё они будут так делать, как этот Бронштейн, а теперь и Сталин делает, чтобы истребить русский народ и нас казаков. И, чтобы земли русские остались, но без русского народа. Я, конечно же, не супротив любых наций и народов – пусть себе живут, так как они хотят и, как им нравится, но только не на наших, а на своих землях и там командуют. Пусть там учат, как надо правильно жить и что делать, а мы и сами разберёмся. Но, а коль уж поселились в наших землях, то и ведите себя по нашим обычаям и живите по нашим законам. Так нет же, они, люди других национальностей, всё никак не угомонятся. Всё никак не уймутся. Всё хотят подчинить себе Россию – кто войной, а кто иными хитростями. Например, немцы, евреи, персы, арабы и другие, ещё издавна – в стародавние времена, под видом торговцев или мастеров приезжали, оседали в стране, а затем вылезали и вылезают, по сей день во власть, и командуют русским народом, как своими рабами. Никакого счастья и мира нет, начиная с Хазарского каганата, шведов, которых к счастью выгнали с русских земель и которым показали Кузькину мать под Полтавой. И иго монгольское мы пережили – разбрелась Орда. Многие из Орды ушли туда, откуда и пришли, но много осталось жить на землях Руси. И ведь все завоеватели старались, да и стараются, по сей день запустить свои похабные руки под юбку доверчивой добродушной России-матушки и испохабить её!

Мавруша, решила переменить тему разговора, потому что продолжать его было бессмысленно. «Всё что случилось – уже случилось и ничего изменить нельзя, а рвать душу воспоминаниями – это, лишь, душе больно делать» — подумала она. Но дослушав рассказ тёти до конца, она спросила:
— Тётя Глаша, а где все и почему ты одна?
— Да на промысел они уехали далеко за Крайновку – к руслу старого Терека. И Митька, и Афанасий, и дядька Иван. От рыбозавода поехали, правда, взяли с собою мешок соли. Ежели удастся, то может быть и для себя привезут немного рыбки. Уж вторую неделю их нет дома. Да ты и сама знаешь, что от Кизляра до Крайновки за один день конного хода туда и обратно не управишься. Потому они там и живут. Но я за своих казаков не горюю – не пропадут и без бабы. Что ж это я тебя разговорами-то кормлю, небось, с дороги проголодалась. Сейчас я тебя накормлю.
— Да я не голодная, — слукавила проголодавшаяся Мавруша.
— Ну, тогда давай хоть чайку попьём и перекусим, чем бог послал.

Семья тётки жила на много сытнее, чем семья Мавруши. Стол через время был накрыт и на столе стоял парующий самовар. Маврушины гостинцы лежали в кухне на полу – в одном из её углов. 1937 – это не 1933 год страшной голодухи и не только на Кавказе. Поэтому, кроме белого хлеба на столе была надоевшая кизлярцам осетровая икра, которую они ели по своему обыкновению большими деревянными ложками. Сало было нарезанное крупными кусочками, а также в тарелке на столе лежала отварная вобла. Жирную, но пересушенную, воблу Глафира ещё с вчера отмочила в холодной воде, а до приезда Мавруши успела отварить. Кроме воблы, икры, пряников, хрусталиков 4, на столе стоял ещё и графинчик с сухим виноградным вином из сорта винограда «Пиногри». Вина, особенно коньяки Кизляра, славились, были популярны и известны во всём мире. По своему качеству и букету ароматов, они, пожалуй, не уступали, а возможно даже и превосходили многие хвалённые, всемирно известные марки коньяков.

— Ты кушай Маврушенька, кушай, не стесняйся у нас как всегда всё по-простому. Знала бы, что приедешь – пирогов напекла. Ну, ничего, борщ скоро свариться. Ежели хочешь немного подожди, и я тебе налью.
— Спасибо, тётушка, за гостеприимства. Но мне бы, на базар успеть сходить.
— Конечно же, пойдём. Сегодня воскресенье, базар как раз в самом разгаре. А чего ты хотела купить-то?
— Да всего понемногу. Павлу, Мифоду и Жорику бухарки хотела купить, да и себе чего-нибудь. И ещё, наструг бондарный, кривульку, Павлу купить надо.
— Ну что ж, сейчас чай допьём и пойдём… — ответила Глафира.

Допив чай и убрав со стола, женщины пошли на базар. Кизлярский базар пестрил своим разнообразием товаров. И чего там только не было: живая, а также забитая на продажу птица, коровы, быки и телята, овцы и свиньи, одежда, обувь, сельхозорудия, а также всевозможный инструмент.
Меж торговых рядов сновали взад-вперед покупатели. Зычные голоса продавцов, трясущих чалками сушеной воблы, краснопёрки, лещей, зазывали покупателей. Чуть дальше, прямо на земле, на свободном месте, там, где закончились столы торговых рядов, цыган, разложил свой товар. Торговец был низкорослым и пузатым. Его лицо чем-то напоминало колобка из сказки, только оно было не румяным, а смуглым и заросшим густой черной бородой. На земле, рядом с ним, лежали: цепи различной длинны, грабли, мотыги, тяпки, амбарные замки, петли, засовы и прочие изделия. По проходам между рядов ходили цыганки. А какой же базар без них?..

Издавна цыганский табор любил останавливаться у северо-западной окраины Кизляра. Место для табора великолепное. Располагался табор обычно недалеко от дороги, идущей от Червлённой к Кизляру – неподалеку от Терека и реки Таловки. В том месте, от юго-западной окраины Кизляра в сторону Червлённой вдоль одной стороны дороги на несколько сот метров, тянулась молодая дубрава. По другую же сторону дороги к северо-востоку, северу и северо-западу, простирались бескрайние Ногайские степи, переходящие местами в полупустыню.

— Позолоти ручку, милая! Дай погадаю и всю правду расскажу, — слегка ухватив и удерживая Маврушу за руку, говорила цыганка. Мавруша, идущая рядом со своей тёткой, остановилась и сказала:
— Тёть Глаш, вы идите, а я вас догоню.

Когда тётка отошла немного дальше, Мавруша что-то сказала цыгане на ухо. Глаза цыганки то округлялись, то сужались, но Маврушу она слушала молча. Затем, также молча, она, улыбаясь, отошла от Мавруши. Удалившись, цыганка начала выискивать в толпе глазами того, кому можно было бы ещё погадать и, найдя, снова начинала приставать к прохожим, словно назойливая муха. Что тогда Мавруша шепнула цыганке – осталось лишь гадать…

                ***
Мавруша с детства была горазда на всякие проделки и выдумки, начиная ещё с тех времён, когда училась в церковно-приходской школе. А возможно она знала некую прибаутку или “заговор” от надоедливых приставаний цыганок.

Мавруша была весёлой и общительной, а в детстве у неё, кроме многих других подружек, была подружка по имени Марьяна. Девушка была глухонемой. Люди с такими отклонениями, обычно, малообщительны, замкнуты и даже злы, потому что обижены на судьбу. Поэтому они и стараются жить в своём мирки. Но с Маврушей, Марьяна дружила, и они были неразлучными подружками. В молодости, они ездили в гости друг к другу, случалось, что и ночевали друг у друга. И Мавруша, обычно, не высыпалась после таких встреч.

Пожалуй, многие видели, как разговаривают глухонемые. Их речь – это жестикуляция пальцев и мимика лица, а слова говорящих людей они умеют понимать по губам.

— Му-ым-ы-ы! – издавая мычание, Марьяна, толкала Маврушу в плечо, лёжа рядом с ней на кровати. И когда Мавруша повернулась к ней лицом, она, жестами стала рассказывать ей за своего парня, в которого она влюбилась: «Какие у него красивые волосы. Но, нос, правда, великоват. Зато, какая красивая фигура и плечи, вот такие широкие. Я просто млею, когда его вижу. Но, разве я ему нужна, глухонемая?» — говорила языком жестов Марьяна.

— Успокойся, глупая. Если он тебя любит, то ни на что не посмотрит, даже на то, что ты глухонемая, а если не любит, тогда он тебе и не нужен. Не думай о нём. Успокойся. От своей судьбы не уйдёшь. Всё у тебя будет хорошо, - всё также, жестами, объяснялась с ней Мавруша.

                ***

Отвязавшись от прилипчивой цыганки, Мавруша пробежала немножко и догнала тётку.

— Ну что, передала привет в табор? – спросила Глафира племянницу.
— А откуда вы знаете, что я ей на ухо шепнула? Услышать вы не могли, так как уже далеко отошли, — удивившись, спросила Мавруша.
— Ох, деточка… то, что ты ей собиралась сказать, я уже наперёд знала. И уж забывать стала. Земля круглая и людей на ней много, да вот, только мир тесен. Кто ж про ту историю с Иваном Крючковым и цыганкой Азой не слышал?.. – улыбаясь, ответила Глафира.

Купив бондарную кривульку для своего мужа в первую очередь, чтобы не забыть в суете, Мавруша также купила ещё кое-какие мелочи нужные в доме по хозяйству. Тётка, торговалась с торговкой приправами и специями, а Мавруша, в это время, вошла в небольшой магазинчик для того чтобы купить шапки, именуемые бухарками, своим мужчинам. Продавец ее добродушно встретил, спросив: «Чего желаете купить?» — на что Мавруша, ответила:
— Мне нужны шапки – бухарки.
— Вот, пожалуйста, тут и бухарки, и кубанки есть. Даже мохнатые чабанские папахи. Тебе какого размера шапка нужна?
— Да мне не одну, а три форменных казацких бухарок надо.
— Ну, тогда выбирай и примеряй. Голова у тебя вроде одна на плечах, а покупаешь, вроде как Змею Горынычу трёхглавому – сразу три шапки, — улыбнувшись, сказал продавец.
— Да нет же, не Змею Горынычу. Это я мужу, брату и сыну покупаю, — рассмеялась Мавруша.
— Ну что ж, не буду мешать, вот зеркало, - сказал он, а сам ушел в подсобку, всё ещё улыбаясь.

Через дверь в подсобку, которая частично была прикрыта шторой, Мавруша, примерявшая шапки, случайно увидела в отражении то, как совсем ещё недавно улыбающийся продавец жестами на пальцах и уже с совершенно серьёзным и даже злым лицом объяснял двум другим мужчинам следующее: «У неё в узелке, должно быть, много денег – толстый, аж в ладони едва помещается. Три шапки сразу собралась покупать. Пока никто не зашел в магазин, её нужно придушить, а тело, как стемнеет – вывезти на окраину и прикопаем».
Мавруша, видевшая разговор глухонемых в отражении зеркала, не стала дожидаться не только финала, он и начала предстоящих событий, громко, что было духу и силы, закричала: «Караул, помогите!».

На крики Мавруши прибежала не только её тётка, но и другие люди, а также – и милиционер.

— Что случилось? — спросил прибежавший на крики о помощи милиционер.
— Вот эти, трое, хотели меня задушить и забрать деньги! – едва сдерживая слёзы и дрожа от страха, Мавруша объясняла милиционеру случившееся.
— Да врёт она всё! Мы ни слова не сказали, — ответил продавец, а один из тех двоих, стоящих в дверном проёме, который не был глухонемым, кивнул головой в знак согласия. Другой мужчина, который был глухонемым, старался прочесть суть разговора по губам говорящих людей.
— Конечно, не говорили! Вы всё на пальцах показали и, на языке глухонемых объяснили друг другу, думая и надеясь на то, что я ничего не пойму, — ответила заплаканная Мавруша.

Один из троих, который был глухонемым, наконец-то поняв разговор Мавруши с милиционером, и поняв то, что запахло “жареным”, бросился убегать, свалив милиционера на пол. Но, милиционер успел выстрелить ему в спину. Двух других, подоспевшее подкрепление милиции, посадили в «Воронок» и увезли, а заодно погрузили в него и убитого бандита. Магазинчик закрыли на замок и опечатали. Люди, стоявшие возле магазина и наблюдавшие за происходящими событиями, через какое-то время разбрелись, занявшись вновь своими делами. Жизнь на базаре вновь закипела, словно ничего и не произошло. В отделение НКВД, как пострадавшую и свидетеля происшествия, Маврушу забирать не стали. Узнали у неё лишь адрес, где она остановилась, и отпустили, строго обязав не уезжать до вечера из города. Но шапки бухарки, она всё же купила в другом магазинчике.

Вернувшись с базара, женщины ещё долго не могли успокоиться после случившегося и пережитого. Но устав от тревожных переживаний и – от того, что им ещё предстоит разговор с НКВДешниками, они решили сесть за стол и, как говориться, выпить для храбрости по стаканчику вина. Закусили женщины осетровой икрой, которую не доели в обед. За тем, поели борща, и жизнь им, стала казаться не такой уж и печальной.

Вечером пришли два милиционера. Кроме вопросов о случившемся происшествии был, конечно же, и вопрос: откуда у Мавруши столько много денег? На что она ответила, солгав, что деньги, ей, якобы, дали на покупку вещей её знакомые. Солгала она потому, что не хотела подставлять мужа. Заработную плату, как было известно не только НКВДешникам, колхозникам не платили, щедро одаряя их вместо неё трудоднями. Но Павел, будучи хорошим бондарем, дома, в свободное от работы в колхозе время, изготавливал бондарные изделия, тем самым, зарабатывая деньги для семьи. НКВДешники недолго мучая женщин расспросами, что-то записали в своём протокол и вскоре ушли, а женщины легли спать.

Утром следующего дня, Глафира, проводила Маврушу на вокзал и посадила на поезд, следующий по маршруту «Астрахань – Минводы», передав с ней гостинцы её родственникам. Но каково же было удивление Мавруши, когда уже в вагоне поезда, она обнаружила, что купленный её билет исчез. Билет исчез, пропав таинственным образом вместе с узелком, в котором лежали оставшиеся от покупок деньги. Ужас и паника и охватил Маврушу: «Зачем взяла все деньги из дому! На что теперь жить?! И как теперь добираться домой? Ведь высадят по дороге без билета» — ругая себя за неосторожность, думала она.

Сунув сдачу и билет в узелок, она в спешке положила его не за пазуху, как обычно, а в боковой карман своего пиджака из плюша. И когда она пробиралась от билетной кассы сквозь давку на выход, то её кто-то толкнул. Она начала вспоминать, и вспомнила, что толкнул её молодой мужчина. Толкнул, будто бы нечаянно, и потом, даже извинился, а другой мужчина на кого Мавруша чуть было не упала, придержал её сзади, слегка прижавшись к ней. «Сперли, негодяи! – подумала она – Нет нигде, значит, всё-таки сперли. Ах, сволочи! И что же теперь делать?».

Поезд, вскоре тронулся и, набрав ход, монотонно застучал о стыки рельс своими колёсами, двигаясь по своему маршруту.

— Билетики… граждане!.. Предъявляем билеты для проверки контролёру!.. Хорошо… Ваши билетики для проверки… Спасибо… Счастливого пути… Ваш билетик, предъявите, пожалуйста… - монотонно, говорил контролёр, проверяющий билеты у пассажиров. И когда контролёр подошел к Мавруше, Мавруша начала мычать, акать и укать.

Жестикулируя руками и пальцами, она, якобы пыталась, что-то объяснить контролеру, при этом сотворив глупую гримасу, перекосив глаза, сведя их к носу. Ведь домой ей нужно было как-то добраться, а с котроллером спорить и что-то доказывать – бессмысленно. Поспорь с ним, так он ещё возьмёт, да и вызовет на следующей станции милицию. Ну а что такое милиция, НКВД и их методы работы – это, она узнала вчера: «Нет уж… с меня, и вчерашних событий хватило. Стыд – не дым: глаза не выест. Лучше уж притворится глупой, глухонемой дурочкой, чем опять с НКВДешниками повидаться…» — подумала Мавруша.

— Гражданин контролёр! Да что ж вы к больной, блаженной, да ещё и к глухонемой пристали?! Может, она потеряла билет или ещё что случилось, — вступился на защиту Мавруши, дедулька, на вид, лет восьмидесяти.

Ехал дед с бабкой и своей внучкой, которой было лет семь, к кому-то в гости. Бобка, на вид, была моложе деда лет на десять. Дед, не смотря на свой возраст, был крепок на вид. У деда была редкая и белая от седины борода и, такого же цвета усы. Голова была лысой. Лицо деда было добродушным, с глубокими морщинками по краям век у глаз. И эти морщинки лишь подтверждали то, что он добродушный, много улыбающийся человек. По его добрым глазам, было видно искреннее сострадание к молодой, можно сказать красивой, но убогой женщине.

Но вот, контролёр ушел, решив не затевать разбирательств с безбилетной, убогой пассажиркой. Мавруша, отвернулась от соседей к окну; её лицо стало обычным, так как приняло своё нормальное, естественное выражение. Мавруша, неотрывно смотрела в окно, не поворачиваясь к соседям, сидящим напротив неё. Но вот, доехав до очередного полустанка, поезд остановился. Несколько пассажиров вышли из вагона, а несколько вошли в него. Через какое-то время состав тронулся, чтобы продолжить свой путь. Тронувшись, поезд дёрнуло, и Мавруша, больно ударившись головой о распорку верхней полки, ойкнула от боли. И забыв о том, что она “глупая глухонемая дурочка”, начала говорить:

— Да что ж он так дёргает?! Дрова везёт, что ли? Так ведь не только шишек набьёшь, а вообще убиться можно.
— Гляди… бабка, чудеса… какие. Наша глухонемая заговорила и исцелилась... Ну, надо же, чудеса, да и только!..
— Прошу вас, тише миленькие. Не от хорошей жизни пришлось придуриваться – билет и деньги у меня украли.
— Так что ж ты, контролёру об этом не сказала? Он бы милицию вызвал, и они во всём бы разобрались.
— Оно, конечно, всё правильно, но для того чтобы разбираться меня бы высадили где-нибудь на полустанке или снова в Кизляр доставили, а мне домой надо. У меня сынок маленький дома, муж и брат голодные, небось, сидят. Оно как, у нас у казаков – есть баба в доме, жена сестра или дочка, вот пусть еду и готовит. А что бы казаку у плиты стояли, так этому не бывать никогда. Ведь это, ежели кто из станичников увидит, считается позором для казака, и засмеют такого. Поэтому, они лучше будут голодать, но не у плиты стоять. Мне-то и ехать осталось чуть больше часа, и я дома буду, а с милицией связываться не хочу. Пока я на Кизлярском базаре побыла, так такого натерпелась, аж страшно и вспоминать.
— Верно, говоришь – засмеют. А что же такого там случилось, деточка? – спросил дед.

Мавруша, чтобы их не могли услышать другие соседи по вагону, стала тихо рассказывать о происшествии.

— Ну и дела… — возмущённо протянул дед. — Ну, надо же… — вторила бабка, а их внучка молча, смотрела в окно, наблюдая за проплывающими пейзажами, потому, что ей был неинтересен разговор старших.
— Так что… лучше подальше и от воров, и от милиции, — сказала Мавруша, рассказав случай, произошедший с ней в магазине.
— Далеко ль тебе ехать, детка? – вновь спросил дед.
— Нет, дедушка. До Старощедринской…
— Слыхал, слыхал, про такую и даже бывал однажды. Славная станица. А какие там церкви словные. Пожалуй, самые лучшие из всех церквей других станицах.
— Были, дедушка, были… да от них лишь одни фундаменты остались. Я к старообрядческой вере принадлежу.
— Вон оно как!.. И мы с бабкой тоже из староверов и старообрядцев будем. А зовут-то тебя как?
— А имя у меня немного необычное – Мавруша, а звучит, словно кот кошку зовёт: «Маувр-мяу…». Правда, чем-то схоже?
— Ну что ты глупости говоришь. Красивое у тебя имя. А по батюшке тебя как звать-величать?
— Мавра Климентьевна. Девичья фамилия – Тонкогубова. Ну а ныне я Данилушкина.
— Я чего по батюшке-то спросил. Сам-то я служивый – всяко пришлось повидать. Может, вместе служили, но не припоминаю такой фамилии… Мы, Маловы, а это наша внучка Катя. Меня, Василием Петровичем зовут, можно просто – дед Вася. Ну а это, половинка моя Анна Григорьевна, можно просто – баба Аня. Семья-то большая у тебя?
— Была большая… да много моих деток умирало. Кто в голодный 1933 год, кто раньше, а кто и позже. В живых один только Жорик остался. Первенец наш, Коленька, в начале двадцать восьмого, от дифтерии умер. Антон с Наташей – двойня, Дима и Катя, сразу четверо, в тридцать третьем, умерли от голода. Феденька от воспаления лёгких сгорел: недолго промучился и умер младенцем. Настеньку змея укусила, когда я в поле работала, а её в колыбельке под деревом в холодке подвесила. Алёшенька, в яслях, пытаясь из люльки вылезть, ногой за решетку зацепился и повис вниз головой. Пока нянька пришла, так он уже от кровоизлияния в голову умер. А совсем недавно Петеньку похоронили. Не хочу рассказывать – душа ноет. Вот такие вот дела. Отца моего убили, когда мне тринадцать лет исполнилось, как раз – в день моего рождения. Тяжело нам жилось, без отца защитника и кормильца. Всего и не расскажешь…
— Да уж… не сладко жилось тебе Мавруша, да и сей час, небось, нелегко…
— Эх, дед Вася, а кому легко было?.. Да и будет ли хорошо?..
— И то, верно – сказал дед, вздохнув.
— Так вот, расскажу о церквях. Нашу церковь старообрядческую, деревянную, на строительство свинарников и коровников пустили, а иные доски и брёвнышки на мостки через канальчики, которые, посреди улиц для полива проходят, применили. Так что через канальчики теперь, хоть бери и перепрыгивай. Как можно святыню, хоть и поруганную, ногами топтать? Мы уж недалеко от мостков свои кочки поделали, набросали в воду несколько больших камней или колод и прыгаем по ним на другую сторону канала. А многие ездят и ходят по мосткам – куда ж деваться, хоть и святыня. Монашеский скит тоже разорили, монахи ушли, а куда – никто не знает об этом. Ушли, прокляв власть нынешнюю. Церковь православную с позолоченными куполами, разобрали по кирпичику и из этих кирпичей сельский Дом Культуры построили, а из оставшегося кирпича ещё и забор вокруг станичной площади сложили. Забор тоже длинный. Правда, кладка с дырочками в виде шахматной доски, просвечивается, но с крепкими столбами. Ну а в клубе, так мы Дом Культуры величаем, теперь можно, ежели что, и всю станицу загнать ежели стоя рядышком, ну а ежели штабелями лёжа положить, то и жителей двух, а то и трёх станиц уложить получится.

Всё это Мавруша рассказывала негромко – чуть ли не шепотом. У деда, как и у бабки, на глазах появились слезинки. Шмыгая носом, дед тихо сказал:
— Будь они прокляты, антихристы, они и дети их детей, во веки веков! Мавруша, ты не бойся, ежели контролёр снова проходить будет, так ты в оконце отвернись и смотри туда, не поворачиваясь, вроде как будто ты глухонемая и вправду ничего не слышишь. А мы, ежели что, отбрешемся с бабкой за тебя. Удачи и счастья желаем тебе детка в жизни и долгих лет жизни. Не горюй, всё наладится. Всё проходит когда-нибудь – и хорошее… и плохое …
 
                ***

1. Воронок – оперативный автомобиль работников НКВД.
2. Кутьки – щенки собаки.
3. Бзык – овод.
4. Наструг-кривулька – бондарный инструмент.
5. Хрусталики – хлебобулочные изделия.