Реальности сопротивление,
как будто смертности убогой –
снаружи максимум терпенья
при внутренней «делянке Бога».
«Галерник» в некотором смысле,
определённо, также кормчий,
стихии уважая силу,
не примирится с делом срочным,
текучкой заданных размеров
по существующему курсу
ресурсов вековых примеров
сродни радушию Прокруста.
Так и с отточенным манерным
завоевательским манёвром, –
пусть цель оправдывает средство,
бездарной наделяя формой.
В доспехах полного успеха
сверкающие латы славы:
шумит толпа молвой подтекста,
вид уважая величавый.
Но пик – начало развенчания:
себе и то надоедаем,
придя от чаяний в отчаянье,
забыв про прежние мечтанья.
А судьи кто? – самотеррора
плоды с соблазнами диктата:
для полномочных прокуроров
вина найдётся адекватно.
По бедности воображения
в борьбе с оформленной стихией
достаточно добра вложения
во зло презрением нехилым.
При маломальских достижениях
по мере роста и развитья
раскрепощённого движения
помалу становясь событьем!
И эта воля выражения
не для стеснённого пространства,
как в манифестах с объявлением
войны цветущим самозванцам,
но просто следуя желанью
не в назидание потомкам
к необязательному знанию
из обязательных потёмок.
«Я», как толчковая опора,
хотя уже «не я» в полёте,
и точка наблюденья – норма
самосознания, свободы!
О, если бы вернуть на сдвиге
внезапных первых впечатлений,
миг майских первоцветов диких
от узнавания явлений!
А в прочных мифах ощущений
так досаждает невозвратность,
что бегство кажется спасеньем
от обстоятельств безотрадных.
Из окружения пробиться,
забиться в щель, куда угодно,
от мира как-то отрешиться,
стать теневой его природой….
И только пуще испугаться
то ли невидимости, то ли
погони, пугалом распятья
сгущая краски в чистом поле.
Раскинув руки, к небосводу
лицо соломенное вскину,
признав абсурдную природу
гротескным шаржем, словно идол!
Уже молчу, накрытый в клетке,
что канарейка непорочно,
припоминая май волшебный
и чудеса на службе срочной.
2
И вновь халат придётся сбросить,
венчая встречи и прощанья,
и отвечая на вопросы,
пока пью кофе вплоть до чая!
Жду излучения молчанья
накрытой в клетке канарейкой,
о славе вовсе не мечтая
под кумачом и чёрным крепом!
Мне тоже некогда хотелось
рассвета ждать под мягким пледом,
чтоб легче свободней пелось
в приливе воздуха и света!
Лазурь сквозь белый цвет деревьев
в начале жизни возрождённой
последних впечатлений первых
на вздохе от небес бездонных!
Определялось умозренье
в истоках Средиземноморья,
таёжных Уссурийских дебрях,
через холмы и сопки – в гору!
В краю лимонника, женьшеня
и виноградных лоз отрадных
впервые испытал движенье
души, лирическую радость!
В Приморье, как в Тмутаракани
все роды войск перемешались
с преобладаньем флотской ткани
над цветом «хаки» в общей массе!
Зато контрастная тельняшка –
объединяющим каноном
для пота с кровью промокашки
по обе стороны закона
излюблена с «сердечной болью»,
идущей от щедрот щедринских
с провинциальною тоскою
по «зеркалам разбитым истин»!
Какая там культура, ясно,
и не до жиру по ранжиру:
заслуживаем государства,
где ни надстройки без режима!
Какая база без соблазна,
как удовольствие без прока,
без войн и жертв… отставить праздник,
заткнув в отечестве пророка.
Как ни мечталось в преисподней
в исподнем, – умиралось краше
одетыми по полной форме
при всех регалиях, а как же!
В партикулярном платье праздном
одни ромашки да рюмашки,
и как увечных дети дразнят
так называемых гражданских!
Тот первородный май – блаженство
двадцатилетнего солдата,
едва открылось зренье сердца
в простреле внутреннего взгляда
не столько в мир, как миф отрады:
впервые счастье созерцанья
дошло до уровня «не надо»
переполняющим желаньем!
Неизъяснимое застонет
от комментариев рассудка,
чьих бесов тысяча достоинств
торчит в отчётах поминутных!
Не убедить «предубеждённых»
слепорождённых рыб пещерных,
что есть совсем другое, хоть и
так уникальна их ущербность.
Когда «слонов из мух» спасают,
трясутся сопки, словно кочки
болот ментального сознанья:
все увязают, кто как хочет!
«Проснись и пой», остерегаясь
самораскрытия, не зная
в слепом порыве новой страсти,
как говорящий узнаваем.
Особенно, когда обижен
иной член общества почтенный
системой, что вела по жизни,
и стимулировала чем-то.
От правоты слюнотечения,
как от смертельной раны гибнут
со всем добром ограничения
зла мирового в общем виде!
______________
«Закалкой старой» мой братишка
весьма ответственно гордился,
со мной, порхающим по жизни,
сражаясь, как с нечистой силой!
В чём без стесненья признавался,
когда ему же вышло дышлом
добро номенклатурной власти:
«великий деятель» стал лишним!
В попытках оправданий пуще
горел, лелея обделённость,
утратив стыд, как голос сущий,
став злее и определённей!
По службе как шофёр хозвзвода
он мне припомнил кочегарку,
попутал бес, штрафною ротой
представив свыше мне подарок!
Так вот, когда я кочегарил
за гранью первой микросмерти,
не знаю, как был благодарен
за жизнь, спасительные вести!
Однако всё, чем так гордился,
с подачи брата представлялось
не трусостью, так дезертирством, –
страшился он, а я смеялся!
Пожалуй, не сыскать героя,
чтоб оказался легендарней
меня в моей заглавной роли
быть лидером в среде бездарной!
Пока ещё не возродился
неудержимо одержимым,
и с жанром не определился
по профилю грядущей жизни,
распространялся по вселенной
с огромной скоростью и силой,
как самый натуральный гений
без формы, оболочки стиля!