Цикл "Из архивов памяти"
Я не помню не только дату случайной встречи, но даже времени года, когда она произошла. Твердо уверен, что это было не зимой и не летом, потому, что на мне была надета какая-то курточка, застегнутая на пуговицы, думается, что это была ранняя весна. Почему я именно это запомнил? Сейчас будет понятно. Дело происходило, в середине шестидесятых, мне думается годах в 1964-1965, то есть тогда, когда я ещё учился в институте, имеется в виду Менделеевском, и, как обычно, вместо лекций и семинаров стремительно носился из одного букинистического в другой. Программа утреннего забега по магазинам была тщательно разработана и связана с выкладкой новых поступлений на прилавки, принцип, кто не успел, тот опоздал, работал безошибочно.
Вот и тот вначале не запомнившийся мне день проходил по обычному, уже привычному, сценарию: в первую очередь надо на пару минут забежать в 14-й магазин (проезд Художественного театра), там выкладка начинается минут через 10 после открытия, но там столько блатных покупателей, что до прилавка мало, что доходит, кроме того магазин очень неудобен. Представьте себе не очень широкое, но достаточно длинное помещение. Витрина занимала абсолютно весь фасад, входная дверь, каким-то чудом располагалась посередке этой витрины, иногда, мне становилось страшно стоять рядом с ней, а вдруг рухнет. Войдешь в магазин и видишь, и справа, и слева, и прямо перед тобой застекленные прилавки с книгами, только у самого входа направо был проход в товароведку, именно там и совершалось таинство покупки книг, а зачастую, в нарушение всех инструкций и их продажа. С левой стороны располагался отдел, в котором продавались книги по искусству, собрания сочинений, периодика, а также книги по филологии, литературоведению и прочим гуманитарным наукам. Справа находилось царство технической книги. Если же пробиться вперед до конца, то можно было оказаться перед отделом художественной литературы, прилавок там был намного короче, чем у соседей, а желающих до него добраться было значительно больше, поэтому там всегда была толчея. Хочешь попасть непосредственно к прилавку, займи очередь часика так за полтора-два до открытия магазина, хорошенько потолкайся в дверях, да пробегись изо всех сил, тогда можешь оказаться в первых рядах. Вот так сделаешь всё по правилам, отстоишься, потолкаешься, пробежишься, а всё зря, или ничего интересного до прилавка не дошло, или нужную тебе книгу перехватит кто-нибудь более удачливый. Но иногда всё же и там кое-что мне удавалось из интересующего приобрести.
Затем, конечно, 28-ой магазин, (Столешников переулок), именно там, я в основном покупал и сборники стихов, и ЖЗЛки, и мемуары, то есть все то, что мне было нужно, там я встречался с различными знакомыми: и книжными "жучками", и такими же как я любителями книги. Магазин был новый, то есть, конечно, назвать его новым не совсем корректно, это был один из старейших букинистических магазинов, но для Столешникова переулка он был совсем новый. Дело в том, что его перевели с улицы Горького, там начиналось строительство гостиницы "Националь", снесли старые дома, некоторые, пережившие пожар Москвы 1812 года, в том числе и то здание, в котором размещался этот магазин. Сам магазин был двухэтажный, достаточно просторный, на первом этаже размещались отделы технической, политической, медицинской литературы, а также много места занимала покупка книг.
На втором этаже были отделы художественной литературы, периодики, и книги гуманитарного направления. Система оценки и последующей покупки книг в этом магазине была довольно своеобразная: сдатчик книг, отстояв очередь, которую зачастую занимал за два-три часа до открытия, попадал к кому-то из товароведов, как правило, молодым женщинам, которым было разрешено самостоятельно оценивать только номинальные книги, то есть изданные после 47 года или книги, попавшие в "Прейскурант букинистических книг". Остальные книги передавались, сидящим за товароведами, директору магазина, одному из старейших букинистов Москвы по имени Николай Николаевич или его заму. Вот они и проводили настоящую оценку антиквариата и всякой печатной редкости, при этом они ставили цену на задней обложке карандашиком, если клиент эту цену принимал, товаровед оформлял покупку, а если сдатчик книг не был согласен, книгу возвращали ему. Была тогда в Москве целая плеяда профессионалов-перекупщиков книг, они после оценки своих книг Николай Николаичем, стояли у прилавков и на улице около магазина, и держали свои книги в руках, А появлялся покупатель, ему тут же демонстрировали цену, поставленную карандашиком, большинство из покупателей руку Николай Николаича знали, а сдатчик экономил 20% комиссионных. Почему их не гоняли? Ответ очень простой. Именно они сдавали большинство старой книги и давали большую часть прибыли магазину.
После решения всех вопросов в Столешниковом, я, уже не спеша брёл на Кузнецкий, в "Лавку писателей". Букинистические книги купить там было практически невозможно, основная часть отдела старой книги была на верху, куда пускали только членов Союза писателей. Вниз, в общий отдел спускали только, что было в течение чуть ли не месяца просмотрено писателями, а раз так, то практически никакого интереса для меня не представляло. Очень редко, бывало так, что или заведующий писательским отделом Олег или его заместитель – Кира Владимировна, вдруг проявляли какое-то снисхождение и, увидев меня, говорили:
- Ну, что ж поднимись наверх.
Но и тогда, необходимо было спросить:
- А вот эту книгу можно купить?
На что чаще всего следовал ответ:
- Нет, эту книгу ещё почти никто не видел.
Почему тогда я так часто ходил на Кузнецкий? Дело в том, что там можно было достать новинки издательства "Советский писатель", а это не менее четверти выпускаемой художественной литературы в стране, а кроме того там практически не появлялись перекупщики, их гоняли оттуда безжалостно. На меня же внимания никто не обращал, ну ходит тут мальчишка, денег у него, конечно, нет, ну купит какую-нибудь мелочь перед магазином, это не беда.
Вот и в тот день, о котором я всё пытаюсь рассказать, напомню, дело происходило в 1964-1965 годах, я не спеша подошёл к "Лавке писателей" и увидел, что у входа стоит какой-то странный человек, лет, как мне подумалось, сорока. В нём всё показалось мне удивительным, во-первых, абсолютно лысая, блестящая, очень сильно загоревшая голова, и это ранней весной, вот почему проанализировав всё, я был уверен, что это случилось именно в это время года. Во-вторых, какая-то восточная внешность и более того совсем незнакомая мне одежда, нет, конечно, это не были какие-то средневековые одеяния, но что-то было не наше, не привычное. Ну, а в-третьих, он стоял рядом с входом и держал в руках целую авоську старинных книг, поясню для молодых: авоська это была такая сумка, сделанная из прочной сетки, которую можно было засунуть в карман на всякий случай, на авось, откуда и название.
- Простите, не продаете ли Вы эти книги? – спросил я, как можно учтивее.
- Не только не продаю, а, вовсе наоборот, покупаю, – ответил мне незнакомец. Говорил он абсолютно без акцента, очень четко и внятно.
У меня создалось впечатление, что он отнюдь не горел желанием продолжать беседу со мной, но мое природное любопытство пересилило, и я задал, как я потом понял, роковой вопрос:
- Простите, а какие книги Вы обычно покупаете, и, что у Вас в этой замечательной сумке?
- Я покупаю только различные справочники, учебники и, иногда, технические книги.
- А художественные?
- Нет, они меня совсем не интересуют.
Я счёл себя свободным и уже хотел войти в магазин, но этот странный незнакомец, по-видимому, решив, что нашёл себе достойного слушателя, быстро развернулся таким образом, что загородил мне вход в магазин, уцепился за пуговицу на моей куртке и начал длиннющий монолог:
- Вчера у меня был очень неудачный день, вначале в патентном ведомстве мне отказали в признании моего локатора изобретением, а Вы представляете, мне удалось разработать такое устройство, которое способно распознавать низко и медленно летящие цели, даже планеры и беспилотные самолеты. Мне заявили, что такое устройство известно, и сослались на заключение Министерства обороны, куда они мою заявку направляли для консультации. Я прочитал это заключение, действительно, всё, что в нём написано, очень похоже на мою разработку. Я попросил, чтобы мне дали адрес автора заключения, к моему изумлению, им оказался какой-то чинуша из министерства. Никогда не поверю, что штабной офицер, самолёты, наверное, видевший только на аэродроме и никогда не сидевший за их штурвалом, может что-либо толковое изобрести. Я попросил о встрече в министерстве, мне не могли отказать, хотя и всячески пытались затянуть время, но вчера во второй половине дня я встретился с этим, так называемым автором. Какой-то полковник возомнил себя конструктором, да он ни на один мой вопрос не смог нормально ответить. Я уверен, что они просто решили украсть мою идею, эти дураки из патентной службы послали им мою заявку со всеми чертежами и выкладками, а шустрый полковник понял, что это золотое дно, и воспользовался подарком. Но, я это дело так не оставлю, они ещё не знают с кем связались.
Он всё говорил и говорил, а я был прижат к стене и, уже не слушал тот бред, что он нёс, а только следил за своей пуговицей, которую он крутил в руках, и думал: оторвёт или мама её так прочно пришила, что трудно оторвать. Пуговица уцелела. А незнакомец всё ещё говорил. Я прислушался и понял, что он сменил тему, теперь он рассказывал о другом своём "изобретении века". Оказывается, он придумал прибор, который может ставить диагноз по частоте и наполненности пульса. Этот прибор основан на традиционных для восточной, точнее для тибетской медицины, приемах диагностирования различных заболеваний путем измерения пульса на двух руках четырьмя пальцами на каждой. Он говорил:
- Надо иметь очень чувствительные пальцы, пальцы художника или музыканта, чтобы обладать такой способностью. В моем роду такие способности были почти у всех, но не все ими смогли воспользоваться и соответственно развить. Если бы я не попал в детстве в обучение к тибетскому ламе, я бы в этих перипетиях гражданской войны, установления советской власти в Бурятии, а затем Великой Отечественной войны и восстановления народного хозяйства, никогда бы не смог заниматься тем великим делом, к которому я был предназначен провидением. Я бы не стал народным целителем.
Этого мне только не хватало, подумал я, не просто сумасшедший, а ещё и имеющий великую цель. Как же от него избавиться? Но человек я очень вежливый, да, в общем, никуда в тот момент особенно не спешивший, поэтому я стоял и, то слушал, то думал о чём-то, о своём. Но некоторые вещи, которые мне рассказывал незнакомец, я запомнил.
- Когда я достиг пенсионного возраста (вот те на, подумал я) и стал пенсионером, я смог всё своё время посвятить любимым делам, и прежде всего творчеству, ведь я Народный художник СССР. Кроме этого, как Заслуженный изобретатель РСФСР, я мог больше уделять внимания своим изобретениям, но вот видите, как бывает, украли даже не идею, а всю разработку, но я их выведу на чистую воду. Ну и, конечно, я очень много времени уделяю занятиям со своими травами, и Вы даже себе представить не можете, насколько недобросовестные попадаются поставщики, особенно китайцы.
Дальше пошло такое, что мне стало совсем не интересно, да и он, по-видимому, выдохся, замолчал, подумал немного, оставил мою многострадальную пуговицу и, кивнув на прощание, отправился вниз по улице.
Дома я даже ничего не стал рассказывать, а то мама опять расстроится, что я вместо занятий брожу по Москве, да общаюсь со всякими придурками. Единственно, я спросил у папы про такие локаторы, на что получил ответ:
- Это одна из важнейших проблем в военной авиации и тот, кто её решит – гений.
Конечно, уже на следующий день я забыл об этой странной встрече.
Прошло несколько лет и в вечерних родительских разговорах замелькало какое-то непонятное новое слово "галдан". Я редко бывал по вечерам дома и ещё реже сидел с родителями за столом, но как-то пару дней подряд я ужинал дома. Тут-то я и услышал "галдан".
- Мам, что такое "галдан"?
- Не что, а кто, – ответила мама и рассказала интересную историю. Попробую её воспроизвести по памяти. Вот, что получилось.
Вместе с папой в одном отделе служил полковник N, друзьями они не были, но очень хорошими приятелями были, несомненно. N был не старше папы, а, если и моложе, то не намного. И вот году в 1968 он заболел, заболел очень серьезно, рак. Папа был у него дома, когда того выписали из госпиталя домой умирать. Папа был в шоке, крупный, достаточно полный мужчина превратился в маленький сморщенный скелет.
Дочка N была журналисткой и работала в какой-то крупной центральной газете, она пыталась найти хоть кого, кто сможет помочь отцу, но всё было бесполезно. И вот во время командировки в Улан-Уде, она услышала о знаменитом народном целителе, который жил неподалеку от её гостиницы и, которого звали Галдан. Ни на что, не надеясь, она пошла к нему, рассказала, что случилось с отцом, и получила следующий ответ:
- Сам я никуда не поеду, но, если его привезёте сюда, постараюсь помочь.
Не знаю, чего ей стоило уговорить командира самолёта, чтобы он взял на борт смертельно больного, да к тому же нетранспортабельного человека. Напомню, в те годы беспосадочных рейсов в Улан-Уде не было, самолёт совершал несколько посадок и взлётов, и всё это сопровождалось резкими перепадами давления и прочими дискомфортными условиями полёта. Факт только в том, что N оказался в Улан-Уде, у этого самого целителя. Через несколько месяцев абсолютно здоровый N явился в поликлинику ВВС в Хользуновом переулке, в регистратуре ему не поверили, медицинской карты уже нет, она в архиве, поскольку больной умер. Пришлось доказывать, что он это действительно он.
Но история на этом не закончилась, благодарная дочь опубликовала в своей газете информацию об этом случае, и понесла, как говорится, за это наказание. Там, наверху, сочли эту публикацию пропагандой лженаучной деятельности, дочку N чуть не попросили с работы, а главному редактору, который подписал в печать номер газеты, объявили выговор.
Но, нет худа без добра, эту информацию прочитал кто-то из родных Жукова. Георгий Константинович был в это время очень плох, практически не вставал и, как говорили врачи, "ждите". Родственники Жукова обратились в газету, там дали телефон автора заметки, она позвонила в Улан-Уде и Галдан ответил:
- В Москву ездить не люблю, пусть больные ко мне ездят сами, но Георгию Константиновичу отказать не могу.
Два условия, которые поставил Галдан: жить он будет только у N и никто не должен знать о его приезде.
Поездок Галдана к Жукову было несколько, и, в конце концов, Галдан разрешил N приглашать своих родных и хороших, очень надёжных знакомых к нему на консультации, естественно никакой информации на сторону. Чем было вызвано такое изменение в решении Галдана, я не знаю. Возможно, упросила жена N, возможно понадобились деньги, мне это неизвестно, важен факт, Галдан начал принимать больных в Москве, вот тут-то я о нём и услышал.
В августе 1968 года я женился, уехал в свадебное путешествие, затем переехал на Калининский и видеться с родителями стал совсем редко. Правда, иногда, по выходным мы приходили к ним в гости, но разговоры велись или на общие темы, или я рассказывал, что-нибудь о работе, о наших планах, в общем, как это свойственно молодости, всё крутилось вокруг нас с женой, до родителей и их интересов дело не доходило. Несколько раз мама жаловалась мне, что у папы большие проблемы с аденомой простаты, но я не обращал на это внимание, отец – старый человек, какие-то болячки к его возрасту должны быть обязательно, а, что такое эта аденома я не знал, и, по большому счёту, знать не хотел.
Ремарка 1. Дело происходило в 1968 году, отцу было тогда всего 57 лет, по моим нынешним понятиям это ещё достаточно молодой человек, а тогда я снисходительно думал о нём как о старике.
Но вот как-то мама сказала, что ситуация очень серьёзная, необходима срочная, очень длинная и очень кровавая операция, которую при этом проводят в две стадии: вначале удаляют аденому и выводят мочеточники наружу, а через какое-то время опять вскрывают брюшную полость и вшивают их в мочевой пузырь. Но так как у папы слабое сердце, врачи опасаются за его жизнь. Выходит, что он её может не перенести, умереть на столе?
- Мам, а есть ли какая-то альтернатива, или операция неизбежна? – спросил я, сильно волнуясь.
- Не знаю, N сказал, что надо подождать, в течение месяца должен приехать Галдан, будем с ним советоваться.
- Слушай, какие могут быть советы со знахарем? Если врачи говорят, что поможет только операция, значит, нужно её делать и всё. Ну а там уж как суждено, хотя хирурги в авиационном госпитале очень хорошие, должно всё пройти нормально.
Этот разговор задел меня очень сильно, я даже поговорил с ребятами из хирургического отделения своего института, но те знали только то, что написано во всех учебниках, профиль-то у нас совсем другой.
Прошло около месяца, я регулярно интересовался у мамы, как дела, пока, наконец, она мне сказала, что этот "кудесник" приехал и, как всегда, остановился у N.
Ремарка 2. В кавычки это слово я заключил не случайно, тогда я считал, что и Галдан, и подобные ему, называющие себя целителями, просто шарлатаны. История N меня совсем не убедила, я думал, что в Москве ему поставили неправильный диагноз, а горный воздух Памира, натуральная еда и время, поставили всё на своё место.
Всё это, только в более эмоциональной форме, я и высказал матушке. В ответ же услышал, что завтра утром папа идёт к нему на прием, об операции он не хочет даже слышать, а в то, что Галдан поможет ему, он верит. На следующий день после работы я помчался на 1-ю улицу Ямского поля.
- Ну как? – вместо приветствия закричал я с порога.
- Галдан сказал, что я должен пропить курс его трав, а затем регулярно его повторять. Травки остановят процесс и не дадут ему развиваться, но, если я прекращу их пить, аденома начнёт развиваться дальше и тогда операция будет неизбежна.
- Травки-то, наверное, не малых денежек стоят, а?
- Да, курс лечения рассчитан на месяц, и я отдал сорок рублей.
- Пап, ты, что не понимаешь, что тебя просто разводят на деньги? Ты потеряешь время, которого и без того уже не хватает. Ведь в госпитале сказали, что ты и так затянул, операцию надо было делать несколько лет назад, тогда всё прошло бы намного проще.
- Галдан сказал, что всё будет нормально, а операцию делать я не буду. Как представлю себе, что буду ходить месяц с бутылочкой, в которую постоянно будет стекать моча, да лучше сразу умереть.
Мы разговаривали в этот день очень долго, к нам присоединилась, пришедшая с работы, Инка, моя жена, так что спешить было некуда, но на все мои доводы и уговоры, отец отвечал одно, и тоже, лечиться он будет у Галдана.
- Вот чёртов бурят, задурил отцу голову, – сказал я, выходя из подъезда.
Прошло две или три недели, ещё сколько-то порошков осталось, а папе стало значительно лучше. А тут и посылочка с очередной порцией травы пришла. Может не шарлатан, впервые у меня промелькнула такая мысль. А затем произошло два события, которые окончательно убедили меня – он не шарлатан, он - Лекарь с большой буквы.
Первое событие произошло 9 мая 1970 года. В зале, где проходило торжественное заседание по случаю 25-летия со дня Победы, в первом ряду сидел Георгий Константинович Жуков. Ещё год назад его считали смертельно больным, он нигде не появлялся, говорили, что он даже не может ходить, а тут вышел сам без помощи на трибуну, что-то сказал - чудеса, да и только. Лучшие врачи мира пытались вылечить великого полководца, у них ничего не получалось, но тут появился Галдан и Жуков встал, пошёл и заговорил. Ну, это ладно, где-то там наверху, нас не касается. А вот второе событие произошло рядом.
Один из институтских папиных друзей, Пётр Семенович, болел какой-то странной болезнью. У него, ни с того ни с сего, начинался сильнейший приступ головной боли, дело доходило до того, что его прямо с работы увозили в больницу. Работал Петр Семенович начальником отдела химии Госплана СССР, ему подчинялась вся химическая промышленность Союза, и хотя про таких, как он говорили, что это министр без портфеля, должность его на самом деле была значительно выше. А тут, такие головные боли. Вначале они были редкими, эпизодическими, а затем начали повторяться все чаще и чаще. И вот, как-то летом все того же 1970 года он дважды подряд попал в клинику 4-го Главного управления Минздрава СССР, знаменитую "Кремлевскую" больницу. Встал вопрос о том, что, не пора ли мил человек и честь знать, собирайся-ка на пенсию, но возраст-то, до шестидесяти ещё работать и работать, какая пенсия, а тут вообще-то дело пахло инвалидностью, а как в неполные шестьдесят становиться инвалидом, жуть берёт. Папа уговорил своего друга показаться Галдану, тот приезжал теперь в Москву всё чаще и чаще, следовал вызов за вызовом в "кремлевку", история с Жуковым не прошла бесследно, но жил он по-прежнему только у N. Пётр Семенович взял жену, и они поехали на Ленинградский проспект, в квартиру бывшего полковника. Галдан осмотрел его и задал несколько весьма странных вопросов, которые крутились вокруг одного и того же: не ударялся ли он затылком, не падало ли что-нибудь на затылок. Вроде ничего не было, хотя, ну это же глупость, действительно упал на затылок пластмассовый таз, висел, висел в ванной, а затем взял и упал прямо на затылок, но он лёгкий очень, даже боли почти не было. Галдан велел им придти на следующий день, а, когда они появились вновь, посадил больного на стул лицом к окну, попросил его жену поддержать ему голову, чтоб не дернулся случайно, и взял здоровенный шприц с огромной иголкой, папа стоял рядом и был готов помочь жене Петра Семеновича, если что не так. Как потом рассказывал папа, такого чуда он не видел никогда, Галдан воткнул иголку глубоко в шею больного и отсосал оттуда полтора шприца сгустков крови.
- Понимаете, таз упал очень неудачно, попал на такое место, что хотя и таз лёгкий и удар был совсем чуть-чуть, образовалась очень большая и глубокая гематома, вот она-то и вызывала сильные головные боли. Гематомы такого рода сами не рассасываются, их необходимо только удалять, я её и удалил, – объяснил Галдан.
Более у Петра Семеновича голова не болела, а я никак не мог понять, почему в лучшей клинике Советского Союза, лучшие, самые знаменитые профессора страны, в течение нескольких лет лечили человека, от какой-то, по-видимому, неизвестной им самим болезни, наблюдали за её течением, и никакого результата, а малограмотный, с точки зрения классической медицины, знахарь без какого-либо медицинского образования, поставил правильный диагноз, и не только поставил диагноз, но в течение буквально десяти минут, исцелил больного.
Вот так у меня впервые зародились сомнения во всемогуществе советской медицины, и чем больше приходилось с ней сталкиваться, а я ведь работал в одном из ведущих медицинских научно-исследовательских центров страны с достаточно большой клиникой, тем чаще у меня появлялись такие мысли. Что-то не так происходит в нашей медицине, есть там какие-то невидимые проблемы, которые мешают ей нормально развиваться, и не просто мешают, а доводят её до абсурда. Но сегодня мы говорим о совсем другой теме, поэтому лучше вернёмся к Галдану.
Прошло чуть больше года, у нас родилась Наташа, мы уже переехали с Калининского проспекта в новую кооперативную квартиру неподалеку от Водного стадиона, и вот тут-то у меня и возникла необходимость в личной встрече с Галданом. Дело в том, что, с одной стороны, мы хотели жить независимо и отдельно от любых родителей, моих или жены, безразлично, с другой, они сами, то есть родители, со всей определенностью заявили нам, что никаких денег они нам давать не будут, достаточно того, что они нам оплатили первый взнос за эту кооперативную квартиру. Трудно себе представить, как мы жили, я получал "очень большую" зарплату младшего научного сотрудника, целых 96 рублей, а жена сидела до года ребенка за свой счет. Спасали, или вернее помогали не умереть с голода, два моих побочных заработка – работа по совместительству во ВНИИГПЭ (институт патентной экспертизы), где мне платили до 150 рублей, а в удачные месяцы получалось и больше, но в ещё большей степени донорство. Дело в том, что у меня оказался аномально высокий, один из самых высоких, из описанных в мировой медицинской литературе, уровень антигемофильного гаммаглобулина (АГГ), и я стал донором антигемофильной плазмы. Не буду здесь долго останавливаться на проблеме гемофилии, болезнь страшная, муки больных мальчиков непередаваемы, единственно, что им облегчало жизнь это инъекции этого АГГ, или переливания аналогичной плазмы. Вот такую плазму я два раза в месяц и сдавал. Процедура проста до гениальности, поскольку станция переливания крови находилась в нашем же экспериментальном корпусе на втором этаже, времени много не требовалось, быстро делались анализы, мерялось давление, выпивалось пол литра горячего сладкого чая с целой чайной ложкой кофеина, который дополнительно выгонял из депо тот самый требуемый АГГ. После этого забирался литр крови, и она ставилась в центрифугу, а я бежал к себе в лабораторию. На всё про всё уходило не более получаса. Где-то минут через двадцать доктор по фамилии Маллер, а по имени Ася, звонила и оповещала о готовности к возврату форменных элементов, я нёсся к ней в операционную, мои любимые ненаглядные форменные (эритроциты, лейкоциты, тромбоциты, лимфоциты и прочие юные и зрелые) элементы, которые остались на стенке мешка после центрифугирования и удаления плазмы, заливались физиологическим раствором, хорошенько взбалтывались и струйным способом возвращались в вену, ещё 15 минут и всё закончилось. И вот в течение неполного часа я зарабатывал два раза в месяц по 100 рублей, по донорскому обеду, и по одному дополнительному дню к отпуску, правда, этот день давали только раз в два месяца.
Вроде всё просто, но представьте себе теперь, что это была за жизнь. Могу привести распорядок любого из моих рабочих дней. Он начинался в шесть утра, я вскакивал и мчался на двух автобусах на детскую фабрику-кухню, куда надо приехать хотя бы за 15 минут до её открытия, а открывалась она в 7 утра, приедешь позже, уже не достанутся какие-нибудь творожки или кефирчики. Ладно, приехал вовремя, схватил бутылочки и опять на двух автобусах домой, быстро что-то забросил в желудок и бегом до метро, всего-то одна автобусная остановка, но такая длинная, минут пятнадцать пешком, а, если ждать автобус, то можно вообще не доехать, автобусы все переполненные, поэтому проще и надежней бегом. В метро о том, чтобы сесть не надо и мечтать, влезть бы в вагон, народу битком, с одной стороны вроде плохо, очень тесно, так сдавят, что дыхание перехватывает, а с другой даже удобно, можно спокойно целую остановку спать стоя, упасть всё равно не дадут. Доехал с грехом пополам до Аэропорта (станция метро так называется для незнающих), и почти бегом до работы, но как не беги, чаще всего опаздываешь к началу рабочего дня. Прибежал, отдышался, ставишь опыты, хорошо, если они очень длинные, и не надо рядом стоять, тогда можно заняться ещё чем-нибудь, например, комсомольской работой, я, ведь заместитель секретаря комсомольской организации института по организационной работе, а это значит и в райком надо ехать, и собрания комсомольские готовить, и протоколы заседаний бюро писать, да мало ли забот у зам. по орг. Но эта работа не отнимала столько времени, как любимое детище – народный книжный магазин. В то время, о котором я пишу, это было только ещё название, магазина как такового пока не было, а было два шкафа с книгами в профкоме, начал создаваться коллектив общественных распространителей, которым надо два раза в неделю выдать книги для продажи в лабораториях или клиниках, после чего необходимо было поездить по книжным магазинам, к которым мы были прикреплены, и получить новые книги.
Но ведь была и ещё одна работа, за которую мне, между прочим, платили большие по нашим меркам деньги, я ведь внештатный сотрудник института патентной экспертизы, а там строгие сроки рассмотрения заявок и очень напряжённый план, ну меня-то волнует количество рассмотренных заявок, помните, как это озвучено в фильме "Джентельмены удачи": больше сдашь, больше зачтётся. Что это значит? А это значит, что я обязан рассмотреть как можно больше заявок, а для этого я должен хотя бы через день посещать ВНИИГПЭ, сдавать сделанные заявки и, хотя бы, получать новые, но ведь надо и в библиотеке посидеть, чтобы поиск на новизну провести. В общем, получался какой-то заколдованный круг, рабочий день не резиновый, но моя задача растянуть его максимально. Вот так часов в восемь я никакой приезжаю домой, где после того, что с натяжкой можно назвать ужином, я должен погладить всё накопившееся белье, в особенности пелёнки и подгузники, а потом, часов до двух ночи, заниматься заявками, а с утра всё снова.
Так получилось, что такой напряженный график я выдержал только полгода, после чего у меня вначале на правой, а затем на левой ноге появились какие-то красные очень зудящие пятна. Я вынужден был пойти к дерматологу, мало ли что, ведь в доме маленький ребенок. Добрый доктор, не Айболит, конечно, а просто районный дерматолог, поставил диагноз – красный плоский лишай.
- Вам молодой человек надо срочно ложиться в клинику, кожные заболевания лечатся очень плохо, а если перейдут в хронику, останутся на всю оставшуюся жизнь. Учтите только, что я Вам направление не дам, у меня уже все лимиты закончились.
Оказывается, что кожных клиник мало, а больных пруд пруди и попасть в кожное отделение очень и очень не просто. К счастью, в этот момент мы работали с какой-то кафедрой Второго Московского медицинского института имени Сеченова, и я спросил сотрудника этой кафедры, нет ли у них знакомств на кафедре кожных болезней. Когда мне неоднократно и родственники, и знакомые говорят, что я везунчик, я соглашаюсь, что есть, то есть. На кафедре нашлось такое знакомство, что я уже через неделю имел законную койку в единственной мужской палате на девять человек. Не буду очень долго рассказывать, что было в этой клинике, это тема отдельного разговора, неопровержимый факт в том, что клинику я покинул через месяц с лишним, ровно в таком же состоянии как и при поступлении. Единственно, я отдохнул и набрался сил.
Что делать? Этот вопрос встал буквально на следующий день после возвращения домой, в больнице нестерпимый зуд приглушался какими-то мазями, примочками, ванными и прочими процедурами. А что делать на работе? Мнение родителей было абсолютно одинаково, надо срочно показаться Галдану, благо он ещё несколько дней будет в Москве. И вот, мы с папой подходим к подъезду во дворе большого дома неподалеку от метро Аэропорт, подойти к подъезду оказалось не так и просто, все занято автомобилями. "Волги" и "Жигули" различных моделей забили всё свободное пространство, около подъезда стоят в свободных позах группами какие-то, как теперь принято говорить "лица кавказской национальности", то же самое творилось и на лестницах и, особенно на лестничных площадках между этажами, рядом с квартирой N. Мы позвонили, дверь сразу не открылась, как это принято у нас, нет, вначале нас спросили, а кто мы и чего хотим, и, только узнав папин голос, нас впустили в квартиру.
Супруга N попросила нас быстро, быстро пройти в прихожую и тут же закрыла дверь.
- Вы понимаете, они пытались пролезть в квартиру с кем-нибудь из нас, пришлось пару раз вызвать милицию, теперь стоят и караулят, когда выйдет Галдан, – объяснила она.
- А откуда они узнали? – спросил папа.
- Они знают всё, и когда он прилетает, и когда должен ехать к кому-нибудь на приём.
- Как же он выходит?
- Приезжает машина с охраной, в этом случае они не пристают.
- Чего же тогда стоят?
- Не знаю, наверное, ждут, что Галдан куда-нибудь поедет один, по своим делам. Ну, ладно, что мы здесь стоим, нас ждут. Володя проходи вон в ту дверь.
Я открыл дверь и вошёл в достаточно большую комнату, по крайней мере, большую по нашим понятиям. В комнате было немного мебели: круглый обеденный стол со стульями, диван и около двери что-то типа комода. На диване сидел мужчина средних лет, практически совсем лысый, сильно загорелый. Когда я вошел, он стремительно встал и пошел мне навстречу.
- Галдан, – сказал он, протягивая руку.
Мы поздоровались, я представился, и он предложил мне присесть на один из стульев, а сам сел на другой прямо напротив меня.
- Дайте мне правую руку.
Я протянул ему правую руку, он взял её в свои и положил мне на запястье четыре пальца. Через несколько минут он проделал ту же процедуру с другой рукой, мне все это, что-то напомнило, как будто я это уже видел, или слышал, но никаких более отчетливых воспоминаний не появилось. Вдруг он задал мне вопрос, который я не просто не ждал, но который поставил меня совершенно в тупик:
- Всё началось с правой ноги, а потом перекинулось на левую?
Ошарашенный, не вполне, понимая, о чём идёт речь, я, через некоторое время, сообразил, что возможно этот вопрос относится к моим ногам и той самой гадости, которая на них появилась и не дает мне покоя. Но как он об этот узнал? Наверное, ему, что-то сказал папа. Поэтому я ответил утвердительно, ведь именно так, как он спросил всё и протекало.
- Выше коленей не поднялось? – продолжал он задавать вопросы.
- Нет.
- Наверное, ноги мёрзнут или во сне одеяло сбрасываете?
Поскольку, действительно я вытаскивал ноги из-под одеяла, я ответил утвердительно.
- Спать надо в носках, - закончил он все вопросы и достал, откуда-то из-за дивана большой кожаный кисет, в котором, как в матрёшке, находилось ещё очень много кисетов, тоже кожаных, но маленьких. Галдан поперебирал маленькие кисеты, какие-то отложил в сторону, немного подумал и оставил три. Затем он достал из большого кисета, откуда-то сбоку кучку пустых, совсем маленьких, но тоже кожаных кисетиков, отложил в сторону три, убрал остальные назад, достал малюсенькую ложечку, и в совсем маленькие насыпал по двадцать ложечек каких-то порошков.
- Вот это, - и он показал на два кисетика, - надо разделить на двадцать порций, заварить в стакане воды, кипятить не более чем по одной минуте, и после того как остынет до такого состояния, что можно пить, выпить. А вот это, - он указал на третий кисетик, - также приготовить, намочить в полученном растворе тряпочку и прикладывать её на больные места.
Я понял, что всё закончилось, и спросил:
- А что я Вам должен?
- Ничего, - ответил он, - по законам восточной медицины нельзя брать деньги за лекарства, иначе они не помогут, но, так как все эти порошки очень дорогие, в некоторых содержатся даже толчёные драгоценные камни, положи тридцать рублей вон на тот комод, а я их найду. Нигде не запрещено найти деньги и использовать их по своему разумению.
Я вышел из комнаты и меня тут же позвали на кухню обедать. Галдана посадили напротив, он с усмешкой посмотрел на меня и сказал:
- Я вижу, ты меня не узнал, я же узнал тебя сразу, как только ты вошёл.
И увидев мое удивленное лицо, напомнил:
- Кузнецкий мост, книжный магазин, рассерженный собеседник, которого ты, наверное, принял за сумасшедшего, так?
Я все понял, это был, именно он, тот мой нечаянный собеседник. Конечно, я не мог признаться, что я подумал о нём после той краткой встречи, но по тому невнятному бурчанию, которое я испустил, в ответ на его вопрос, он всё понял и довольно рассмеялся. Пришлось кратко объяснить всем присутствующим причины моего смущения, а его смеха. Все пришли к согласию в том, что в этом мире могут произойти самые странные встречи, с совершенно непредсказуемыми последствиями.
Дальше обед проходил спокойно, Галдан рассказал кое-что о себе, оказывается, он был племянником доктора Бадмаева, личного врача Государя Императора Николая II, а в Ленинграде у него живут три племянника, все врачи и у всех фамилия Бадмаевы. Зашёл разговор о пользе и вреде пищи, или скорее отдельных её компонентов и способов приготовления. Этот разговор завёл Галдан, нам с папой подали на второе жареных кур, а Галдану какое-то тушёное мясо. Галдан посмотрел на то, с каким удовольствием я грызу куриное крылышко, и заметил:
- Жареные куры полезны только евреям и грузинам, потому что они едят много чеснока, перца и других специй, способствующих перевариванию белого мяса.
Зашёл спор на эту тему, все мы пытались доказать, что наоборот куриное мясо диетическое и его назначают при многих заболеваниях как источник, наиболее легкоусвояемых животных белков. Галдан стоял на своём, у меня даже сложилось впечатление, что там, в Бурятии просто нет кур, или в его семье их практически не ели. Говорили на эту тему, говорили и, в конце концов, Галдан сказал:
- Есть можно все, что принимает твой организм, если ему, что-то не по нраву, организм сам даст тебе это понять, или живот заболит, или на коже какая-нибудь дрянь появится, или ещё что-нибудь случится.
Затем зашел разговор и о судьбе того самого изобретения, из-за которого мы и познакомились. Галдан махнул рукой и сказал, что он подумал, подумал и пришёл к выводу, нечего разбрасываться, все эти изобретения отнимают огромное количество времени. Вначале их надо придумать, ну ладно это-то самое простое, в голове ведь столько идей, но затем их надо оформить, вот это требует стольких временных затрат, а, если нанять кого-нибудь на эту работу, то пока объяснишь, что хочешь, легче и проще самому всё написать. Ну и самое неприятное, это переписка с этими малограмотными экспертами, он так презрительно махнул рукой, что я даже поёжился, ведь я же тоже эксперт. Поэтому, продолжал объяснять Галдан, лучше сосредоточиться на травках, времени они отнимают тоже тьму, но, когда их собираешь, дышишь свежим горным воздухом, любуешься красотами природы, в общем, живёшь полноценно.
- Вы, что все травы собираете сами? – спросил кто-то.
- Нет, конечно, одному это было бы не под силу. Очень много я покупаю у местных сборщиков, а то даже из-за границы привозят, например, из Китая, но Вы не можете себе представить, какие попадаются не добросовестные китайцы, подсовывают и подмоченное сырьё, и переспелое, и недоспелое, а уж какая у них бывает пересортица.
Мы ещё долго обсуждали эту тему и договорились до того, что, жаль, у нас нет возможности открыто заниматься этой работой, чтобы можно было бы официально нанять людей, платить им зарплату, а так ведь всё, чем занимается Галдан, подпадает под целый букет статей в нашем законодательстве. Приблизительно на этом мы закончили беседу и разбежались по домам.
Наверное, надо упомянуть, что моя проблема с кожными высыпаниями разрешилась абсолютно благополучно, приблизительно через месяц у меня всё прошло, Галдан прислал ещё два кисетика только с теми травяными сборами, которые необходимо было пить, что я и сделал, после чего забыл об этой проблеме на много лет.
Это была моя последняя встреча с Галданом, но его имя неоднократно всплывало в совершенно разных ситуациях.
Через два или три месяца с момента вышеописанной встречи, я очень рано вышел из дома и не спеша, планируя в уме предстоящий рабочий день, шёл по Петровскому парку от метро Динамо в сторону работы. Народу в парке было ещё мало, но вдруг я услышал сзади быстрые шаги, кто-то очень спешит, подумал я и посторонился, чтобы пропустить человека, шаги поравнялись со мной и затихли. Поворачиваю голову, рядом со мной идет Виталий Баранов, сотрудник научно-организационного отдела.
Я знал, что он работал врачом в гематологической клинике у профессора Файнштейна, но за использование антинаучных методов лечения больных, а попросту за траволечение, был отстранен от работы в клинике и переведён в административный отдел. Хорошо, что за такое нарушение его не лишили врачебного диплома, ведь по существовавшим тогда законам, дирекция была обязана сообщить о проступке врача в управление кадров Минздрава, а там в таких случаях не церемонились, Виталия же попросту пожалели.
Вот так получилось, догнал меня Баранов, мы поздоровались и, молча, пошли дальше. Мне любопытно, зачем догонял то? Идём, он молчит, я тоже молчу, но время-то тоже идёт. Первым не выдержал Виталий:
- Володя, я знаю, что вчера приехал Галдан, помоги мне встретиться с ним.
От неожиданности я чуть было не остановился:
- Какой Галдан? - спросил я.
- Володя, не придуривайся, я всё знаю, знаю, что ты у него бываешь, что он живёт у ваших знакомых, помоги, пожалуйста, мне очень нужно, вернее не мне, а одному очень тяжёлому больному, которого я раньше вёл и которому, я знаю, можно ещё помочь.
Говорил он очень убедительно, но самое главное в его тоне было, что такое, что захотелось ему поверить и помочь, но помочь-то я ему и не мог.
- Виталий, да действительно, я один раз был у Галдана, не могу понять, откуда ты это узнал, да мой папа, хорошо знает людей у кого он останавливается, но ни папа, ни, тем более я, ничего не можем сделать. Попасть к Галдану на прием очень сложно, надо долго решать этот вопрос и согласовывать с ним, я за это не могу взяться ни при каких условиях, я там никто и звать меня никак.
Виталий помолчал немного, а потом сказал:
- Ну как знаешь, не хочешь, не надо, сам пробьюсь.
И он очень быстро, я даже не подозревал, что можно так быстро ходить, ушёл вперед.
Ремарка 3. Прошло около двух лет, а может даже больше, и как-то ко мне опять подошел Баранов:
- Прочитай это письмо, - сказал он, - и ты все поймёшь.
Я взял достаточно пухлый конверт, посмотрел на обратный адрес, город Североморск, достал листки, исписанные крупным, но аккуратным почерком, и начал читать. Все письмо я, конечно, не помню, да и читал я достаточно выборочно, но некоторые основные моменты заставили задуматься. Письмо было от бывшего больного Виталия, из-за которого собственно он и пострадал, у больного был острый лейкоз, ему сделали пересадку костного мозга и выписали в стадии ремиссии, очень часто у таких больных вскоре наступает ухудшение, заканчивающееся летальным исходом. Этому же больному становилось всё лучше и лучше, у него начали расти на голове волосы, а недавно произошло чудо, у него родился ребёнок. Виталий увидел, что я дочитал письмо до этого места, и, с горечью сказал, что, если бы ему дали возможность попробовать Галдановы порошки на других больных, наверное, смертность в наших клиниках была бы меньше. Он забрал у меня письмо и пошёл в свой организационно-методический отдел, писать инструкции и наставления.
Вскоре после описанных событий, Галдан неожиданно для всех нас получил четырёх комнатную квартиру на Ленинском проспекте, так высоко оценило его вклад в своё здоровье руководство страны. Однако жить он в этой квартире не стал, останавливался там только тогда, когда приезжал в Москву по вызовам, постоянно в этой квартире жила лишь его дочь.
Потом произошла целая цепочка нехороших событий, вначале у Галдана умерла жена, а затем он сам упал с дерева, на которое залез за каким-то редким видом мха, и сильно повредил себе спину. Новые порции травы ни для N, ни для папы не поступили, оба они не решились беспокоить больного Галдана, что в обоих случаях закончилось печально. Месяца через три, после того как Галдановы порошки закончились, резко хуже стало N, процесс не пошёл, а помчался стремительно, начались сильные боли, он резко похудел, превратился буквально в скелет. Боли были настолько сильные, что он не мог даже лежать, всё время полусидел в кресле, боли снимались лишь инъекцией сильных наркотических средств. Дочка N не выдержала таких мучений отца и позвонила Галдану. Тот примчался через несколько дней, я его не видел, а папа встречался с ним дома у N, говорит, Галдан резко изменился, исчезла живость в глазах, они как будто потухли, сильно постарел, в общем, как говорят, человек сдал. Он осмотрел N, сильно ругался, что ему не позвонили сразу, всеми отправками трав ведала его покойная жена, он в это дело не лез и поэтому даже не мог подумать, что больным людям не посылают его кисетики.
- Сейчас я уже ничем ему помочь не могу. Я ведь предупреждал, что в его случае нельзя делать перерыв в приеме лекарств. Единственно, я постараюсь облегчить его мучения.
Папа рассказывал, что Галдан уехал куда-то в подмосковный зимний лес, привёз, вроде еловые ветки, заварил их в самой большой кастрюле, добавил туда своих порошков, вылил отвар в ванну, добавил в неё воды, взял N на руки, настолько тот похудел, и сам отнёс его в ванну. Потом бывшего полковника переложили на кровать, и он спокойно заснул, впервые за несколько месяцев, заснул самостоятельно. А утром он не проснулся.
А, что с моим папой, ведь он тоже перестал принимать эти порошки, спросите Вы?
У папы тоже началось резкое ухудшение, в конце концов, он угодил в авиационный госпиталь, где ему удачно за один прием, к этому времени появилась новая методика, удалили злосчастную аденому.
Галдан Ленхобоевич вскоре скончался, и можно было бы поставить точку в этой истории, но как-то получалось, что то там, то тут, всплывало его имя.
У папы был двоюродный брат – дядя Володя Шаров, боевой полковник, прошедший всю войну, он жил в Ленинграде с женой Нонной и сыном Алешкой. Я любил, когда Шаровы приезжали к нам, он сам полностью отвечал своей фамилии, маленький, полный, перекатывался как шарик ртути, на одном месте сидеть совсем не умел. И, вот, тетя Нонна позвонила папе и сказала, что дядя Володя сильно заболел, он уже больше месяца лежит в клинике Военно-медицинской академии, но лучше ему не становится. Папа поехал в Ленинград и вернулся сильно удручённым:
- Понимаете, я пришёл к нему в палату и не узнал собственного брата, на койке лежит, что-то маленькое, очень тощее, бледное, измученное, а самое главное потерявшее интерес к жизни.
Галдана уже не было в живых, но папа решил побеспокоить его дочь, приехал он от неё в полном смущении:
- Пришел к ней домой, встретила очень хорошо, как старого доброго знакомого, вспомнили её отца, она попросила кое-что рассказать о наших встречах, поговорили, выпили чайку, вместе погрустили, затем я поделился с ней своей проблемой.
- Сама я, конечно, ничем Вам помочь не могу, талантами отцовыми я не обладаю, но где, Вы сказали, лежит Ваш брат? В клинике Военно-Медицинской Академии? Так вот в Ленинграде у меня живут три троюродных брата по фамилии Бадмаевы, все врачи, двое из них профессора, доктора медицинских наук, они Вам помочь не смогут, а вот третий - простой врач в больнице, вот он именно тот, кто Вам и нужен. Ни звонить ему, ни приходить к нему нельзя ни на работу, ни домой. Следует поступить так.
И она дала папе самую настоящую инструкцию по применению, то есть вполне определенную последовательность действий, которая должна привести к случайной встрече в метро двух незнакомых людей.
Папа сделал всё, как ему велели, подъехал к больнице, где работал доктор, простоял там, около часа, в ожидании конца рабочего дня, распознал в толпе требуемое лицо, пошёл за ним так, чтобы тот не догадался, что за ним идут, дошёл до метро, сел в другой вагон, доехал до необходимой станции пересадки, и там на самом верху случайно его догнал, окликнул и передал письмо.
- Вы знаете, что там написано?
- Конечно, ведь оно не запечатано.
- Тогда давайте отойдём куда-нибудь в сторонку и поговорим.
Папа объяснил доктору всю ситуацию, и услышал в ответ:
- В другую клинику я не пойду, вмешиваться в чужой лечебный процесс не вполне этично, не знаю смогу ли я Вам помочь, а самое главное чем.
Папа попытался еще раз объяснить доктору создавшуюся проблему и, в конце концов, уговорил его просто сходить и навестить больного под видом родственника. Сходили, навестили, доктор аккуратно, чтобы никто ничего не заметил, наложил свои руки на руки дяди Володи, потом они попрощались с больным, и пошли домой. По дороге доктор сказал:
- Срочно забирайте брата из госпиталя, у него мелкоочаговая, атипичная пневмония, а они его лечат неизвестно от чего, осталось совсем немного, и доведут больного до нехорошего. Перевезёте его домой, я приеду, ещё раз осмотрю, назначу лечение.
Всё сделали, как рекомендовал доктор, под расписку дядю Володю выписали из госпиталя, папа говорил, впечатление было такое, что врачи спокойно вздохнули, когда его забрали. Вечером приехал доктор Бадмаев, осмотрел больного, подтвердил свой первоначальный диагноз, достал из сумки какие-то порошки, правда, они были не в кожаных кисетиках, как у Галдана, а в бумажных кулёчках, и дал рекомендации по их приему. Папа задал вопрос, сколько стоят оба визита и лекарства, но доктор категорически отказался от денег, объяснив, что он исправляет врачебную ошибку, и брать за это деньги считает недопустимым. Дядя Володя достаточно быстро поправился, стал похожим на себя, такой весь из себя маленький, кругленький, настоящий шарик. В течение многих лет они с Нонной приезжали к нам и в Москву и на дачу в Купавне.
Мне тоже пришлось пересечься с доктором Бадмаевым, правда, другим братом. Произошло это при очень тяжелых для меня обстоятельствах, болела моя дочь Наташа, опухоль ствола мозга. Профессор Бондаренко, главный детский невропатолог Минздрава РСФСР, сказал нам, что официальная медицина бессильна помочь ребенку, ищите бабку, вот последнее, что смог нам посоветовать профессор. Первое, что пришло в голову, это Бадмаев. Положение было осложнено тем, что в Москве отсутствовала дочка Галдана, а у папы не сохранилось никаких данных доктора, он даже не помнил, в какой больнице тот работал. Пришлось пойти другим путем. Я нашел в одной из ленинградских клиник профессора Бадмаева, тот работал заведующим рентгенологическим отделением, созвонился с ним, сказав, что я сотрудник Центрального института гематологии и переливания крови, договорился о встрече и помчался в Ленинград. Клинику и профессора я нашёл достаточно быстро, но ничем он меня не смог порадовать. Дело в том, что как объяснил профессор, практически никакие лекарственные вещества не проникают в мозг, энцефалобарьер очень хорошо защищает мозговую субстанцию от любых посторонних веществ, в том числе, и растительного происхождения. Кроме того, брат его в тот момент в Ленинграде отсутствовал, по причине то ли каких-то курсов усовершенствования, то ли чего-то подобного. Так мне и не удалось в последний раз воспользоваться помощью этого семейства.
Через некоторое время после того как я узнал о смерти Галдана, мне на глаза случайно попалась программа передач центрального телевидения, я обычно даже не открываю страницы с телепрограммами, а тут, что-то стал её рассматривать и вдруг мой взгляд выхватил из мелкого текста знакомое слово "Галдан". Я думал, что ошибся, мало ли, что может показаться или привидеться, посмотрел внимательно, вначале ничего не нашёл, перечитал всю страницу и вот, обнаружил, чёрным по белому написано, что на следующий день в самый прайм-тайм, как сейчас говорят, по первому каналу будет демонстрироваться документальный фильм с таким удивительным для меня названием "Мой друг, Галдан".
Конечно, в означенное время я сидел в кресле и смотрел на экран, на котором рассматривался только один аспект из жизни этого удивительного человека Галдана Ленхобоевича Ленхобоева, та сфера его многогранной деятельности, которая совсем осталась вне поля моего зрения, его творчество. Оказалось, что Народный художник СССР Ленхобоев один из выдающихся отечественных мастеров, обладающих даром превратить обыкновенную кость в произведение искусства.
Мне кажется, что фильм "Мой друг, Галдан" - достойный памятник этому замечательному человеку.
Я не могу, конечно, назвать Галдана Ленхобоевича Ленхобоева не только своим другом, но даже хорошим знакомым, но этот человек произвёл такое впечатление на меня, тогда совсем молодого человека, что мне показалось, эта простая история может заинтересовать ещё кого-то, вот я и осмелился начать свои воспоминания о людях окружавших меня, когда-то очень давно, именно с него.