1.
Давно это было.
Той весной, мы с Машкой, моей одноклассницей, готовились поступать в университет, на филфак. Мы с Машкой друзья, с ней можно обо всем говорить. Машка, как и я, больше всего на свете любит читать. Она думает, что родилась для того, чтобы читать. Читает она еще больше, чем я. Она познакомила меня с Кафкой и Фейхтвангером, а потом с Вознесенским. Мы как - то не очень представляли себя в роли учителей. Мы поступали на филфак, чтобы всегда читать.
Той весной Машка и влюбилась. Влюбилась бы в нормального человека, еще, куда не шло, а то влюбилась в сумасшедшего.
Вообще, Машка была романтиком, каких свет не видывал. Хотя никто об этом не знал, кроме меня. Машка за версту чуяла «не своих» и отмалчивалась в их присутствии. Питалась Машка исключительно пищей духовной, еда для нее не представляла никакой ценности. Пока дома кто – нибудь не напомнит, что надо поесть, сама ни за что не сядет. Худая! Одна глаза! Две тонких косы, которые она заплетала даже в старших классах школы, когда одноклассницы думали исключительно о прическе и макияже. Машка в зеркало на себя смотрела, только один раз, утром, когда чистила зубы.
Сумасшедший, в которого Машка влюбилась, выглядел, как нормальный. Даже вызывал у окружающих большее доверие, чем мы с Машкой. Потом я узнал, к сожалению, слишком поздно, про эту их способность. Когда они познакомились, Машкиным идолом был Рильке. В минуты особо хорошего настроения Машка читала строчки об одиночестве: «О, святое мое…». «Разве это не прекрасно!?» - спрашивала Машка, кружась вокруг березы. Мы всегда останавливались возле той березы, когда возвращались домой. Береза как раз была посередине между моим домом и ее. От березы каждый шел в свою сторону. А у березы мы могли стоять часами и разговаривать. Машка любила при этом кружится, обхватив руками тонкий ствол березы. Осенью на нее сыпались листья, и она начинала их ловить. Если шел дождь, ну казалось бы, знаешь же, что на тебя польется, не трогай. Нет, Машка все равно кружилась вокруг березы. И с визгом летела прочь, растопырив лопатки.
«Прекрасно» - отвечал я и добавлял «Написано», «А что такое быть одиноким, мы с тобой не знаем. Говорят, это очень тяжело». Машка меня не слушала, она уже читала другого поэта:
«Душа моя, а ты жила ли?
Как сон, как бабочка, дрожа»
«Душа – душой» - сказал я – «Но надо же на что - то жить!» Я всегда так Машку останавливаю, когда она сядет на своего любимого конька - Пегаса. Она не обращает никакого внимания на мои слова, продолжает кружиться.
Так вот, про Машкиного сумасшедшего. Не хочется мне про него говорить! Откуда он взялся!? Видно, мимо судьбы не проедешь, не пройдешь. Она с ним познакомилась у родственников, на проводах в армию Машкиного двоюродного брата. Они за столом рядом оказались. Машка со знакомыми два слова скажет и пошла. А то вдруг разговорилась. Чудеса, да и только! Бартон, так его звали, сказал, что обладает феноменальными способностями, видит существ иного мира. Машка любит свежие, оригинальные мысли. Но не до такой, же степени! Она буквально рот открыла и застыла. Наивная, не знающая жизни Машка! Дальше все пошло, как у всех по накатанной полосе.
Я? А что я? Теперь я не смог и заикнуться Машке о своих чувствах. Она и раньше бы, если бы я осмелился сказать, хоть слово, не приняла бы меня всерьез. А теперь я часами выслушивал Машкины восторги о новом знакомом.
Машкины родители, конечно, не о чем не догадывались. Машка ничего не говорила. Не принято было в их семье разговаривать о личном. Да и в моей тоже. Дела, работа – это считалось важным и значимым. Все, что касалось отношений, чувств, опускалось, умалчивалось. Была какая – то молчаливая договоренность считать это в жизни не самым важным, несущественным. Тем, с чем каждый справляется сам, в одиночку. Машкина мать – медсестра в хирургическом отделении местной больницы; отец – заведующий почтамта, вечно занятые люди. За матерью, даже в выходной часто приезжала скорая, если кому- то делали операцию. Нельзя сказать, что Машка никому не была нужна. Нет! О Машке заботились: чтобы вовремя поела, следили за учебой, думали о ее будущем. Слов только никто не произносил, удерживающих невидимой нитью людей друг с другом. Не знали таких слов. Не умели их произносить.
Для всех, кроме меня, неожиданностью было объявление Машкой о замужестве. Накануне, когда мы возвращались домой, Машка стала рассказать о своем сне, но меня что – то псих накрыл, и я заорал:
- Сама подумай, к чему это! Ты упала в банку и банку закрыли! Я не Зигмунд Фрейд!-
Никогда себе этого не прощу. Если мы бы начали разгадывать сон, то, обязательно, заговорили бы о Машкином решении выйти замуж. Может, все было бы по - другому!
Вышла Машка замуж! Вышла и все! Почему! Зачем! Ничего я тогда понять не мог! Мир рухнул мгновенно. Он прекратил существование, и я вместе с ним. Исчезли краски, и осталась длинная - предлинная впереди жизнь, бесконечная и бессмысленная. А счастьем стало ее прекращение сегодня, еще лучше, сейчас.
Вечером, возвращаясь, домой, я бездумно смотрел на дорогу из окна автобуса. В голове было пусто. Автобус застрял в пробке на оживленной трассе, вдоль дороги росли огромные фруктовые деревья. Поспевающие абрикосы насыпались на дорогу, и проезжающий транспорт безжалостно сминал их и размазывал по дороге. Я реально почувствовал их солнечный и жаркий вкус, и мне показалось неестественным, диким и пошлым их гибель под колесами рассерженных автомобилей. Таким же неестественным было решение Машки. Захотелось, поднят лицо к небу и заорать: - Н-еее-т!
Одиночество, как дикий зверь подобралось ко мне неслышно и схватило мертвой хваткой. Если бы оно убило мгновенно! Но оно стало высасывать изнутри, и скоро осталась одна оболочка, оболочка внешнего существования.
Как бесчувственный автомат я продолжал каждый день выполнять необходимые обязанности ничего не чувствуя, ни на что не откликаясь.
Оказывается, привязанность держит людей на этом свете. Чувство, о котором мы ничего толком не знаем, и о котором мы никогда не думаем.
Однажды утром я проснулся и понял, что не хочу открывать глаза. Я не хочу тянуть еще один ненужный день, я хочу умереть. Я вспомнил дедушку, который умер несколько лет назад, его руки, покойно лежащие на груди, когда мы его хоронили. Меня удивило тогда его безучастное лицо. Раньше бы он ни за что не упустил случая меня затронуть, когда я оказывался рядом. А то лежал, и казалось, нисколько его не волнует, что накануне вечером наша команда проиграла в футбол соседям с позорным счетом 13:0. Тогда я поверил, что он умер и никогда уже моими делами не поинтересуется, и, сначала громко захлюпал носом, а потом в голос заревел.
Я лежал с закрытыми глазами и чувствовал на подушке скапливающуюся лужицу от моих слез. При мысли, что я тоже умру, и буду лежать, как дедушка отрешенным от дел, мне стало спокойно и уютно на душе. Вытерев остатки слез одеялом, я вскочил с кровати. На кухне лежала записка, что родители уехали к родственникам, под салфеткой стоял теплый завтрак. Я решил сварить себе кофе, и если уж представилась такая возможность побыть одному, додумать мысль о смерти. Накануне мать принесла стопку старых книг, которые дали ей сотрудники, зная о моем пристрастии к чтению. Одна самая потрепанная, была вся подчеркнута карандашами разного цвета. Я открыл её, устраиваясь с кофе в кресле, и оторвал глаза поздно вечером, когда хлопнула калитка, и на пороге появились родители. Родители приехали довольные и веселые, они всегда возвращаются оживленные из поездок. Мать любит рассказывать мне подробности их путешествия, одновременно она обращается к отцу, ожидая подтверждения. Когда они, наконец, успокоились и улеглись спать, я вышел на улицу подышать свежим воздухом.
На небе зажглись миллиарды звезд, оглушительно стрекотали цикады, а из палисадника слабый запах ночных фиалок дополнял красоту этой ночи. Глядя в небо, я ясно, как никогда, понял - жизнь изменилась, причем, круто повернув на 180 градусов. Я поднял с земли камень, попавшийся мне под ноги, и зашвырнул его высоко в небо. И так же ясно, как шум в кустах от упавшего камня, я понял, что на филфак я стремился за Машкой. Я хочу в медицинский.
Наутро я сложил в шкаф учебники по литературе и достал химию и математику.
2.
Моя студенческая жизнь пронеслась незаметно. Первая сердечная царапина научила быть внимательным и осторожным. Я благополучно миновал все подводные течения студенческой жизни, уводящие от намеченной цели, а не увлеченность девушками помогла сберечь время для учебы и занятий. Нельзя сказать, что девушек у меня не было. Девушки были, места в сердце для девушек выделено было мало.
Когда я впервые появился на пороге своей районной больницы, меня встретил больной в полосатой пижаме, надетой наизнанку, и перекошенным лицом. Он протянул мне половинку замусоленного пряника и удивительно детским, светлым голосом сказал:
-Ты доктор? На, пожуй!-
И потекли обычные рабочие будни.
В моем кабинете весной окно стараниями обслуживающего персонала расцвечено красками: на самом видном месте пышно разрослась синяя глоксиния, с ней рядом небесно - голубая пассифлора, огромные красные листья крапивы отделяют их от начинающего завязывать плоды комнатного граната, а в уголке скромно притаилась фиалка.
Я стою у окна и смотрю в небо. Я всегда начинаю ходить или останавливаюсь и смотрю в небо, когда мне что - нибудь непонятно.
Мне непонятно, зачем судьба свела меня с моим прошлым. Прошлое, в лице Машкиного мужа, требует ежедневного моего наблюдения. И я, в который раз, начинаю анализировать наши отношения. Что я сделал не так? Что мне теперь надо понять при повторной встрече? Чему учит меня эта ситуация?
Я задаю себе вопросы и ищу ответы. Я знаю, что главное - задать правильный вопрос. Бывает, он крутится где – то рядом, но сформулировать его никак не удается. Я знаю, что когда я найду правильный вопрос - ответ найти не трудно - тогда ситуация закончится. Прошлое уйдет и впереди откроется что – то новое.