Глава 4. "Мой отчим."
Отчим Барсуков Борис Дмитриевич заслуживает отдельной главы в этих воспоминаниях. Родился в 1902 году в семье потомственного морского офицера,
Российского императорского флота Дмитрия Сергеевича Барсукова, который получил ранение в ногу 27 января 1904 года в хорошо известном бою российского крейсера 1-го ранга «Варяг» и мореходной канонерской лодки «Кореец» с превосходящими силами японского флота под Чемульпо. Воздавая должное героическому подвигу экипажей кораблей, Государь император Николай II 23 февраля 1904 года соизволил пожаловать титулярному советнику, содержателю по шкиперской части Барсукову Д.С. орден Святого Станислава 3-й степени с мечами. Д. С. Барсуков умер от гангрены ноги, вызванной ранением, 7 января 1913 года в звании капитана по Адмиралтейству.
Отчим был пятым ребёнком в семье, последним, шестым, был Георгий Дмитриевич (позднее генерал-лейтенант артиллерии), который позже сыграет главную роль в моей, неожиданной для меня, военной карьере. С гибелью кормильца вся семья жила на государственную пенсию. По мере приобретения возраста, с которого было доступно обучение, дети поступали не просто на обучение, но получали его и содержались за государственный счёт. Таким образом, девочки обучались в Смольном институте благородных девиц, все мальчики обучались в кадетском корпусе. Я, думаю, именно от такого отношения власти к Армии формировались её авторитет и уважение у народа страны, защищать которую они взяли на себя пожизненным обязательством.
25 октября 1917 года грянула Великая Октябрьская Социалистическая революция, кадетов подняли из постелей среди ночи, помогли одеться и собраться и отправили старших по домам (младших: от семи до двенадцати оставили до утра). Четырнадцатилетний Борис в кадетской шинели, с ранцем, в который уместился весь его нехитрый скарб, за спиной, побежал домой на Петроградскую сторону, где жила его мать. На Биржевом мосту его повстречал пьяный матрос, схватил его за ручку ранца и перенёс за перила моста, вывесив его над водой, со словами: « Ну, что, офицерский выкормыш, потопить тебя или так по мосту размазать?» Отчим рассказывает, что он горько плакал и просил дяденьку моряка отпустить его домой, к маме. Матрос вернул его на мост, сильно ударил его тяжёлым ботинком пониже спины и отпустил. Только дома он обнаружил, что он, четырнадцатилетний, почти взрослый, мальчик обмочился от пережитого страха. Это событие на всю последующую жизнь определило его отношение к революции, партии большевиков, а в дальнейшем и к КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза), он никогда не был её членом.
В 1923 году он поступает в ВМУ (ныне Военно-Морское Училище имени М.В. Фрунзе), где обучался в одной группе с будущим Наркомом Флота Кузнецовым Николаем Герасимовичем, с которым, несмотря на социальную разницу по происхождению, был очень дружен. Пятого октября 1926 года в составе 5-го выпуска ВМУ они оба оканчивают училище с отличием, получив за это серебряные карманные часы марки «Павел Буре». Часы эти до сих пор исправны и хранятся в нашем доме. В дальнейшем их дороги на некоторое время разошлись. Николай Герасимович поехал служить на Чёрное море, а Борис Дмитриевич, как в совершенстве владевший английским, французским и немецким языками, обладавший очень неприметной внешностью: невысокого роста, сухощавый, смуглый с угольно-чёрными глазами, был, после личной беседы с Менжинским Вячеславом Рудольфовичем, Председателем ОГПУ, призван во внешнюю разведку и направлен на Ближний Восток. Вернулся оттуда в феврале 1934 года, незадолго до смерти Менжинского, получил от него Орден « Красная Звезда», а также направление на Северный Флот. Второй раз колесо Фортуны его жизни повернулось в нужную сторону. Через некоторое время Менжинский умер, а пришедший на его место Ягода начал чистку в рядах разведки. Среди сосланных в лагеря и расстрелянных разведчиков было несколько его знакомых, долгое время он находился в ожидании ареста, но, по-видимому, его никто не назвал, а до полярных капитанов у Ягоды «не дошли руки».
Девятнадцатого февраля 1938 года, командуя ледоколом «Таймыр», Борис Дмитриевич снимает с льдины первую арктическую экспедицию «Северный полюс-1». В состав экспедиции входили: Папанин, Фёдоров, Ширшов и Кренкель. Впервые в истории северного мореплавания в зимний период Ледокольный пароход «Таймыр» и ледокольный пароход «Мурман» пересекли семидесятую широту, не дойдя до берегов Гренландии два-три десятка километров. К моменту снятия экспедиции с льдины ситуация была катастрофической, льдина разваливалась, эвакуация людей с неё считалась не решаемой. Отправка двух судов за экспедицией осуществлялась Начальником Главсевморпути Отто Юльевичем Шмидтом скорее для «очистки совести». Но личное мужество членов экипажей кораблей, высочайшее мастерство капитанов судов привели этот поход, уникальный сам по себе, к успеху: «папанинцы» были спасены. Надо ли говорить, что и Папанин, и Шмидт (в меньшей степени) стали друзьями Бориса Дмитриевича на многие годы. За этот поход Борис Дмитриевич был награждён Орденом Ленина. В ленинградском музее "Арктики и Антарктиды" долгое время существовал отдельный стенд, посвящённый отчиму в этой эпопее. Мои сыновья каждый приезд в город, посещали этот музей, но со временем стенд заменило фото, а затем пропало и оно.
К началу войны он командовал соединением тральщиков (корабли, осуществляющие очистку фарватеров от подводных боеприпасов) и имел звание «капитана первого ранга». С началом войны в его соединение влились конвойные (более быстроходные и лучше вооружённые) корабли. В составе, привлечённых из его соединения кораблей, он лично участвовал в проводке трёх полярных конвоев, осуществлявших доставку боевой техники, боеприпасов, топлива и других, необходимых оборонной промышленности, материалов. За успешное выполнение поставленных задач он получил звание Героя Советского Союза и второй орден Ленина. Тогда же он получил звание контр-адмирала, но, как шутил он сам, скорее не по делам, а по престижу, т.к. с английской стороны все конвои руководились только адмиралами. И, хотя в каждой шутке есть доля истины, я считаю, что он был оценён по заслугам.
В апреле 1942 года, осуществляя прикрытие конвоя PQ-13, проходившим в исключительно тяжёлых погодных условиях, приведших к потере караванного строя, он двое с половиной суток провёл на мостике, не покидая его. Его личными усилиями, рассеянный непогодой на десятки квадратных миль, караван был собран, удалось в полной мере восстановить боевое охранение, хотя к тому времени два судна каравана были потоплены немецкими крейсерами. Выполнив эту сложнейшую задачу, он передал управление караваном английскому адмиралу (не помню его фамилию) и ушёл в свою каюту на отдых. При подходе к Мурманску английский адмирал дал команду кораблям сопровождения входить в губу (узкий вход в залив) «своим ходом», т.е. на больших скоростях, что те и выполнили, оставив тихоходные транспортные суда без прикрытия. Немецкие подводные лодки, находившиеся в засаде на входе в узкую губу порта, пропустили конвойные суда и торпедировали три транспорта непосредственно на входе, которые очень быстро затонули, перекрыв обратный выход из бухты, вошедшим в неё патрульным кораблям. От нанесения большего ущерба каравану спасло то обстоятельство, что лодок было только две, израсходовав запас торпед, они спокойно ушли в море. Ситуация осложнилась тем, что вход в бухту стал временно недоступен, несколько суток корабли соединения Бориса Дмитриевича освобождали фарватер и эта сложнейшая задача была успешно решена в немыслимо короткие сроки. Планы движения последующих караванов не были сорваны.
Однако, иначе думал Главнокомандующий Вооружённых Сил Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин, который после доклада Главкома ВМФ Кузнецова Николая Герасимовича издал приказ о расстреле виновника печальных событий конвоя PQ-13, естественно, с нашей стороны, контр-адмирала Барсукова Бориса Дмитриевича. Узнав о приказе, Николай Герасимович лично попросил И. В. Сталина об отмене приказа, мотивируя просьбу личными заслугами контр-адмирала Барсукова Б.Д., особо отметив «папанинскую» эпопею, которой Сталин очень гордился. С аналогичной просьбой к Сталину обратился Иван Дмитриевич Папанин, начальник Главсевморпути, уполномоченный Государственного Комитета Обороны по перевозкам на севере. Сталин отменил свой приказ, написав при Кузнецове прямо по печатному тексту: "Оставить жить для истории, лишить звания Героя и адмиральского звания. Сталин."
Фотокопию этого документа отчиму передал Николай Герасимович в 1955 году (он хранится у его дочери Галины, живущей в Саратове), когда при деловом визите в Ленинград посетил наш дом. О его желании попасть к нам в гости мы узнали за три дня до встречи, в течение которых органы госбезопасности трясли наш двенадцати квартирный дом снизу доверху, да ещё досталось их внимания и на дом напротив нашего. Нас с матерью попросили сходить на ужин в ресторан, где мы в сопровождении сотрудника КГБ и провели три часа, платил он. Отчим возмущался, но Кузнецов сказал ему, что это требование КГБ.
Должность осталась прежней, в ходе войны за выполнение различных задач Борис Дмитриевич был награждён ещё орденами Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды Орденами Отечественной Войны первой и второй степени. Закончил он войну в Заполярье. В течение пяти лет, по окончании войны, служил Военно-морским атташе в Дании. В 1949 году вернулся в Ленинград на должность заместителя начальника Арктического военно-морского училища, откуда, так и не получив адмирала, уволился в запас в 1954 году, имея выслугу лет более срока прожитой им жизни.
В ноябре 1977 года во время моего очередного отпуска, я всегда проводил в семье 10-15 дней отпускных, мы виделись с ним в последний раз. Как всегда обсуждали литературные новинки, к тому времени ему начали нравиться произведения бывшего юнги его соединения Валентина Саввича Пикуля, первый роман которого "Океанский патруль" он "раздраконил" под "самое не хочу" и даже написал ему письмо, ответ на которое не получил. Я привозил ему книги, которые оставались в его библиотеке. Кстати, в ней были все пять книг Кузнецова Н.Г. с его личными, очень тёплыми, дарственными надписями. К отчиму несколько раз приходили литобработчики с предложениями написать его мемуары, но он всегда категорически отказывался, сложилось так, что его краткое жизненное описание сделал я, которому он не разрешил стать журналистом, и, следовательно, сделано оно непрофессионально, но зато от всей души. Играли в карты (бридж), игру эту он очень любил, хотя всегда говорил, что по сравнению с преферансом эта игра детская. Именно в этот приезд он сказал мне, что устал от жизни, потерял интерес ко всему, надо сказать, в последние годы он много и тяжело болел. Я, как мог, пытался его успокоить, убеждал его, что он нужен матери, мне, внукам, к которым он очень трепетно и с любовью относился. Думаю, он сам определил конец своей жизни для себя. В марте 1978 года его не стало. С моей матерью он прожил двадцать пять лет мирно и счастливо, умер в возрасте семидесяти пяти лет.