С тихим ужасом прочел весть о том, что давний мой друг, писатель Александр Хавчин уже месяц как ушел из жизни. У меня были очень странные отношения с Александром Викторовичем. «Тепло-агрессивные», какие сегодня нередко существуют у старых друзей, которых судьба загнала в разные политические лагеря.
Мы знали друг друга с раннего детства. И у меня, и у Хавчина отцы были отставные военные журналисты, причем, они познакомились едва ли не раньше, чем мы появились на свет. Оба наших родителя после демобилизации приехали в Ростов и работали в одних и тех же газетах и журналах – «Виноградарь Дона», «На сельской стройке» и подобных изданиях. Так как оба они были военные пенсионеры и по глупым установлениям того времени могли получать лишь небольшой приработок к военной пенсии, то и на работе не перетруждались. Помнится, когда мой отец по личному капризу стал в только что организованном в Ростове телерадиокомитете главным редактором художественных передач, но получал менее 50 процентов своего должностного оклада. Остальное срезалось финансистами.
Несмотря на то, что семьи дружили, мы с Сашей виделись редко. Он сначала стал музыкантом, а потом журналистом. Я же сначала долбил туннели на Нурекской ГЭС, а потом поступил на филфак. Но оба успели поработать и на «казенных» должностях. Он – заведующим отделом в облсовпрофе, я – зам.заведующего отделом в облисполкоме.
А после августа 1991-го года оказалось, что наши профессии – высокопоставленных клерков – никому не нужны. Причем, странным образом наша юркая власть ювелирно выдавила с номенклатурных должностей (и соответственно лишила номенклатурных пенсий) журналистов и профсоюзных работников, а вот собственные партийные привилегии оставила в полной целости. Хотя, казалось бы, пострадать должны были именно они.
Последний раз наши пути с Сашей пересеклись в 1996 году, когда я стал редактором газеты «Приазовский край», а он корреспондентом в этой же газете. Так как хозяин газеты решил, что журналисты вполне могут работать за три бутылки водки и и десяток килограммов хваченной шашелем муки в месяц, наше сотрудничество продолжалось всего три месяца. После этого я поднял «бунт на корабле» и увел большую часть редакции в другую газету, где, хоть немножко, но все же платили за работу.
А потом Саша уехал в Германию. Как я понимаю, уехал в никуда, в пустоту, просто полагаясь на проснувшуюся у немцев совесть и обещание обеспечить какой-то минимум жизни для евреев-переселенцев. Насколько мне известно, из переписки с ним, жил он с семьей на очень скромную пенсию. По воскресеньям играл на скрипке в оркестре в мюнхенских парках. Вот и все. Как-то я ему признался в письме, что временно устроился ночным дежурным в интернатуре госпиталя. Он рассмеялся и сказал, что занят примерно тем же.
Когда Саша еще не совсем потерял зрение, мы довольно яростно спорили с ним на страницах одной популярной социальной сети – «Гайдпарк», который потом переименовался в «Макспарк». Естественно, он «вел партию» «демократов», а я «коммуняк». Нашу «грызню» комментировали сотни, а порой тысячи посетителей «Гайдпарка», что порождало у обоих какую-то видимость участия в общественной жизни. Правда, наши оппоненты не знали, что параллельно с этой «грызней» мы весьма уважительно дружим друг с другом в письмах.
Думаю, будет интересно привезти здесь часть этой переписки.
Евгений Касьяненко:
Случайно прочитал твой материал двухгодичной давности "Был ли Пушкин антисемитом?" Хороший материал, понравился. Но один фактор ты упустил. Пушкин и сам чувствовал себя в определенном смысле изгоем в обществе, из-за своих "арапских" кровей. Думаю, в высшем обществе он в силу этого подвергался порой остракизму. Знаю это по себе. У меня в роду только русские и украинские корни. Но боженька наградил картавостью. Поэтому насмешки типа "Женя-Беня колбаса, на веревочке оса" или "Жид, на веревочке бежит" я слышал все детство. При этом, заметь, настоящие евреи в "Молоте", вроде Людмилы Фрейдлиной прекрасно понимали, что я-то для них - не "свой", и обвиняли меня в антисемитизме. Как живешь? Как здоровье?
Александр Хавчин:
Женя, думаю, что ты ошибаешься, говоря, что Пушкин из-за арапских корней чувствовал себя в каком-то смысле изгоем. Русское высшее общество было достаточно терпимо.
Видимо, это не патриотическое самообольщение. Евреями по этничности были царские министры Канкрин и Нессельроде, последний хорошо вписался в высший свет и изгоем себя не чувствовал. Младший брат Пушкина Лев изгойства не ощущал, во всяком случае упоминаний не встречал. Еврей Перетц был при Николае секретарем Госсовета, тоже светским человеком. Как ни странно, тогда общество было более равнодушно к нац. вопросу. как ни странно, чем много позже, лишь был бы православного вероисповедания.
Татары, грузины, армяне не были изгоями. Разве что отнести к Пушкину слова Цветаевой:
«В этом христианнейшем из миров поэты – жиды». Лермонтов, Тютчев тоже чувствовали себя изгоями.
Со здоровьем у меня так-сяк, стабильно, могло быть хуже, но проблемы с концентрацией и памятью, работаю на компом с трудом. Всех благ!
Александр Хавчин
Поэт Вяземский был правнуком крещеного еврея Шафирова, но не чувствовал себя изгоем, равно как и такие аристократы - потомки Шафирова, как Гагарины, Веселовские.
Евгений Касьяненко
Большинство представлений о человеке всегда связаны с суевериями. Вот забавный пример, на котором я ловил не сведующих. Например, Горького все воспринимают высоким, сильным и сгорбленным (ростовский грузчик, имхо). Так же и Маяковского (агитатор и главарь). И бывают очень удивлены, когда узнают, что квинтэссенция интеллигентности - Чехов был им под стать, и весьма силен в молодости. Рост Чехова - 187 см, Горького - 185 см, Маяковского - 189 см (как у меня)). Но все мы четверо пигмеи рядом с Петром Великим - 204 см. Правда, последним был урод с женской ножкой. В Оружейной палате я видел башмачки, поверх которых он натягивал знаменитые ботфорты.
Тоже самое и представления о национальностях. Принято считать, что евреи - очень слабый народ физически. Но у моего друга детства Изи Мазяра (сам двужильный строитель, он устроил меня в ССО РИСИ на лето и шефствовал надо мной, потому что из вчерашнего проходчика часто выходил весь пар от 14-и часовой смены) брат и сестра входили в юношескую сборную России по гребле.
П.С. То же самое и Пушкин. Многие удивляются, когда узнают, что вместо трости он всю жизнь носил пудовую железную палку.
Александр Хавчин
Маяковский писал о себе как об очень сильном человеке. Мол, с двумя справлюсь, а то и с тремя. Но есть свидетели, что Илья Сельвинский мгновенно и без труда положил его на лопатки. О физической слабости евреев - если ложный стереотип ложен, он обычно возникает не на пустом месте: жизнь в гетто, сидячая работа ремесленника - портного, часовщика и т.д. развитию не способствовала.
В средневековых арабских странах и Испании, где условия жизни были неплохими, из евреев
формировались отборные воинские части, и сейчас израильтяне одна из самых здоровых наций в мире, а арабы-палестинцы - слабые и больные, страдающих ожирением детей, как сообщалось, там больше, чем в Лондоне.
Евгений Касьяненко
Как жизнь, как здоровье? Написал новую повесть. Как и все мои повести - с вывертом. Недостаток «гениальности» я научился возмещать убийственным сюжетом. Действие происходит на некоем острове, где построен технополис-коммуна. Поскольку несколько героев повести, в том числе, глава коммуны - евреи, ты прочтешь с энтузиазмом. Пришлю в течении месяца.
Александр Хавчин
Дорогие друзья!
Прошу простить за то, что не отвечаю на ваши письма.
Я практически полностью лишился зрения и почти не работаю на компьютере.
Ваш Александр Хавчин.
Евгений Касьяненко
Саша! Даже не знаю, что сказать о такой страшной новости. Одна надежда, что ты живёшь в стране, где медицина на высоте и это не окончательный диагноз. И ещё - ты музыкант, живи в мире музыки, если другого временно лишен. Музыка лечит все.