Краткое содержание
двух предыдущих
«Собраний»:
1) О самом Великом Человеке
и
2) об Н.Н. Адамове
О воскурении и
о курении
Ильин С.
От автора:
Люди черкают на скалах, деревьях свои инициалы – имена, желая оставить по себе след…
Но ведь всё ,на чём они пишут так же преходяще и уж если ставить след, я считаю, так на Нём, в Его памяти, Его любви, ибо если и есть что -то в этом мире действительно «Есть» - действительно необычно Вечное и подлинно Чудное – то это Великий Дух Вершитель Вселенной и миров Иегова Бог, нежно любящий нас – детей своих, которых Он наделил Своим духом, вплетя его в прекрасных форм мышцы и кровь, и которых души согревает и лелеет неистощимым теплом внимания Своего. Как ощутить Его? …Глаза закрой, они здесь не помогут. Они даны нам, чтоб ощущать то, о что преломляется луч света, то что размещается в нашем трехмерном пространстве. (X, Y, Z)
Еще будучи юношей ,только начинающим постигать сущность Вседержителя, я помню, как пришел к выводу ощущений ограниченных пространств.
Я тогда рассматривал некое существо в одном измерении (Х) и понял, что для него Вселенною будет окружность. Это его «Альфа» и «Омега». Своими глазами, которыми он смотрит в том же измерении, конечно, он просто не сможет увидеть точки ни А, ни Б, ни что-либо иное, пусть хоть в миллиметре от его пути, да и представить не сможет.
Пойдя далее я понял, что для существа живущего в измерениях (X; Y; - плоскость), всем «существующим миром» будет соответственно сфера (множество точек равноудаленных от центра окружности(поверхность воздушного шарика) со всеми вытекающими последствиями в отношении А и Б и т.д.
Ну, а дальше, дальше идем мы с вами… А для нас – три измерения X, Y, Z – круг, шар, который не выпускает нас и не выпустит (!) за свои пределы силой тяготения к центру. Так что даже самые легчайшие частицы света на своей предельной скорости все же завернут по кругу.
Но, слава Богу, он устроил этот мир не тесно; так, что наша галактика с нашей Землей – лишь крохотный островок на могучем еще неизведанном теле Вселенной планеты.
И пока перед нами стоит все та же первоначальная задача, данная еще первым двоим «поселенцам» - превратить ее (Землю) в цветущий сад. Сами люди, хоть и под руководством такой могучей личности как Сатана, все же не смогли справиться с ней. Но уже скоро, мы приступим к ее выполнению вновь под руководством нашего Отца.
Аллилуйя!
…Все это хорошо…
Но, как ощутить-то… Его? Итак, как мы поняли уже, глаза тут не подмога. Закрой их.
Видишь, хоть ты себя и не видишь, но ты – есть… Ты ощущаешь свой дух, его пульсирующую силу. Вот этим духом и щупай, мыслью его Его и осязай… как Солнце…
Какое оно?
Большое, желто – белое, горячее… Зачем обжигать нежные глаза смотря на него? Все равно не увидишь – какое оно есть. Ибо ты в лучшем случае, увидишь лишь его ОБРАЗ. А у него их много… мы все видим его по разному: мышь, стрекоза, человек и тот, кто создал его…
А потому, с легкой душою предоставь ему самому свободно писать себя на горячих холстах ваших закрытых век. Но одно можно сказать определенно: какие бы это ни были автопортреты, портреты, в пейзаже и без, эскизы и просто наброски все они будут связаны с ТЕПЛОМ.
Ибо в Солнце нет и грамма холода. Оно ему противоестественно. От него, при желании, можно убежать на «самый – самый далеко» и там замерзнуть на северном полюсе, но рядом с ним никак не озябнешь. Оно может спалить в гневе неразумного и, не берущего в расчет его силу, человека, но замерзнуть от него просто невозможно…
В Боге нет зла…
С Пал Палычем мы знакомы уже более полугода. Познакомились благодаря общему знакомому, с которым впоследствии случилось страшное несчастье – душевная болезнь.
Сами понимаете, какой это удар для близких того человека и потому мы старались никогда не упоминать его имени между собой, дабы не бередить раны.
С Пал Палычем я занимался изучением библии и он из ревностного ученика уже давно превратился в моего горячего друга. Но сегодня этот сорокалетний мужчина с красивым лицом горячим не был. Он сидел на моем диване, чувствуя себя вполне естественно – в расстегнутой на груди рубашке и медленно задумчиво потягивая чай.
Сейчас он долго рассматривал одну иллюстрацию в журнале Сторожевая Башня.
- Вот эта удивительно выразительна, - сказал он протягивая его мне.
Я поглядел:
- Кстати, помню, на собрании, - продолжил он, - при обсуждении статьи она прошла незамеченной. Я еще очень досадовал что образ такой мощной художественной силы прошел в пустую.
- А что здесь в смысле? – спросил его я.
- Здесь чудо… художественное… маленькое, а может и не маленькое. Посмотрите: громадное красно – желто – белое горячее солнце и хрупкая прямостоящая трава, полностью зависящая от него. Какая грандиозно – необъятная пропасть между их силами, возможностями, заботами…
В тексте здесь говорится, что Иегова назвал Авраама своим ДРУГОМ! Вы понимаете…?
Глаза Пал Палыча разгорались по мере продвижения его мысли и сейчас, во время этой паузы, они просто уже полыхали впившись в меня. Вот таким он мне нравился. Мне нравилось, нет, не нравилось, а я просто любил и млел от его неиссякаемого умения удивляться.
- Вы, понимаете? – повторил он, - «Травинка, появляющаяся на короткое время, цвет которой опадает в полдень», полюбилась Солнцу и потому будет цвести вечно, ибо она ДРУГ Ему. Вы понимаете…?
- Да, Пал Палыч, я понимаю. Сильно…
Мой гость со вздохом опустился на диван и тут же, буквально, «выключил» глаза. Нет, они глядели, но, помоему, «на автомате».
- Чего то, Пал Палыч вы сегодня не в духе, как мне кажется, - заметил я.
- Вот вы и напишите про это…
- Про что? – не понял я его – Про вас, про то, что вы не в духе?
Пал Палыч досадливо поморщился:
- Про солнце…
Я несколько помолчал, перед тем, как что- нибудь сказать: - Хм… - но так и не нашел, что ответить на это…
- Нет, я серьезно. Мне нравятся ваши стихи, Сережа, ваши песни еще более, но… напишите про Него… словом без стиха, словом, каким мы говорим сейчас с вами…
Пал Палыч вновь заметно оживился, но теперь уже, как то, внутренне корчась от какой-то своей мысли.
- Понимаете, Сережа, чего то меня гнетет в последнее время. Не знаю… Может и блажь все это… пройдет… Раздражаюсь что-то…
- Отдохните…
- Да отдыхая и раздражаюсь еще более. А если включаю телевизор, то и угнетает и, буквально, бесит, что «что от рассвета до заката» одни наши проблемы…, или наши увеселения… и все это без Него…
Ни слова о нем… Ни «спасибо», ни «пошел ты…». Нет, я серьезно. Пускай хоть ругали бы, но вот именно это немое игнорирование и выводит меня. Получается подобно тому, как если бы мы из речи совершенно выкинули бы слово «Земля», как устаревшее, ненужное понятие, или просто не суть важное как предмет. И продолжали бы вполне нормально общаться, говорить, типа: «Самолет прилетел и мы сошли».
«Дожди выпали обильные и из того, по чем мы ходим, полезли дивные разнотравия и ароматы». Или «То, что под нами, в этих краях было явно богаче. Оттуда все так и перло; а то и покопавшись там, можно было найти еще и золото…»
Вот с такими предложениями и им подобными у меня ассоциируется современная обстановка, и несказанно нервирует.
Соответственно и книги: если там не про мордобой, а «жизненные» «психологического рисунка», то опять же, вся ситуация, как правило, сводится к тому, как Гриша полюбил Машу, а Маша полюбила Джона. И как Маша уехала к Джону, и там, сидя в высоком терему думала, что «Не пойму,
Отчего же, почему?
Жажда к Грише одному?
Ах, отчего же Джон не Гриша?
Ах, там где Гриша, был бы Джон…
Ах, зачем я Маша, а не Миша?
Ах, отчего же Рейн не Тихий Дон?
После этого от умного читателя ожидаются складки у бровей и тихий скрип в голове: «Да…жизть…что же ты такое…?»
Я тихо смеялся: - я не понял, Пал Палыч, это что – ваше собственное стихосложение?
- Да. Любой свет хоть как-то отражается. Вот от меня, наверное, и отразилось, то, чем на нас светят.
- Вам надо, Пал Палыч, самому писать, и тогда перестанете брюзжать – улыбался я.
- Да нет, я серьезно… Это я с одной стороны взял. А вот, например, у вас – другая крайность: одни стихи… все возвышенно…
Да нет, я повторяю, мне нравятся ваши стихи, но понимаете… как бы вам сказать… Торт ваш хорош, но и на первое – пироженое…
Понимаете, хотелось бы иногда немного простого хлебушка с солью и даже с лучком… вот, понимаете…?
- Хм…я…
- Вот, например, - продолжал мой гость – такая ситуация была у одних моих знакомых. Все участники – наши братья и сестры:
Вздумала как то раз, по случаю затянувшейся болезни, одна сестра меду купить. Денег, как известно, нету или мало, а народец вокруг воровитый да с обманкой, как говорится. Все норовит как бы у тебя денег то тех как можно подешевле взять.
Как-то, бишь, меду дать поменьше, а денег-то взять побольше. Не знаю, так это, не так… - у каждого свои виды на купечество, но вот сестра наша была в твердой убежденности, что мед лучше брать у своих по вере. Не обманут. Ну да, вроде все вполне резонно…
Денег, как я говорил уже, нету, потому как-то сгоношили на стакан и отправились на покупку. Мёд продавала семья с их собрания, идти было недалеко – на той же улице. Цена, как узнали, средняя. Тут бы вроде и ударить бы по рукам, да… «быстро сказка сказывается…»
Вот закавыка: как только узнали, что речь идет о стакане, вся сделка безнадежно провалилась.
Только двухлитровыми банками продаем, или, на крайний случай, пол двухлитровой банки можем продать – объявили сестре.
«Пол двухлитровой банки – не шутка» - подумала сестра.
Но, все взвесив дома с детьми и порешив, что пол двухлитровой банки им непременно хватит надолго, решили поднапрячься потуже, и на следующий день чуть ли не торжественно двинулись на новый приступ меду.
Возможно, как-то здесь сказался еще и кой-какой маленький задор тщеславия: - «А вот возьмем мы вашу пол двухлитровую банку… осилим, не хуже вашего, небось… уж как-нибудь».
Дверь открыл сестре молодой ведущий их книгоизучения. Ознакомившись с их вопросом хотел он уж было совершить акт купли-продажи, да тут вдруг…
Сестра та больная, что с дочкой пришла, то есть покупательница, возьми да и ляпни: «…А попробовать бы…?»
- Чего попробовать? – не понял по-началу молодой ведущий книгоизучения – нет, вы это прекратите… Мы пробовать не даем. Мёд хороший. Это так каждый будет пробовать… Нет. Вы, это, сестра, если брать, то берите, а так, нам этого тоже не надо…
Молодого ведущего книгоизучения, конечно, понять можно. Ведь, ясное дело, если всякий разный будет попробывать, то и половину двухлитровой банки запросто могут оприходовать. А оно ведь – мед. Все таки не деготь там какой- нибудь, распробуют так, что будь здоров, токмо держи…
Да…, но вот сестра та, понимаешь, уж больно хотела его все таки попробовать, перед тем, как платить.
Фома, ты понимаешь, в юбке..! – и все опять сорвалось.
Но все же потом где-то купила – говорит, хороший взяла, не у наших, правда…Вот, вы смеетесь, Сергей. Это я привел вам просто пример. Если напишете – то это будет сатира, но ЗДОРОВАЯ, здоровая критика, добрый смех, исправляющий человека. А смех – это великая сила. Я не прошу вас писать именно сатиру. Я , повторяю, привел это лишь к примеру.
- Я понимаю. – Я все еще не мог не улыбаться при воспоминании о пол двухлитровой банке – Да, можно будет подумать…
- Да, Сережа, подумайте.., подумайте… - Пал Палыч закинул руки за голову и закрыл на время глаза: - Меня одна странность мучает, Сережа.
Я молча ждал продолжения.
-Понимаешь, вот уже какую ночь под утро, под подъем, до самого будильника вижу я сон с продолжениями как сериал, понимаешь?
- Ну, это, по-моему, иногда бывает.
- Ни черта такого не бывает. Что я снов не видел что ли..? этот понятный и логичный (!) как кино какое понимаешь? Нет, я вижу, не понимаешь. Знаете; я вот вам опишу их, если еще будут… Да будут, куда денутся…
- Они что, пугают вас, ужасают? – спросил я с участием.
- Да нет, понимаете, мне даже интересно, что дальше будет…
- Ну, я даже не знаю, что вам сказать на это. Психика наша – темный лес… Я вот говорю вам, что вам писать надо, реализовываться как-то… Действительно, напишите их мне, вместе обсудим…
- Ну, описать опишу, посмотрим… Понимаете, главное лицо в них не я, вот что странно…
- А кто?
- Какой-то ребенок, но странное дело, у меня ощущение, что я где-то видел его.
- И что он делает?
- Он? Он… Вы знаете, Сергей, я, наверное, действительно вам лучше, как можно яснее, опишу на бумаге – какие будут – а после, как прочтете – обсудим… Идет?
- Ну, я-ж и говорю…
- Да, да… Да, вы, знаете, я, наверное, пойду. Пройтись что-то охота, да и время… В общем, я в воскресенье после собрания зайду.
- Ну, что ж…
.
Пал Палыч действительно зашел ко мне через неделю в воскресенье, правда, уже к вечеру. Я написал за то время одну, юмореску и дал ему. Почитать на дом. Он же мне принес тетрадку с исписанными листами. Долго не сидел, даже не пил чай. Сказал, что зайдет через день. Но не пришел через тот день, не пришел он и через неделю. Его не было на собрании, его не было дома, никто ничего не мог объяснить. Через две недели я получил от него письмо. Но чтобы перейти к нему и понять его, я предлагаю вам в начале ознакомиться с его тетрадкой, которая осталась у меня до сих пор… Теперь уже на память…
Тетрадные записи
Сон I
… Я сплю и включаюсь во сне от какого то сильного запаха и вижу на желтом фоне (не знаю, у кого как, а у меня почти всегда сны - цветные) мальчика. Ему года 3-4. Он сидит на земле, кругом много сухой травы (вот откуда желтый фон). Сидит он у какой то большущей железяки от какой то техники, по-моему, от комбайна. Теперь я уразумел и запах – это солидол (от этого железа).
Мальчуган морщась от солнца и, трогая временами одной рукой железяку, смотрит на копошащегося неподалеку худого мужика в больших кирзовых сапогах, чуть прихрамывающего на одну ногу.мужик тот закрыл ворота в каком-то то-ли амбаре, то-ли птичнике и начал запрягать лошадь в телегу.
- Все, Мишка. Домой поедем. Отработали мы с тобой.
(Я назвал здесь этого мальчугана Мишкой, совершенно произвольно. Ручаюсь, что его не так зовут. Но дело в том, что хоть эта и самая частая картинка в моих снах, но на утро я не могу вспомнить его имени, хоть знаю, что ясно слышал его и не раз.)
- Дядь Кость (это имя верное), а завтра будем делать самолет?
- Самолет? Да уж… - Мужик заканчивает с лошадью и кидает вожжи в телегу. – Если завтра достану запчасти, то конечно… Поехали. Нас там тётка Райка-то уж ждет, наверное.
Мальчуган, сильно щурясь, смотрит на железяку и в землю, но не спешит подыматься.
Мужик, взглянув на него и, несколько постояв молча, подошел к нему. Он присел рядом на корточки с немалым кряхтением и легонько тронул мальчика за плечо:
- Ну, Мишка… Я-ж сам хочу побыстрее. Так вот, видишь – запчасти…нету. А то-б давно… Но мы сделаем, Мишка. -, Мужик похлопал рукой по железяке, - сделаем его и прямо на балкон к твоей матери. Эт-точно, будь здоров…
Мишка, так же щурясь, но уже улыбаясь посмотрел на мужика, на железяку и куда то вдаль.
Я вижу, что Мишку во всем этом проекте мучает только один вопрос: вот маленький угловой застекленный сине крашенный балкон на четвертом этаже пятиэтажного дома. И мысль Мишки: Как же мы сядем, ведь он застекленный? Но мысль эта мучает его недолго, какое то мгновенье – ведь есть трубы для белья – да уж, там как-нибудь сядем…
И они едут в телеге двое по сухому желтому-желтому полю…
Сон ІІ
… В комнате деревенской избы (я почему то непременно знаю, что это деревня) за обеденным столом у окна сидит на табурете Мишка и наблюдает за управляющейся по хозяйству в доме средних лет женщиной.
- Компот будешь еще? – спросила она мальчика, доставая из-за занавески сковороду.
- Не-е
Я вижу, что сковорода у женщины новая, белая, очевидно, недавно приобретенная. Видит ее и мальчик и глаза его заметно округляются: - Вот это да! Белая сковородка!
Женщина вначале не поняла удивление ребенка: - А что, не видал?
- Нет, у нас все черные…
Тут женщина понимающе рассмеялась: - Эх, стало быть, у вас в городе и нету белых сковородок?
- Нет, тетя Рая, не бывает. У мамы все черные только; и у баб Доры тоже…
Мальчик был сильно поражён. Он смотрел на эту сковородку с таким восхищением, что женщина, снова рассмеявшись, пообещала: - Ну, вот, как мать за тобой приедет, так я подарю вам одну белую сковородку, так и быть.
- Вот, спасибо, тётя Рая. – глаза мальчика восторженно блестят, предвкушая немалое удивление своей матери от такой сковороды. – Или если мы с дядь Костей раньше на самолете полетим, то с собой захватим,да?
- А, ну это само-собой, конечно… - женщина вытирала со стола и продолжала улыбаться…
Сон III
… - Мама, расскажи мне сказку…
- Какую?
- Про Машеньку и трех медведей.
- О, Боже! Миша, ты ее лучше чем я уже знаешь.
- Нет. – откровенно честно соврал Миша.
- Может какую другую?
- Не-ет.
Мать вздохнула и…
«Пошла Маша в лес рано-рано, прям как родилась, по грибы – по ягоды… ягодка за ягодкой, грибочек за грибком
Тут малинка, земляника, ну а где же… дом?
Увлеклась наша Маша и не было уже вокруг подруг, потому что их и не было…
А был в этой глухой лесной чаще перед ней лишь дом большущий, да три медведя в нем; каждый со своей чашкой, со своим стулом и постелью.
Ну, Михаил Потапыч, правда, был добрый, а медведица злющая и вредная. Больная была – вроде, как рак ее ел – может оттого и злющая… »
Все – таки мать, закрыв глаза, начала рассказывать «новую сказку». Мишка же сразу уловил все нововведения, так как давно знал ее наизусть, но решил промолчать и прослушать, что же будет дальше.
Женщина несколько помолчала, очевидно, ожидая реакции, но найдя ее спокойной, вздохнув и все также с закрытыми глазами, и нежно обняв Мишкину голову, тихо продолжила:
У старой медведицы было два медвежонка Толечка и Геночка. Не Толик и Гена, а именно Толечка и Геночка.
Весь день между завтраком, обедом и ужином они занимались всем тем, чем обычно занимаются все нормальные ничего не делающие медвежата – кувырканием, а потом еще кувырканием.
Весь день между завтраком, обедом и ужином они занимались всем тем, чем обычно занимаются все нормальные ничего не делающие медвежата – кувырканием, а потом еще кувырканием. А когда уставали кувыркаться, то начинали как – нибудь мешать Маше работать по хозяйству, чтобы потом, когда ей достанется подзатыльников от их мамы, хоть весело по нормальному посмеяться.
А у Маши дни были всегда серые – хоть летний, хоть зимний, хоть осенний, хоть весенний. И не потому, что работы было много по дому(медведица же была не здорова), а потому, что Машу там не считали за свою. Ведь медведь – это в деревне среди людей – животное. А там, в лесу, где медведь хозяин, там животное – это Маша и потому Машу не баловали, никогда не наряжали, а одевали лишь бы голой не была. Но вот однажды, когда Маша уже была в 7 классе лесной школы, Михайло Потапыч решился сделать подарок девочке к зиме и сшил ей из шинели (был он в свое время в обороне леса) пальто!
Может, конечно, оно там было, не Бог весть, какого фасону, но оно было Новое! И для девочки приравнивалось к бальному платью (!) Маша была счастлива в тот осенний день. Но она в тот же день, разумеется, попалась на глаза нашим веселым медвежатам. И они, подкараулив ее из лесной школы, встретили ее такими словами: «Ох, ты, Маша, какое у тебя пальто! Наша Маша нарядилась! А ну, скидывай…!
Они, оборвав пуговицы, сорвали его и вдоволь натоптались на нем в грязи…
Забавные были эти звери медвежата…»
Женщина замолчала.
- А потом?
- А потом, это уже другая сказка…
- Это очень грустная, мам.
- Потому она и не сказка…
- Мам, а далеко этот лес?
- Очень далеко…
- Мам, а можно, когда я вырасту, то схожу туда за Машенькой?
- Сходи, сынок, сходи…
.
Дорогой мой, Сережа, все это я видел уже несколько раз, но вот дальше… Дальше пойдет то, что было после нашего с вами разговора и, пообещавшись вам описать свои сновиденья, я с тем большим желанием приступаю к этому, потому что теперь сам хочу поделиться с кем-нибудь, кто знает меня и не сочтет за сумасшедшего.
Все то, что я собираюсь изложить здесь, шло уже единожды, то есть безо всяких повторов; итак приступаю:
…
На четвертую ночь, после разговора с вами, я помню, ложился даже с некоторым особым воодушевлением – азартом, как некий охотник получивший хоть какой то заказ…
И тут, представьте мое положительное удивление, когда я увидел… себя (!)
Я обрадовался себе, как старому доброму знакомому, которого не видел лет 20 и уже, и не чаял когда либо узреть.
Я стоял в районе перекрестка Абая – Ташкентская. Стоял я ночью, с той стороны, где на одну глыбу хитро вертикально поставили другую глыбу (наверное, цементом) и так типа получилось толи памятник, толи произведение – скульптура. Вокруг никого…
Итак, я сразу подумал – зачем я здесь? Чтобы куда то идти? Куда? На работу? (я бывает прохожу по той дороге, но в основном, не туда, а оттуда). Но даже если сегодня и туда, то, все равно, зачем?... Ночь…
И тогда я просто продолжал стоять оглядываясь по сторонам.
Что самое интересное, ни одной машины, даже такси не стояло. Я машинально подошел к двум камням (хоть что то – кто то) и стал пробегать по ним глазами.
Знаете, все таки ночью – это эффектное зрелище. Луна была полная и, при этом мягком свете небесного торшера, эти два вертикальные монолита казались неким стражем ночи.
«Да, ночью ты прям грозен – подумал я, - не хватает только ветра и рванных облаков…»
Я подошел еще ближе, став к монолиту с левого бока и тут… я увидел, что у этой каменюки, которая сверху, оказывается, есть лицо. Весь этот валун изображал некий мужской несколько мифически безобразный профиль: вислоухий и с обезьяньей челюстью.
Точно, страж для ночи темной.
«Вот, оказывается, в чем его загадка. – подумал я – Вот он, оказывается, чего… - наконец то понял я.
Подойдя поближе, я решил рассмотреть его получше. И нашел еще кое-что. В нижней части этого «лица», в линии скулы, я увидел еще лицо – но уже гладкое, окультуренное рукой художника. Лицо молодое, полное сил, но в несколько плачевном состоянии: нос был расшиблен, губы были расквашены.
Было, ясно видно и понятно, что это не было «так задумано», а получилось впоследствии «его проживания с нами».
Но, что было непонятно, так то – зачем оно тут? Что хотел сказать этим художник?
Согласитесь, домыслов это порождает, конечно, множество:
Что это? – капля молодости в море смерти или всякая уродливая маска старости хранит в себе черты свежей юности? и т.д. и т.п.
То есть каждый может выбрать что то для себя. « Что-ж, неплохо ,- подумал я и остановился на том, что у этого гордого чудовища была когда то чистая, свежая, молодая душа, которая и сейчас изредка проявляется, но редко…
« Н-да, - заключил я и уж хотел было отвернуться, как вдруг эта физиономия (та, что большая) мне эдак усмехнулась. Я не испугался. Я как то сразу вспомнил, что это – сон.
На улыбку я, правда, не ответил, а слегка так, для остроты зрения, прищурил глаза.
- Вы кого-то ждете? – спросила голова; по крайней мере, у меня в голове был ее вопрос.
- Да – сказал я, полагая, что не вру, так как все чего то ждут.
- И я жду… - вновь услышал я его спокойный ровный голос.
- Ну да… - промычал я отворачиваясь и думая окончить на том разговор.
Честно говоря, разговаривать с ним было для меня даже несколько унизительно.
Чёрт-те знает какая полу голова (профиль вырисовывался только с одного левого боку), а разговаривает со мной, как равная. Да еще ухмыляется…
И я отошел от него и присел было на лавочку, но тут уже увидел, что он не один. Рядом с ним уже стояла молодая миловидная женщина с римским профилем, завернутая в столу.
Стояла, конечно, под стать ему – в камне. Но это был уже совсем другой калинкор, и другой камень, и все прочее… предо мной стояло явно признанное благородство
Это, Сережа, мой рисунок по памяти
Она смотрела на него, я на нее и некоторое время прошло в немом созерцании.
Я еще долго сидел, не решаясь подойти, но рассудив, что раз уж они молчат, то ничего страшного не будет, если я потревожу их.
- Извините, но раз уж вы молчите, я…
- А с чего вы взяли, человек, что мы молчим? – в моей голове раздался, чистый до кристального, женский голос: – Если вы ничего не слышите, это совсем не значит, что мы молчим.
Губы, кстати, у прекрасной статуи были неподвижны.
- Извините, – только, что и нашел сказать я на это.
- Ничего… я понимаю. Вы, люди, привыкли мыслить по привычным вам схемам, идти по проторенным дорогам, так что… вполне понятно. Ну, что ж, я вижу, вы хотите узнать - кто я? То есть, познакомиться? Ничего не имею против. Раз уж нас трое на перекрёстке, то я согласна – это повод познакомиться. Итак, вы, человек, можете нам не представляться. Мы вас знаем. Меня-же зовут Пасха, я дочь большой Медведицы, сводная сестра Моай.
От такого сложно-колоритного веера словосочетании «во имя», на моем лице, очевидно, ясно тупо проступил вопрос, потому как в голове моей раздался ее чистый звонкий смех.
- Моаи – это каменные глыбы – истуканы, - спросил я, - с острова Пасхи, он же - Рапа Нуи?
- Верно ,– был ответ: – А я их сводная сестра. Меня породил там один человек, которого звали Сыном Большой Медведицы. Прозвали его так потому, что на всю грудь его был рисунок из родинок очень схожий с Большой Медведицей. Из за того и решили, что он имеет к ней прямое отношение. А я – его творение, в которое он вложил столько же сил и времени, сколько полагают в родное дитя чрева своего.
Всё это было давно, очень давно; и если вспомнить, то судьба моя и моего родителя были трагичны.
Народу в то бурное время было не до изяществ. Межплеменные войны и постоянная угроза вулканов, которых было аж 70 на острове, требовали больших и сильных истуканов из вулканической лавы, способных внушать страх неприятелю и тень покоя их поклонникам. Меня же – саму нужно было оберегать. И моему родителю сказали, что за то время, которое он потратил на меня, можно было сделать, как минимум два моаи…
Меж нами возникла пауза.
- И что же? – наконец решил прервать ее я.
- Его съели…, а я была разбита…
- Но…тогда…?
- Как же я стою здесь? – опять ее смех в голове – Но, человек, запомните: любое творение ДУХА умирает только тогда, когда оно умирает в глазах Всевышнего.
Не умерла и я, не умер и мой человек – родитель, не умер, но спит… я была закреплена за его любимым созвездием Большой Медведицы и теперь, благодаря тому, могу бывать здесь на земле во время ее краткой семидневной спячки.
- Какой спячки? – не понял я – Она-ж, это… ну, как бы,-я чуть улыбнулся, - звезды…?
- Не спит лишь Всевышний, ибо Он один «не устает и не изнемогает».
- Я как-то по другому представлял себе женщин древней Полинезии. – молвил я после некоторой паузы.
Опять ее смех в голове – как хрусталики льда: – Да нет, что вы… В своё время моей молодости я была немного другая…
Формы, мясо на костях – это всего лишь тряпки, платья; здесь важен узор духа. А сейчас я перед вами просто в одном из своих нарядов. Все-таки у меня свидание…
- Свидание? С ним что ли? – спросил я чуть в недоумении.
- Да я бы хотела получить от него плод, потому что люблю его.
- От кого плод? От него что ли?
- Да, а что по вашему, любить можно только руками и ногами?
- Да нет, как раз-таки, я так не думаю, просто…
- И потом, - перебили меня, - что вы все время «что ли» да «что ли» или он по вашему абсолютно «не что ли?»
- Да нет, я… - я взглянул боком на обсуждаемого и вдруг мне стало почему то жалко его и как то совестно даже – все же дело вкуса… - Вы меня извините, если что, но просто я подумал, что он как то вам не пара…
- Отчего же не пара?
- Да уж, не то чтоб там страшноват – в принципе-то, даже чем то наваших островных громадин смахивает; не знаю, может вы за то его и полюбили, но вот духовная его сущность…, вот хоть эти ухмылки…
Дело в том, что голова та опять нагло мне ухмыльнулась.
- Постойте. Во-первых, вот уж ничего общего у лица пикирующего ангела нету с моими островными гориллами, потом…
- Стоп. Кто ангел? Это он? – я теперь с откровенным сарказмом взглянул на эту мифическую полу голову – хоро-ош ангел. Вот уж не думал… а еще эти ухмылки его… - мне почему то хотелось просто смеяться от них.
- Постойте. Какие ухмылки? О чем вы? Ни он, ни я вас не понимаем. Да посмотрите вы ему хоть в лицо… куда вы, вообще, смотрите?... Боже,
-… я кажется, все поняла… Эти движения его сложенных крыльев вы принимаете за ядовитую ухмылку. Боже… Мне страшно… Да вы НЕ ВИДИТЕ его!
- Кого? – голос мой теперь слегка дрогнул, ибо я почуял, что может быть, я чего то действительно не туда…- Падшего ангела?
- Не падшего, а пикирующего. Это очень разные вещи, как «посланный» и «низвергнутый». Теперь я поняла. Его сложенные крылья слева действительно напоминают некий профиль и вы просто- запросто ПОДТАСОВЫВАЛИ все другие точки под сложившийся у вас стереотип его портрета…
Чувствуя, что я некрасиво влип, я взглянул теперь на то молодое избитое местным населением лицо, что было в нижней части камня и мне стало откровенно стыдно и страшно перед собой. Дело в том, что я всегда себя считал за понимателя и ценителя искусства. Как же так? Как же я мог не разглядеть? Ведь все так очевидно… Боже!
Пасха словно прочла мои мысли:
- Успокойтесь, вы не профан. Это может быть со всяким. Просто сложившийся стереотип – это страшная вещь… это очень страшная вещь. Я испытала ее на себе, я видела, как испытал на себе ее и мой родитель…
Да теперь я видел его!
Боже, он был прекрасен. У него не было ее изящества и тонкой кости, но у него была ПОРОДА.
Он был живой камень.
Он был достоин ее.
Теперь я видел его ВСЕГО: как оон, быв послан на землю, сложил в свободном падении крылья… он мощной лавиной, выгнув могучую шею, был подобен метеориту Святого Духа… к нам.
Смотря на него, я ясно ощущал, что он не искал мягкого приземления , мне виделось, что он просто сгорит без остатка, воспламенив мощный вулкан жизни на Земле.
Пасха стояла молча, не мешая мне наслаждаться величием и силой духа ее избранника.
- Но он упал на холодный железный гранит. – тихо прошептал я, смотря на его изуродованные губы и нос.
- Да, особо тюльпанами его подножие не покрылось. Но, знаете, человек, в том, что население надругалось над ним, в том, что вы, хоть и знаток в искусстве, увидели в нем лишь какого то мифического полуурода, я и вижу его настоящее благородство. Ибо когда творение после замысла создателя продолжает жить приобретая какие то новые смыслы, «вживаясь в жизнь», то оно истинно живое…
Я проснулся. За моим окном было темно. Ночь явно была еще хозяйкой. Немного погодя я смог заснуть опять, но уже не видел ничего. Утром я пробудился в сильном возбуждении. Далее, чтобы я ни делал, будь то умывание, завтрак, все подогревалось желанием как можно более скорого выхода на работу.
Я хотел сойти на том перекрестке и убедиться: соответствуют ли мои ночные ощущения действительности хоть в какой-то мере…
И вот я там. Сережа, не поверишь. Меня встречала громадная уродливая голова чудовища – мифа, но это был он – пикирующий ангел; стоило только подойти поближе (!) точно такой же, каким я видел его во сне.
Те же расшибленные губы и нос… я нежно потрогал их руками и мысленно решил поправить их, хоть с помощью цемента.
Прохожие смотрели на меня, как надурочка, но мне было решительно плевать на это.
- Ты молодец, - сказал я ему, дотронувшись до его каменного крыла, в знак прощанья.
Уже отойдя шагов на 10, я оглянулся и
… он улыбнулся мне своими разбитыми губами.
Но честно говоря, еще через 10 шагов я уже сомневался в увиденном.
«Да, - подумал я словами Пасхи, - люди, вы привыкли думать, что статуи не улыбаются. Что же – вас можно понять.»
После, в течении всего дня, я намерен – но старался не думать ни о каких головах, молниеносно изгоняя всякие такие, поползновения мыслей, считая свою голову и так явно перенасыщенной всякими всячинами…
Но ночью мы опять встретились с ним (с пикирующим ангелом) «на том же месте, в тот же час». Он был один на своем жестком пьедестале:
- Я должен немного объясниться и извиниться перед вами.
Я молча выжидательно смотрел на него.
- Я должен извиниться перед вами – продолжал он – за беспокойство ваших сновидении, но поймите, нам с ней нужно было где-то встретиться…
Днем все головы битком забиты и потому мы решили использовать ночное время. Но согласитесь, мы старались сохранить ваше состояние покоя. Единственно то, что мы заставили вас прийти к нам на перекресток, но это было необходимо опять же для вашего спокойствия, ибо мы не хотели быть оккупантами. Видите ли, это очень разные вещи, когда «мы к вам» или «вы к нам…» Ваши математики говорят, что сумма от перемены мест слагаемых не меняется. Очень даже меняется.
«Мы к вам» или «вы к нам» дает разницу в сумме очень большую:
« мы к вам» = - 2; а «вы к нам» = 3; разница, поверьте, не меньше, чем вот, как, например, в ваших снах: «жить в Раю» или «у тёти Раи» - совсем не одно и тоже.
Так что мы хотели бы выразить вам свою благодарность и признательность и я лишь хотел попросить вас о том, чтобы вы ничего на мне не цементировали, и тем не «лечили». Не надо.
Пусть так и будет. Я на то и послан сюда, чтобы с расшибленным носом и разбитыми губами отображать действительность действительностью.
- А Пасха?
- Что Пасха? Пасха сейчас далеко… Но она придёт ко мне. Уже недолго ждать и мы навсегда будем вместе.
Очевидно, мое лицо отражало какую то степень недоверия, ибо Пикирующий продолжал: - Да, бывает, что звезды лгут, но не Пасха… Она придёт.
Вам она велела оставить что-нибудь на память. Вы получите это уже сегодня…
В тот же день, идя с работы, уже на подходе к дому, я поднял с земли бумажный кулёк из под семечек, на котором был ее портрет.
Конец
записей в тетраде.
После того, как вы знаете, я пребывал в полнейшей неизвестности о местонахождении моего друга, вплоть до получения письма.
Из его письма я редактируя приведу лишь основные мысли.
Итак, возможно, читатель помнит, что в начале нашего повествования, я упоминал о человеке, который познакомил нас, но с которым произошло большое несчастье (душевная болезнь). Оказывается, Пал Палыч в тот день последней нашей встречи, решил погулять в том районе, в котором ранее проживал Кристов (это фамилия больного). И дойдя до его дома, пишет, что решил зайти и проведать хоть стены,где они познакомились и узнать что-нибудь о его судьбе от хозяйки – владелицы дома. Был вечер и во времянке его горел свет. Постучавшись и получив разрешение, Пал Палыч вошел и увидел… Кристова. Тот вышел к нему из второй комнаты и стоял, облокотившись на стул, приятно улыбаясь:
- Пал Палыч, какими судьбами?!
Далее мой друг описывает, как они приятно пообщались, что он рассказал ему о своих странных снах и потом… потом все же осмелился коснуться столь мучившего его щекотливого вопроса:
- Давно вы дома, Кристов?
- В смысле? Сегодня… или как?
- Ну, я полагал…что вы, это, в лечебнице…
- Зачем?
- Ну, говорили, что у вас, это, навязчивая идея, что вы, проживая на улице Каменюка 50, думаете, что живете на какой то несуществующей Карлова 50 и все такое…
Кристов смеялся: - Да нет. Лечиться я от этого не стал. Потому как действительно живу на Карлова 50, вернее теперь – доживаю. Посудите сами, с чего вы взяли, что это улица Каменюка? Что так на заборах написано? Люди говорят? В документах значится?
Ну, хорошо, я согласен, возможно, все здешние дома и действительно стоят на улице Каменюка; но только не эта времянка.
- Как так?
- Ну, рассудите сами, где вы находитесь, если в доме имеется очаг, на котором ничего нельзя испечь и от которого нельзя согреться (и оттого приходится пользоваться зимой духовкой), если в доме вам открывает доселе неведомые миру тайны старый мудрый сверчок, а дом находится под полным контролем и ведением доброго старого Папы Карла (что дверь даже не нуждается в замке) и если, ко всему прочему, в каморке живет не кто иной, как Буратино, вернувшийся из Страны Дураков, где он не один год боронил Поле Чудес, то где, по вашему, вы находитесь, если не на Карлова 50?
- Ну, это вы, Кристов, опять за ваши нереальные, лишь умозрительные вещи…
- Обожди-ите, Пал Палыч. Если вы умом видите, то как же вещь не реальна? Вот, вы мне тут рассказывали про ваши сны и уже опять заблуждаетесь. Дорогой, Пал Палыч, опять вы уже думаете, что можно жить и существовать, лишь будучи прописанным в домовой книге. Вам объясняла Пасха и я напомню вам еще раз про то, что если то, что производит дух человека, не содержит никакого отражения славы Божьей, то это, действительно, лишь пустая однодневка, ибо в ней не отражается Вечность. Но, уже в противном случае, оно, уверяю вас, дорогой мой Пал Палыч, живее многих живущих ныне и много реальнее соседнего дома, к примеру.
- То есть, вы имеете в виду…
- То есть, я имею в виду, то, что «оно» (это достойное творение) может стать видимым в любой момент, в любой точке Земного шара, согласно воле того же Вседержителя.
Но ныне все… Вы, дорогой мой Пал Палыч, поспели в самый раз, ибо уже завтра видимое вновь станет невидимым.
- В смысле?
- Уже скоро Карлова 50 перестанет здесь существовать, постепенно растворяясь в эфире. Уже завтра исчезнет отсюда эта негорючая печь, труба дымохода растает как дым, вся уйдя в потолок, через крышу…, не горящий очаг погаснет…
А вскоре затем не будет здесь и самого Буратино, и замолкнет сверчок…
Река вновь побежит по проторенному руслу, каморка опять станет времянкой, а вместе с тем, и полноправной жительницей Каменюка 50, и…
- И…?
- Но..! Но от всего от этого видимым останутся новые труды старого мудрого сверчка из каморки Папы Карла, которые я имел честь записать здесь и которые, как и водится, бытуют ныне пока в «Криминальном чтиве»
- Кристов, куда же вы теперь? Куда вы уходите?
- Я не знаю. Право, Пал Палыч, я не кокетничаю. Недавно прочитал, что Керенскому принадлежит афоризм: «Всякое правительство - временное», так я продолжу:
«Всякий дом - времянка»
Я не знаю, что там откроется, «когда [опять] полностью пересохнет мой ручей…»
Ну, что же, Пал Палыч, уже поздно… помните как у Есенина:
«До свидания, друг мой, до свидания
Милый мой, ты у меня в груди
Предназначенное расставание
Обещает встречу впереди.
До свидания, друг мой, без руки, без слова
Не грусти и не печаль бровей
В этой жизни умирать не ново
Да и жить, Пал Палыч, не новей.»
Скажу вам напоследок, вспомня ваши сны про желтое-желтое поле, скажу вам на прощание, дорогой Пал Палыч еще пару нереальных реальностей. Вы помните «Волшебника Изумрудного города»?
- Конечно.
- Так вот, дорогой Пал Палыч, это очень хорошо, что вы идете и продолжаете (!) идти по этой дороге…, понимаете необходимость шагать… Нам всем нужно туда… в Изумрудный Город к Великому Гудвину!
Рядом с вами по этой дороге из желтого-желтого кирпича шагает множество всевозможных железных дровосеков с квадратными понятиями; простецких, но добродушных страшил; исполнительных и немного недалеких, но верных Тотошек; где то рядом с вами шагает и Элли…
Любите их всех! Любите!
Боже, если бы вы знали, какими изумительно изумрудными будут они на изумрудных улицах Изумрудного Города.
.
PS 11.9.III 2003
В завершении своего письма, мой друг известил меня лишь о том, что у него открылись какие то немалые возможности перспективы… и через три дня, после описываемых событии, он… уехал.
Привожу его последние слова дословно:
*«Милый Сережа, ничего не хочу вам говорить заранее. Скажу только, что то, куда я ныне направляюсь, очень нужно… В свое время я вам все опишу. Обещаю.»
Что-ж, будем ждать…