Окончив Владивостокскую мореходку, я проходил практику на нескольких судах ДВМП: «Гавриил Кирдищев», ледокол «Капитан Бондаренко», «Коля Мяготин». После получения паспорта моряка (слава богу (вернее, КПСС), первый отдел открыл мне визу) я устроился практикантом на рефрижератор «Клара Цеткин».
Увидел в порту свой новый пароход и обрадовался: белий-белий, горячий-горячий! Из тех судов, на которых я плавал,— это лучшее. Отдельной каюты мне не досталось, жил в кубрике с матросом. Виделись с ним редко: то я был на вахте, то он, то я просыпался, а он уже спал, то наоборот. Это, правда, не мешало совместно поставить брагу на забродившем яблочном соке.
Море для меня было уже не в новинку, а вот первый заграничный порт — это событие. Не хотелось бы повторяться, поэтому выдернул описание этого события из другой своей книжки.
Вспомнил свой первый рейс за бугор на рефрижераторе «Клара Цеткин». Стояли на рейде в Сайгоне, редкая прохлада после проливного тропического дождя, появились первые звезды. Вышел из радиорубки на верхнюю палубу, поднял руки к небу, зевнул во все хлебало, поежился, предвкушая сладкий сон после вахты, опустил взгляд вниз на воду и чуть языком не подавился.
На связанных вместе бревнах, еле удерживая равновесие, стояли два вьетнамца в трусах и соломенных шляпах и смотрели на меня, как на отца родного. Внезапно один из папуасов засунул указательный палец себе в рот и причмокнув два раза сказал на ломанном русском: «Цыгарета давай». Мне после этой встречи вахтенный помогал рот закрыть.
Тропический климат для меня — это всегда неожиданность. Вот вроде солнышко светит, а через секунду проливной дождь, как из ведра. К влажности и жаре привыкнуть невозможно. Благодарил бога, что на пароходе есть кондиционер! Оценил это только тогда, когда он вдруг сломался, и мы сутки стояли без вентиляции. Лежать, стоять, ходить было невыносимо. Видел наших военморов в порту: сложно представить, как они в своей железной коробке без кондиционера службу несут?
Первое, что бросилось мне в глаза еще во Владивостоке, это телеграмма, в которой был написан порт назначения: Владивосток — Сайгон. Слышал, что рейс во Вьетнам, но на всякий случай осторожно уточнил у начальника рации: где это Сайгон (перелопатил карту Вьетнама, но такого порта не нашел)? Начальник, естественно, ухмыльнулся и пояснил:
– Есть вещи в пароходстве, которые не зависят от тех или иных правящих в стране режимов. Сайгон после победы над американцами переименовали в Хошимин.
Приняв информацию к размышлению, я не стал выделяться и тоже называл город Сайгоном.
В следующий раз уже в порту Сайгона я был удивлен не меньше. Увидел охранника, стоявшего рядом с вахтенным у трапа, причем его повидавший виды «калаш» валялся рядом на палубе. Ночью иногда, как рассказывал вахтенный матрос, охранник постреливал по кущарям, в обилии растущим на причале.
Начальник опять пояснил: местные крадут все, что плохо привязано, швартовочные концы например. Я оглядел толстые канаты, которыми было закреплено судно к причалу, и задал очередной глупый вопрос: а что они с ними делают?
– Расплетают концы и плетут сумки, шляпы и всякую х...ню.
Следующим шоком для меня был приход военных в радиорубку. Два вьетнамца с автоматами, как и все, неопределенного возраста, увидев, что я работал на передачу (я передавал телеграфным ключом телеграммы членов экипажа), сделали злые лица и, гневно рыча что-то, спихнули меня со стула.
В абсолютном непонимании я встал с палубы и увидел прибежавшего начальника рации, извинявшегося перед вояками на английском и русском языках вперемежку. Оглядев подозрительно начальника, бойцы опломбировали рацию, заклеив бумагой кнопку включения передатчика.
Передатчик стоял в маленьком отсеке за радиорубкой, но дело в том, что всю аппаратуру я мог включить с другого пульта, который стоял возле приемника в самой радиорубке. Видимо, не зная об этом, представители вооруженных сил Вьетнама, опечатав аппаратуру и явно показывая нам, кто в доме хозяин, ушли с гордо поднятой головой.
Начальник, в очередной раз назвав их долб...ми, через полчаса включил передатчик и передал очередные телеграммы в пароходство. Телеграммы были единственным быстрым способом общения с близкими и начальством, с молчаливого согласия которого происходило нарушение законов соцдержавы.
Стоили телеграммы недорого. Я подсчитывал количество слов и выставлял счет очередному абоненту по прибытии в советский порт. Свои телеграммы, естественно, передавал бесплатно. И когда в пароходстве принимали мои послания по количеству слов, было понятно, кто пишет, не зная счету деньгам.
В мои обязанности входили и некоторые изменения текста принятых телеграмм. К примеру, вы работаете в пароходстве несколько лет и обзавелись тремя девушками на разных пароходах. У этих девушек, естественно, как минимум столько парней, сколько было пароходов, и когда она пишет очередному ухажеру, то порой путает имена.
В мою негласную задачу входило исправлять на правильное имя того или иного члена экипажа на полученной депеше. Хочешь не хочешь, а приходилось запоминать всех боевых подруг с женами половины экипажа. Я проходил практику и работал на судах с экипажами не более 30 человек.
Лишь однажды я изменил этому правилу. Был один член среди мотористов, с которым мы не сошлись характерами на теплоходе «Рубцовск». И когда в очередной телеграмме очередная мадам назвала его Сашей, а не Васей, я не стал исправлять и передал телеграмму ему через товарищей. Попервой всю принятую корреспонденцию я дублировал, записывая на магнитофон, и когда разгорелся скандал из-за имени, предъявил доказательства.
Я понимал, что надо быть выше таких мелочей, но в той ситуации поступил, как подсказало сердце. Этот парень мог, к примеру, рассказать всем, что переспал с дневальной и во время полового акта, если его можно так назвать, она ковыряла пальцем переборку в его кубрике. Чем тут хвалиться, когда в твоей постели твоя женщина вместо того чтобы получать наслаждение, ковыряет пальцем стенку?
Кроме работы радистом на судне и обслуживания эхолота, ЛАГа и гирокомпаса в мои обязанности входило оформление прихода и отхода судна в советских портах. Со своими обязанностями справлялся. Однажды придя первый раз на теплоход «Рубцовск» и не зная, что к чему, стал объектом шутки третьего и четвертого помощников капитана. Дали мне не все бумаги для отхода судна и отправили в пароходство.
Понял я это, только когда оказался в стенах отдела кадров. Если буду врать, рассуждал я, мне конец. Поэтому постарался бывалым морякам объяснить, что впервые занимаюсь отходом судна. В отделе кадров симпатичные девчонки мне допечатали все недостающее, а вот капитан порта (последняя инстанция), бывший капитан дальнего плавания, поставить свою подпись отказался. Ну что ж, подумал я, это судьба. Не получилось утереть нос молодым помощничкам. Извинился, встал и уже направился к двери, как морской волк остановил меня и поинтересовался: у кого я в ШМОне учился?
Мне повезло, нашли общих знакомых, с которыми бывший капитан несколько лет плавал на одних и тех же судах, и он поставил автограф. Самое интересное ждало меня на пароходе.
В мое отсутствие молодые помощники напели капитану, что отход оформляет молодой радист, который ничего не смыслит в этом, и уже шестой час бродит где-то по городу. Капитан злой, как собака, бегая по пароходу, вдруг случайно обнаруживает меня в каюте. Лицо его перекосилось, на глазах появился нервный тик, но он взял себя в руки и спросил, типа: ну, чо? Я, пожимая плечами, ответил: все нормально.
Документы пять минут назад отдал чифу. Капитан впал в прострацию, однако понял, что кто-то, мягко выражаясь, говорил неправду. Посмотрел на меня в последний раз подозрительно и пошел искать старпома. А третий и четвертый помощники оказались практикантами. Это будет еще у меня впереди, а пока я пытался влезть в плотные ряды «дружного» коллектива теплохода «Клары Цеткин».
Специально меня на судне никто не представлял, поэтому знакомился с людьми по мере сближения. С первых минут меня начали поражать некоторые нюансы, вроде того, что второй механик по пароходу все время ходил в каске. В заграничных фильмах часто показывали сюжеты про стройку и флот, там все поголовно носили каски, но на самом деле на советских судах это было не принято, хотя пароход и являлся средством повышенной опасности.
Втираясь в доверие к начальнику рации, я понемногу начал понимать, куда попал. Действительно, принимая во внимание все плюсы данного судна: это сравнительно короткие, а главное, постоянные рейсы (неделя туда, неделя там, неделя оттуда) во Вьетнам. Зарплата в рублях, чеки ВТБ плюс валюта и человеческие условия работы и проживания.
– Такие пароходы достаются тяжело,— говорил начальник.— И если не брать во внимание случайных людей вроде тебя, меня, матросов и мотористов, то костяк экипажа не меняется несколько лет. Коллектив настолько сплотился в своей подсидке друг друга, что просто диву даешься.
И действительно, на всех, кто не носил каски, уже были написаны докладные и, лишив валютной премии основных работяг, бравших на себя основную грязную и тяжелую работу, сплоченный костяк делил чеки ВТБ за этот труд между собой.
Бывал фарс и поинтересней. На собрании задним числом матроса, который в данный момент был в отпуске, лишили премии в валюте только из-за того, что в кубрике под его койкой нашли пустые бутылки из-под алкоголя.
На этом внутренние резервы второго механика (его боялся даже капитан) не заканчивались. Он повесил ящичек вроде почтового и обязал весь экипаж бросать в него рацпредложения. Два в месяц. Кто не справлялся, автоматически становился в обойму для вышибания с судна. А рацпредложения, сами понимаете, фуфло полное. Смотрел я на его изобретения: то болт из одного места перенесет в другое, то еще какую-нибудь поганку ненужную придумает.
Больше всех на собраниях выступал «дед» — старший механик. Дед был из чукчей, всегда неопрятен, вокруг залысины волосы дыбом и рубашка обычно без одной пуговицы: первый раз видел представителя нацменьшинств на такой ответственной должности. Болтал он на собраниях, не умолкая, язык был подвешен хорошо. Мысль иногда возникала: может, он родственник Рытхэу, известного писателя-чукчи?
Единственный и главный нюанс у него с речью — это то, что он через слово произносил непонятное «самотак». Его за глаза так и называли. Я этим словечком наделил персонажа в одной из своих книжек, тоже чукчу. Начальник рации его каюту называл ярангой. Хоть и убирала там буфетчица каждый день, но вонь стояла возле каюты редкая, без матюка мимо не пройдешь.
Этот пароход меня многому научил. После него клубок змей или банка со скорпионами меня уже не страшила. Кстати, о стеклянной банке с насекомыми. На «Рубцовске» вечером я намазывал литровую банку маслом, бросал на дно хлеб и ставил ее к переборке. Наутро банка наполовину, была наполнена тараканами. Не ленился, шел на корму и выбрасывал насекомых за борт.
Причем нельзя было высыпать их прямо в иллюминатор, потому что все в итоге оказывалось лежащим на корме. Понял это, когда выбросил ночью из одной каюты на главной палубе использованный презерватив. Не знал еще про эту фишку. И только через неделю один из матросов по пьяни разговорился и объяснил, что я не прав и ему пришлось за мной убирать. Вот стыдоба-то была! Такие истории разносятся по пароходу мгновенно.
На следующее утро меня разбудил грохот, доносившийся сверху. Я вышел на главную палубу и оторопел от увиденного. Вся надстройка парохода была облеплена вьетнамцами, словно муравьями. Кто-то висел на веревке, кто-то сидел в яслях, кто-то, балансируя между жизнью и смертью, стоял на одной ноге, опираясь на маленький выступ над огромными иллюминаторами надстройки. У каждого висевшего в руках было по молотку, которым он обстукивал проржавевший металл. Стук стоял такой, что неслышно было пароходных гудков в порту.
Руководил мероприятием боцман. Каждый световой день не занятые вахтой матросы скоблили и долбили стальные палубы и переборки на пароходе от ржавчины. Потом очищенные места закрашивались грунтовкой. Безработицы на судне не было.
Здесь же, наблюдая за тем, как светилось лицо боцмана, было понятно: нашлась практически бесплатная рабсила и в огромном количестве. В ход пошла та краска, которая засохла и которую боцман давно хотел выбросить вместе с бочками за борт.
Вьетнамские работяги черпали краску из бочек прямо голыми руками. От этого несколько человек были выкрашены по пояс в зеленый и черный цвет. Пласты засохшей краски они запихивали в карманы и целлофановые пакеты и, судя по их счастливым лицам, боцман разрешил часть краски забрать себе.
Первый взгляд на порт уже говорил о том, что молодая республика еще не оправилась от войны, и бедность выглядывала отовсюду. Из грузовиков, подвозивших к судну корзины с арбузами, преобладали автомобили советского и американского производства, в основном трофейные.
Как правило, с облупившейся краской, без капота и дверей. Поэтому сразу понять, что за машина, было нельзя. Обычная поза водителя в кабине, стоявшего под разгрузкой: задница на сиденье, а ноги на потолке кабины.
При выходе из порта в город стоял контрольно-пропускной пункт. С собой можно было взять столько-то пачек сигарет, консервов и т. д. Одного из матросов повязали с блоком «Мальборо». А это значит, что следующий рейс он будет, как выражался боцман, моржам хрен дрочить где-нибудь в Провидении.
Высоток в городе было мало, в основном одноэтажные постройки, в которых шла бойкая торговля всем подряд. На улице возле длинного забора под открытым небом расположилась парикмахерская. На двух креслах подстригались, на остальных мастера ковыряли длинной изогнутой спицей у клиента в ушах. Тут же стояла бабуся с окровавленным ртом, в котором торчал только один черный зуб, и что-то быстро говорила.
Я поначалу думал, избил кто-то старую, но ребята мне объяснили, что старики все поголовно жуют листья бетеля, от которого пасть становиться ядовито-красной, а зубы со временем чернеют. Повсюду были видны лужицы, как из-под насвая, только не зеленые, а ярко-красные.
Валюту во Вьетнаме, как и на Кубе, никто не брал: также изыскивали внутренние резервы. Кто утюг продаст, кто электрический чайник, кто еще какую-нибудь дребедень типа пъезозажигалки для газовой плиты. Женек, матрос, с которым мы делили кубрик, брал с собой радиодетали: тиристоры, транзисторы, стабилитроны.
От покупателей отбоя не было. Продавали прямо из иллюминатора, который у нас выходил на главную палубу, и вьетнамцы сами заглядывали и предлагали что-нибудь продать. Последний раз поменяли две банки сгущенки на две бутылки «ламойки» с корнем внутри — местной рисовой водки.
Так открыто заниматься контрабандой могли только такие раздолбаи, как мы. Я — практикант, Женьке тоже все было по хрен. На самом деле, на каждом пароходе ДВМП находился человек, следивший гласно и негласно за тем, чтобы советский моряк достойно представлял свою Родину за рубежом. Этим человеком являлся первый помощник капитана. Сколько было негласных сотрудников, я не знал.
На «Кларе» фест мейт (первый помощник) был незаметен, на теплоходе «Ованес Туманян» сам себя наделил работой оформлять приход и отход в загранпортах. В основе своей эти ребята являлись первыми бездельниками, от которых целиком зависела судьба каждого члена экипажа. Многим они жизнь поломали.
Грузчики предлагали еще «вьетнамский мадам», но мы и так в край обнаглели, что даже вахтенный на трапе сделал нам замечание.
На вырученные донги грузчики-вьетнамцы купили нам еще «ламойки», и мы, закрывшись в кубрике и пользуясь тем, что комсоставу было не до нас, оторвались по полной программе.
На следующее утро меня поднял с койки боцман. Несмотря на мое состояние, дал фуфайку и попросил поруководить погрузкой вместо него. Голова у меня гудела, ноги слегка подкашивались, но когда я спустился в твиндек, все моментально прошло.
Напомню, «Клара» была рефрижераторным судном-холодильником. Температура за бортом плюс сорок и бешеная влажность, в твиндеке мне пришлось накинуть на плечи телогрейку.
Бригады грузчиков (7–8 человек) состояли в основном из женщин. Каждый из рабочих брал с поддона, опущенного краном в твиндек, плетеную корзину, в которой лежало пять арбузов. Ставили корзины в ряд, друг на друга в пять ярусов.
В самом начале погрузки два вьетнамца начали проверять меня на вшивость: как я отреагирую, если они уронят на палубу корзину. Я вел себя спокойно, когда рабочие разбили первую корзину. Вся бригада собралась у разбитых арбузов, и сердцевины ягод были мгновенно съедены. Никто из них не обгладывал арбузные корки.
Эта картина навела меня на мысль, что так себя ведут только зажравшиеся люди. Те, у кого этих арбузов завались. По себе помнил, когда в Самарканде на ярмарке с пацанами украли около двадцати арбузов, ели их примерно также. Били арбуз о землю и выедали только сердцевину. Через полчаса мои мысли подтвердились: «случайно» уронили еще одну корзину, и все повторилось вновь.
Первый помощник капитана предупреждал нас, что контингент наглый и ленивый, но, чтобы не случилось, продолжал он, ни в коем случае не распускать руки — политика.
На соседних пароходах, принадлежавших Черноморскому морскому пароходству (ЧМП), разговор с грузчиками был короткий. Хохлы называли вьетнамцев «косорылыми» или «обезьянами», и при малейшем неповиновении били без разбору и жалости. На большинстве пароходах ЧМП первый помощник капитана отсутствовал или его должность замещал кто-то из штурманов.
Это до сих пор остается для меня загадкой. Страна вроде бы одна, а порядки разные. Там и торговля с местными процветала, словно на рынке. Скупали дешевое серебро и везли в Союз на перепродажу.
На третьей «упавшей» корзине я не выдержал и подошел к зачинщику — худому и маленькому пареньку, похожему, как и все остальные, на мартышку в брюках. Понимая, что я его не ударю, он начал измываться надо мной: вставал в какие-то позы, говорил мне что-то вызывающее. Я сам-то весил в то время килограмм под 65 и роста был среднего — 170 см (щас значительно выше), но на фоне сайгонских «орлов» выглядел внушительней.
К зачинщику присоединился еще один, женщины при этом молча разгружали поддон с корзинами.
Если бить их нельзя, думал я, почему бы тогда не помериться силами? Я подозвал одного из них к штабелям с арбузами, сел на одну из корзин и показал вьетнамцу согнутую правую руку: мол, хочу посмотреть, кто из нас сильней.
Специально армрестлингом я не занимался, просто в голову пришла именно такая импровизация. Грузчик сел напротив меня, мы сцепили правые руки и на счет «ван, ту, фри» я уложил его руку без каких-либо проблем. Видя, что соперник еще не отошел от поражения, я подозвал знаками его товарища и взялся мериться силами сразу с двумя.
Уложив обоих, я стоял в твиндеке среди улыбавшихся женщин, как единственный самец. Поняв, что вьетнамские хлопцы маленько обосрались, грузчики мгновенно изменили манеру поведения. Хлопая меня по плечу, они молча взялись за работу.
Когда укладывали верхний ряд, я обычно помогал женщинам закидывать корзины, да и просто хотелось кровь разогреть.
На следующий день перед тем, как они начали работать, я разрешил открыть корзину и съесть столько арбузов, сколько смогут. Тут опять началось хамство. Вчерашние наглецы принялись за старое: начали вскрывать другие корзины, выискивая арбузы покрупней.
Одного все-таки пришлось садануть слегонца. Второй все понял и, показав, что болит живот, устроился в углу твиндека и принялся чего-то рисовать. К концу смены художник протянул мне бирку, сорванную с одной из корзин.
Перевернув кусочек картона, я увидел свой портрет в рост, правда, без фуфайки, и на каске в место «Клара» было написано «Калава». На мой вопрос, что обозначают надписи рядом с рисунком, грузчик изобразил свист соловья и помахал руками, словно крыльями. Наверное, фамилию свою написал, пташечка вьетнамская.
Из ярко запомнившихся впечатлений была лавка с надписью «Сони» с сидевшим прямо у входа продавцом и ремонтировавшим продаваемые изделия.
Еще я хотел хоть одним глазом глянуть на одну сексуальную штучку. Называлась она бычий «глаз». Эта штука выглядела действительно, как срезанная кожа с глаза. Кожаный кружок, из которого наружу по диаметру торчали бритые ресницы. Надевать это изделие надо было на вставший член. Продавец уверял, показывая на себе и закатывая глаза, что мадам будет «вери гут».
Покупать бычий «глаз» я не стал, услаждать на этом пароходе было некого, купил на эти деньги часы с четырьмя маленькими саморезами по периметру. Надпись на циферблате гласила: «100 метров под водой».
Проверить герметичность на такой глубине не было возможности, поэтому, вернувшись во Владивосток, на всякий случай продал их за 70 рублей. Если учесть, что я получал 125 рублей в месяц, это была неплохая прибавка к основному заработку.