Легкие землетрясения в теплые летние вечера в школе были для меня неожиданностью. Вспоминался Самарканд, где от внезапных подземных толчков никто не паниковал. Но когда лампочка в кубрике начала раскачиваться под гулкое и монотонное «бум! бум! бум!», мне стало интересно, и я спустился вниз.
Через пять минут все прояснилось. За стихийное бедствие я принял топот женских ног, стремглав летевших на нашу дискотеку. Лучшие представительницы всех улиц Первой речки были скромно разбавлены черной униформой курсантов и пестрой одеждой молодых парней с тех же краев.
Специалист по звуку в дружной бригаде шарманщиков, судя по хрипящим колонкам, отсутствовал. Не стал затягивать с предстоящим прибыльным делом и набросал список необходимого комсомольскому вожаку школы. Из всего списка он предложил ограничиться первым пунктом и вытащил из кошелька восемь рублей вместо написанных десяти.
Оценив смекалку вожатого, я все же попросил изыскать внутренние резервы в виде двух рублей и кучи транзисторов.
Отремонтировал колонки в течение двух дней: собственно, на этом весь ремонт должен был и закончиться. Список радиодеталей был написан только для того, чтобы напустить туману и поднять себе цену.
В субботу атаман всея комсомольских ячеек подогнал к общаге тентованный «ГАЗон», дал нам троим десять минут на сборы, и мы выдвинулись в известном только предводителю направлении.
Через сорок минут с тремя пустыми баулами мы стояли у огромного ангара в морском порту в десяти минутах езды от морвокзала. Кто-то из моих одногруппников пошутил перед воротами: «Сим, сим, откройся!», и мы вошли. Нет, не вошли, а были перенесены в пещеру с сокровищами волшебной лампой Аладдина.
Да что там Аладдин! Глядя на гору радиоаппаратуры высотой в два этажа, я ощутил себя сексуальным маньяком, попавшим в набитую до отказа женскую баню. Мое вспотевшее, истосковавшееся по женскому теплу тело хлестали вениками, терли жесткими сосками, огромными, всасывающими все вокруг задницами, скребли живот мозолистыми пятками...
Очнулся я, лежа на куче. В каждой руке у меня было по усилителю, в зубах торчала деревянная панель с лампочками и надписью «SONY». Мои товарищи уже набили сумки до отказа и с жадностью разгребали кучу с боков. «Не забрать, так потрогать, не потрогать, так поломать или хотя бы надкусить»,— читалось на их разъяренных лицах.
Комсомольский главарь стоял у ворот с таким обескураженным видом, будто мы ползали по алмазным россыпям, а не по куче мусора. Вся аппаратура была импортного производства и блестела хромом, золотом, лаком. В голове не укладывалось: кто мог ее так изуродовать?
Судя по корпусам усилителей и прочей электрической радости, по ним прошелся не танк, но что-то тяжелое. Вся эта контрабанда, поделился секретом главный комсомолец, была реквизирована нашей доблестной таможней у своих моряков и разворочена ею же.
Остыв от первого шока, я получил второй. У моих ног из покореженного железа торчал гриф электрогитары. Я когда-то бредил этим инструментом, выпиливал деки, обтачивал грифы, клеил, шлифовал и дошел до того, что уже начал присматривать, куда бы ей влепить вагину. И тут шестипалая любовь высунула свою ножку, будто просила о помощи. Дотронувшись дрожащими руками до ее блестящих колков-пальчиков, я лизнул гриф. Комсомольский поводырь уже ничего не понимал. Он, брезгливо пятясь, жалел о знакомстве с тремя мутантами в шкурах курсантов мореходки.
Разворошив вокруг словно погрязшей в грехах «женщины» электронный хлам, я взял ее на руки, как маленькую, нежную девочку. Куски разодранных струн, будто курчавые лобковые волосы, щекотали мне ладонь. Из ее распоротого «живота» торчали катушки звукоснимателей и пучок разноцветных «вен». Перевернув свою малышку, я обомлел. На вогнутой спине была видна кровь.
Воображение унесло меня на старенький лесовоз и по совместительству «пионер» теплоход «Коля Мяготин». В Находке во время таможенного досмотра из каюты четвертого механика слышались громкие голоса. Возбужденный до предела король г...вна, воды и пара вырывал из цепких рук толстого таможенника свою мечту, поменянную в Хайфоне на два утюга и электровафельницу.
Лопаясь, струны испускали жалобный стон. На помощь толстяку прибежало еще несколько человек в погонах. И тогда Серега, поняв, что жить уже незачем, решил повторить подвиг юного пионера, имя которого с гордостью носил его пароход. Схватив гитару за гриф, он со словами «Это вам за колхозный инвентарь, это за колхозный скот, это за колхозный хлеб!» начал крушить ею врагов своих воздушных замков...
В протоколе комсомольского собрания, на повестке дня которого было исключение из рядов комсомола с дальнейшим увольнением из пароходства четвертого механика, чьей-то нетвердой рукой было приписано: «В октябре 1932 года кулак Фотей Сычев подговорил подкулачников братьев Вахрушевых убить парнишку. Выстрел в упор навсегда оборвал жизнь тринадцатилетнего пионера».
Воровски оглядевшись, я с болью в сердце попрощался с «любимой» и, чтобы не испытывать колесо фортуны, похоронил гитару в осколках чьих-то исковерканных судеб.