Глава 18
Она мылась, наливала дурацким ковшиком воду в дурацкие тазики и хохотала, вспоминая его глаза. А потом перестала смеяться и хотела поплакать. Совсем немного. Но передумала, потому что поняла, что никуда он от неё теперь не денется, даже если сегодня отправится с Кузьмичём на рыбалку.
И она от него никуда не денется. И всё это было понятно, как теорема Пифагора, которую она любила в школе. Лизка уже одевалась, когда услышала, как завелась машина Полянского. И почти сразу за дверью бани знакомый голос, вроде даже и не сердитый, произнёс:
-Ты там живая!
-Живая, - ответила она. Прозвучало немного кокетливо. Что поделаешь, женщина есть женщина. А уж в такой ситуации она могла позволить себе немного пококетничать. Дверь-то изнутри была заперта на крючок, и открыла она его только тогда, когда оделась.
Полянский стоял за дверью с фонариком и ждал её. Она шла впереди, с полотенцем на голове, в его свитере с оленями, своих спортивных штанах и резиновых сапогах. И ей было так хорошо! Пахло морем, соснами и ещё чем-то таким свежим и будоражащим.
-Садись, вместе поужинаем. Я не стал с Кузьмичём ужинать, тебя ждал.
Лизка села за стол, набила полный рот еды и только сейчас поняла, как проголодалась. Полянский сидел напротив, в белой майке, так красиво оттенявшей его загорелые крепкие плечи и шею. Сильный, надёжный мужчина, имеющий правильное понятие о чести. Офицерской и не только.
А вот взгляд у него был какой-то насмешливый, или даже ехидный. Она на всякий случай сделала вид, что не реагирует на его взгляд и ела, ела, ела. Впрочем, ела она с аппетитом, потому что проголодалась, и потому, что всё было таким вкусным.
Наевшись, она расслаблено и томно произнесла:
-А чайку?
Прозвучало почти также, как: -А поцеловать?
-Сейчас чайку попьём, - согласно произнёс Полянский. Принёс чашки, варенье, бублики, налил ей и себе чай и уселся на своё место.
-А Кузьмич почему чай не пьёт? Надо и его позвать, - с укоризной произнесла Лизка, явно намекая на оплошность Полянского.
-А Кузьмич уехал, - почти безразличным голосом произнёс тот. – Завтра к вечеру приедет. Ты ешь. Бублики свежие. Вкусные.
Очередной памятник дурочке назывался «Дурочка классическая. С набитым ртом и вытаращенными глазами». Пришла в себя она не сразу. Сначала проглотила то, что было во рту, даже не поняв, прожевала она всё это вкусное добро или нет. И спросила:
-Куда уехал Кузьмич? Как уехал? На чём?
В общем, задала массу вопросов. Впрочем, забыла спросить: -Зачем? Почему?
-На моей машине. На рыбалку. – Сказав это, он старательно облизал варенье с ложки и, куснув всего три раза, с аппетитом съел огромный румяный пухленький бублик.
-Он же с Вами собирался. Говорил, с напарником поедет. И почему на машине?
-Ну, во-первых, он не со мной на рыбалку собирался, а с Петровичем, своим другом. И, во-вторых, поехал на моей машине, потому что Петрович в Заводском живёт. А до Заводского 45 км. Ещё вопросы есть?
Он опять зачерпнул ложкой варенье, аккуратно слизнул его с ложки, облизал губы и, нагло глядя на неё, произнёс:
-Сразу хочу тебе разъяснить, что, если сейчас будешь орать, как в бане «Ты чё-ё-ё! Ты чё-ё-ё!», и запросишься домой, можешь идти пешком. 320 километров, - он беззвучно пошевелил губами, - по три километра в час, учитывая твою неспортивность…
На пятые сутки дойдёшь. Ну, это, если не будешь спать и отдыхать и идти стабильно по три километра в час. Плюс исключаем возможность нападения диких зверей, бандитов, а также возможность ДТП.
Из его словесного ужаса она зацепилась за последнее слово:
-Ты про какое ДТП говоришь?
Он хлебнул чаю из огромной кружки, хотел ещё зачерпнуть варенья из банки, но передумал.
Положил ложку на стол и, глядя на Лизку загадочно-наглым взглядом, «разъяснил»:
-Ну, если ты в таком виде будешь двигаться, с полотенцем на голове и в моём свитере, который тебе ниже колен, даже дальнобойщики, а уж они ребята всё повидавшие, креститься будут.
Сказав это, он опять передумал. Набрал ложкой варенья, слизнул его с ложки, опять за три куса съел ещё один бублик и сказал:
-Ну вот, я наелся!
«Американские горки» крутанули Лизку ещё разок, мозги вернулись на своё место, и она разозлилась. Он всё просчитал и рассчитал. Лучше бы она ему разрешила в бане остаться, чем сейчас сидеть и смотреть, как он над ней смеётся.
Скорее всего, самым главным выражением на её лице осталось нечто очень жалобное, потому что Полянский добрым голосом произнёс:
-Кстати, мне показалось или нет? Мы уже оба перешли на «ты». Да не расстраивайся ты. Привезёт он завтра рыбы. И вечером мы на машине уедем. Не надо будет тебе пешком идти почти неделю. Или месяц.
Назло ему она замолчала. Надулась и замолчала. Молча, допила чай. Молча, помыла посуду. И хотела вынести ведро с грязной водой, когда он, отстранив её в сторону, забрал его и вынес сам.
-Как на ночь будем устраиваться, - ничего не выражающим голосом произнёс Полянский, вернувшись с улицы.
-Я буду спать на полу. – А что она ещё могла сказать. Чердак, баня, катер и лодка исключались.
-Нет, ты не будешь спать на полу. На полу холодно. А я мужчина, я тебе уступаю место на кровати. Сам лягу на полу. Позову Боцмана, он со мной спать ляжет. И теплее и мышей отгонять будет.
-Каких мышей, здесь что, мыши есть?
-Ага! Испугалась! Давай, дожимай, - подумал он и чуть не рассмеялся.
-Конечно, и мыши есть. А на той неделе Кузьмич двух крыс поймал. Та ещё сладкая парочка. Потомством собрались обзаводиться, гнездо в подполье готовили. Ну, кроме двух крыс, под домом, наверное, и ещё есть.
Кошка его, Мальвина, с месяц уже, как загуляла, в лес удрала. Кого она там нашла, даже догадаться не могу. Вот мышки с крысками и разбаловались. Я ему всё обещал кота привезти, в пару Мальвине, чтобы она в лес не сбегала и к осёдлому образу жизни вернулась. Вот в следующий раз привезу.
Лизка молчала минуты две. Было заметно, что озадачилась. Так оно и вышло.
-А мыши и крысы только по полу бегают?
-Дожимай, дожимай, чувствуешь, как голос дрожит.
-Да они где угодно бегают. Даже по гардинам. У них лапки цепкие. Даже на шкаф залезть могут.
Она подняла голову, с опаской посмотрела на шкаф и пересела на другой стул, дальше от шкафа.
-Ну, Олег, давай, добивай ситуацию, только не сильно шустро, а то она по твоему лицу догадается.
-Ты чего? – в его равнодушном голосе, кроме равнодушного любопытства, не звучало ровным счётом ничего.
-А на кровать они тоже могут залезть?
-Конечно! Там же тёплое одеяло. Ты что, испугалась? Не бойся! Если что, Боцман ночью почует мышь или крысу, даже если та на кровать заберётся, залает, разбудит меня, попробуем поймать.
Он смотрел на неё и просто представлял, как она, в свою очередь, представляет, как мышь или крыса ночью лезут к ней под тёплое одеяло.
-Врёте, - то ли спросила, то ли констатировала она. Потом вдруг вспомнила, как в общежитии, средь бела дня мышь уснула на нагревшейся панели ноутбука, стоявшего на столе, пока Светка бегала вниз на вахту смотреть почту. И опять смирилась.
-Хорошо, - сказала она, явно сравнив опасность присутствия в постели мыши с опасностью присутствия там же мужика в лице соседа, имеющего, конечно, правильные понятия о чести. Офицерской, конечно.
-Только я не хочу, чтобы Вы на полу спали. Получается, что я Вас выгнала. Мне стыдно будет, что Вы на полу будете мёрзнуть всю ночь. Я думаю, мы поместимся вместе на кровати. Только я с краю буду спать. Мы же с Вами уже спали однажды вместе, и всё благополучно закончилась.
Лучше бы она не напоминала о том, как они «спали вместе». У него даже взгляд изменился. Будто она ему напомнила что-то очень важное. А она вдруг вспомнила про коллекцию бабочек.
-Чего это ты с краю будешь, я с краю хотел лечь, - опять безразличным голосом произнёс он.
-Ну, - она замялась. – Вдруг мне ночью понадобится, скажем так, встать. Не лезть же мне через Вас. Полезу, а в темноте могу на Вас свалиться и напугаю.
-Дело говоришь, - согласился он. –Только ты представь, что ночью мне понадобится встать за тем же самым, и я через тебя полезу и нечаянно свалюсь на тебя. Ты примерно представляешь мой вес?
Она представила его вес, пусть и примерно, и опять смирилась.
-Хорошо, я под стенкой лягу.
-Вот и договорились, - стараясь не сбиться с равнодушного тона, произнёс он. - Пошли со мной.
Она послушно пошла за ним. Впрочем, скорее всего, из чисто женского любопытства. В сенях он включил свет, погремел чем-то в углу, достал старое ведро с крышкой, убедился в его целостности, поставил ведро слева от входной двери и сказал:
-Это – твой туалет. Ночью на улицу не выходи, замёрзнешь или заблудишься. Слезла с кровати, взяла фонарик, включила, пришла в сени, включила свет, подняла крышку, сделала, что надо, закрыла крышку, пошла обратно, легла и спи. Поняла?
Пока он говорил ей эту речь, про ведро, она стояла, отвернувшись, внимательно рассматривая шляпку гвоздя, вбитого в стену на уровне её глаз.
И, хотя она не ответила на его вопрос, о том, что она всё услышала и поняла, он догадался по цвету её ушей. Они стали красными. Или алыми. В общем, подтвердили, что она всё услышала и даже поняла.
-Пошли в дом, - приказал он, и они в том же порядке вернулись в комнату. Стоя посреди комнаты, Полянский почесал макушку и полез в шкаф. Вытащив оттуда лёгкое, байковое одеяльце, похожее на одеяло для младенцев, он произнёс:
-Это моё. Твоё на кровати. Я выйду, а ты укладывайся. Сколько времени тебе надо?
Она закатила глаза под лоб, пошевелила губами и произнесла:
-Десять минут.
Олег глянул на часы
-Понятно. Пошли, Боцман, прогуляемся.
Они прогулялись и через десять минут вернулись в дом. В комнате горел свет. Она лежала у стенки под тёплым одеялом, укрытая с головой. Боцман сразу улёгся на указанное ему место, а Полянский прошёлся по комнате, будто что-то отыскивая, потом спросил:
-А где твоя одежда?
Лизка высунула голову из-под одеяла и спросила:
-Какая?
-Свитер мой, штаны тёплые.
Лизка поморгала глазами и с каким-то настырным упрёком, самой себе, что-ли, произнесла:
-Я в них спать легла.
Стоя около кровати, он несколько мгновений смотрел на неё. Смесь разных чувств уже не помещалась на его лице, и он с трудом удержался, чтобы не засмеяться. Но всё-таки ухмыльнулся. Пошёл к шкафу, покопался в нём, достал вещь, подошёл к кровати, протянул ей вещь и сказал:
-На, надевай!
-Что это, - не поняла она и вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть то, что он держал в руке.
-Зимняя шапка, чтобы уши за ночь не отморозила. Кстати, кокарда спереди, смотри, не перепутай. А то задом наперёд наденешь, я смеяться буду.
-Дурак, - сказала она, отвернулась к стене и укрылась одеялом с головой.
-Так точно! – отчеканил он, бросил шапку на стол, выключил свет, разделся и лёг на краешек кровати.
На самый краешек, чтобы не пугать её. И сразу с грохотом свалился на пол. Центр равновесия его организма требовал более удобного размещения этого самого организма. Полянский пошёл на поводу у своего капризного организма и лёг дальше от края.
За спиной недовольно забурчали, закряхтели, завозились и затихли. Он посмотрел на часы и засёк время. Через четыре с половиной минуты за спиной началась возня. Она одновременно махала руками и ногами.
-С кем воюешь? – не оборачиваясь, спросил Полянский.
-Лишнее снимаю, - покорно ответила она. Брошенный ею ворох одежды грузно свалился на пол за спинкой над головой.
Наконец, она угомонилась. Перестала возиться и затихла. Сначала Полянский решил, что она притворяется. Но он ошибся, Лизка действительно, уснула. Скорее всего, события последних дней измотали её.
А он не мог уснуть. Сна не было ни в одно глазу. Он, здоровый взрослый мужик, лежал рядом с женщиной, очень молодой женщиной, которая ему нравилась, и не знал, что ему делать. Пусть и не сейчас, но завтра точно.
Она опоздала во времени и родилась, по его мнению, поздно. Он старше её на 15 лет. Но ему не нужна другая женщина. Ему нужна именно она. Именно она должна быть матерью его детей. Той самой женщиной, которая будет ходить по квартире и смотреть на него такими глазами, что ему захочется бросить работу и не выходить из дома даже в булочную.
Через час он так и не уснул. Зато проснулась она. Точнее, её разбудил Боцман. Напичканный впечатлениями пёс, увидев что-то в своём собачьем сне, громко взбрехнул.
Сначала за спиной Полянского раздался сдавленный вскрик, потом она замахала одновременно ногами и руками, в этот раз расторопнее, и заорала:
-Крысы! Мыши! Боцман, лови!
Полянский подскочил с дивана, включил свет и встал около кровати. Она сидела с зажмуренными глазами в короткой цветной футболке и яростно махала ногами и руками.
-Где крысы и мыши, - спросил он.
-Под одеяло залезли, в тепло. И Боцман их унюхал. Он загавкал. – Она перестала махать ногами и руками, сжалась в клубочек и так и сидела, зажмурив глаза. Будто вокруг неё табунами ходили мыши и крысы, а, прекратив шевелиться и закрыв глаза, она сделалась невидимой для них.
Полянский посмотрел на неё, бросил взгляд на отброшенное ею на пол тёплое одеяло, перевёл взгляд на Боцмана, который, приподняв голову, опять бессильно уронил её на подстилку и уснул.
Потом вздохнул, поднял одеяло, набросил на Лизку, выключил свет и сказал:
-Спи. Это Боцман во сне зарычал. Что-то ему приснилось. Нет в доме крыс и мышей. Это я придумал, чтобы на полу не спать.
Полянский опять лёг с краю, умостившись, чтобы не свалиться, разместил где-то на теле байковое одеяльце для младенцев и попытался уснуть. Она покопошилась за его спиной, что-то бурча, видимо упрекая его во лжи относительно мышей и крыс, и затихла.
Странно, но Полянский почти сразу уснул. Проснулся он оттого, что кто-то, по росту и весу не очень большой, пытался через него перешагнуть. В комнате было темно, но он знал, кто это.
Лизка с пыхтением перекинула через него правую ногу, ухватилась за спинку над его головой и попыталась, не касаясь его, опустить ногу на пол, подтягивая за правой ногой прочие части тела. Но у неё эта гимнастическая фигура высокой сложности исполнения не получилась. И она с размаху уселась на него, приземлившись куда-то на бетонные мышцы живота, совершенно не нужно продолжая руками держаться за спинку кровати.
Полянский схватил её двумя руками за талию, и она, явно от испуга, отпустила последний свой упор и лицом уткнулась в область левого уха Полянского.
Он переместил руки с талии на её спину, стиснул ладони замком, прижал крепче к себе и спросил в темноте соблазнительно опасным баритоном:
-Куда?
-Ведро. Ведро с крышкой. – скороговоркой напомнила она, жарко дыша ему в левое ухо, и добавила: - Извините, пожалуйста, я Вас разбудила.
-Иди, - с сожалением отпуская её, произнёс Полянский. –Теперь поняла, почему я под стенкой не хотел ложиться?
-Поняла, поняла, - громким шёпотом протараторила она и пошла в кромешной темноте в сени, забыв про фонарик. По дороге сшибла стул, наступила на Боцмана. Загремел стул, рявкнул Боцман.
И тут она заплакала. Стояла где-то в темноте и плакала.
Полянский встал, включил свет, поднял стул, о который сам чуть не убился, погладил её по голове, за руку подвёл к двери, включил свет в сенях и сказал:
-Иди, не бойся. Я посторожу.
Лизка вышла почти сразу. Заплаканная, растрёпанная, в цветной футболке с какими-то жуткими мультяшными рожами. Прошлёпала босиком мимо него, шмыгая носом, и села, свесив ноги, на край кровати. Полянский выключил свет и сел рядом. Она была такая хрупкая и нежная, с шёлковыми мягкими волосами.
-Я не соплячка, я не соплячка. Мне 21 год, - слова перемежались со шмыганьем носом.
-Я старше тебя на 15 лет. Когда я стану старым, ты будешь ещё совсем молодой. Я не могу испортить тебе жизнь, - выдохнул он, обнимая её. И знал, что всё уже предрешено.
-Не говори так никогда. Твой прадед прожил 105 лет. Когда ему было 42 года он женился на пятнадцатилетней. Когда ему было 72 года, у них родился твой дед.
-Откуда ты это узнала, - изумился он.
-Мне Кузьмич рассказал, когда ты у машины возился. И при чём здесь возраст?!
Это на ладони 40 тысяч нервных окончаний. И никто не знает, сколько нервных окончаний на всём теле…
Окончание следует
Далее http://www.proza.ru/2016/04/15/2355