Господи! Почему я не с тобой?!

               
              Долго не устраивалась семейная жизнь Александры.  Лицом она приятна и характером хороша. Но нет, видно, на земле ее половинки. Подруги - одногодки с детьми нянчатся, а ее замуж никто не зовет. Сидит Александра с подойником под коровой, молоко - струйкой в ведро, слезы - потоками по щекам. Вытирает девушка лицо фартуком, чтобы больная мать слез не заметила, будто и не было у нее тоски - печали. Но трудно от матери переживания спрятать.
Тайно молилась Евдокия о дочери перед иконой Покрова Пресвятой Богородицы: «Матерь Божия, умру я скоро. Найди ей доброго человека, чтобы спокойно отошла я в мир иной». Александре, по совету батюшки, наказала читать Канон и акафист Пресвятой Богородице на устроение семейной жизни. И чудо свершилось.
 Вскоре посватался к Александре Григорий Шершунов, по прозвищу Добролюб. Работал он конюхом в соседней деревне. Нрав имел спокойный, совесть – чистую. Сердечный был человек. С людьми  приветлив. Всякую живую тварь жалел.  «Гришка-Добролюб ни одной собаки не пропустит, всю еду свою отдаст, оттого и худой. Котов бездомных не обойдет: приласкает, накормит. С лошадьми, как с людьми разговаривает. Понимают они его. Слушаются»,  -  рассказывали про конюха деревенские старожилы. – «Только вот, одинок. Кто за него пойдет? Полон дом кошек и собак. Дитя бы ему для заботы. Недавно батюшка Николай приезжал, разговаривал с ним о чем-то. Священник без причины не ездит. Григорий после этого задумчивый ходит. Раньше такого не было. К чему бы это?».
Оказалось, при встрече озадачил батюшка Григория: «Девицу Александру Давыдову знаешь? Найди её в Покровском! Самая пара тебе…». С удивлением  взглянул парень на священника. Вечером задумался, съездил на лошади в село Покровское, будто по делу. Об Александре расспрашивал знакомых. Похвалили они девушку. Пригласили к себе обоих на семейный праздник. Познакомили. Приглянулись друг - другу Александра и Григорий. Из села в село целый год ходили. Миловались.
 - Пойдешь за меня замуж?
- Пойду.
- Только хозяйство у меня большое: кошек, собак своих я не брошу.
 - Корова есть, прокормим.
На Красную горку свадьбу справили. Жили дружно, через год Васятка родился. Радость родителям. Бабушке Евдокии – утеха. Сколько было радости: вывязывание малюсеньких носочков, первые шаги ребёнка, первые слова, совместные поездки в храм на причастие. Охапки полевых цветов в руках Григория! Сияющие счастьем  глаза Александры! Катание сына на лошади. Собирание яблок в саду с маленьким Васяткой. Малыш носил по одному яблоку в корзину. «Какой помощник у нас растёт», - говорил отец. Григорий умел устраивать семейные праздники.
 «Счастливая ты», - говорила ей соседка. Александра жила этой любовью. Она сама была – любовь. Свет этой любви разливался повсюду, где бы она ни появлялась.  Односельчане тянулись к этой семье. Молодые супруги никому не отказывали в помощи: картошку копали, сено складывали, дрова пилили, всем делились с соседями. Старикам кланялись  в пояс. Знали люди, что лучше помощников во всём селе не найти.
Но недолгой оказалась жизнь Григория. Объезжал он строптивого жеребца и разбился. Хоронили всем селом. Отпевал в храме отец Николай. Васятка жался к подолу матери и звал отца. Почему он лежит? Они же в храм пришли.
Печалилась Александра. Утешение только в сыне находила. Лицом вышел в родного отца, как две капли воды. Любовалась мать дитём, восхищалась безмерно: волосенки у него золотистые, глаза, что небо – синие. Баловала Васятку. Рос парнишка, как степная трава. Мать целый день в поле. Не знал он строгого отцовского голоса, который сдерживал бы его от своеволия. Бабушка с ним не справлялась. Она заманивала его домой, чтобы покормить да переодеть. Силы её таяли с каждым днём. Настал день, когда не стало у Александры помощницы.
 «Одна радость у меня осталась – Василёк, а всё остальное – печаль», - делилась Александра с подругой Леной. Та сочувственно кивала головой и опускала взгляд, замечая, как изменилась Александра. 
После работы в поле Александра подрабатывала  уборщицей.  «Сыночку на сладости, на новый костюмчик», - распределяла она доход.  У самой – ни сапог, ни валенок. Осень на носу. «Школьнику новые ботинки нужны, пальто зимнее. Он у меня «с чужого плеча» носить не будет. Чем он хуже других?» - говорила Васяткина мать соседке. - «Ласковый он у меня. Руки целует, как отец когда-то. Дождаться с работы не может. Косу мою заплетает, расплетает. Водицы попить принесёт. Трётся вокруг да около. Скучает малый. Но трудно одной дитя растить. Отец бы его многому научил. А что я? Совсем не то… Кто инструментами толково пользоваться научит, коня правильно запрягать, косу отбить, дверь навесить – всё уметь надо. Баба такому не научит. Пропадёт он без мужской работы. Чую сердцем… Интерес ему нужен. Заводной он у меня. Будет ему лет двенадцать, чем я его заинтересую. Женское воспитание для мужчины не полезно. Не практично. Домой-то я только к ночи «приползаю». Разве мне до него. У отца и ремень на штанах значение имеет. К дисциплине призывает. Пальцем на него покажет -  и достаточно. Будет ему лет пятнадцать – загони его домой! Проще самой сделать что-то. Молодёжь-то нынче, сама знаешь, какая. У тебя девчата. Тебе меня не понять».
Шло время. Менялся Вася. От матери отошёл. С работы уже не ждал. Страданий маминых не замечал. Раньше скрывала она от него все невзгоды. Очень хотела, чтобы её Василёк счастливым рос и не знал никакой нужды. Сейчас бы пожаловалась, да слушать не желает. Хлопнет дверью и пошёл к дружкам. Стонет тихонько по ночам  Александра от боли в ногах, растирает натруженные руки «Тройным одеколоном», не знает, куда их положить. «Велосипед бы купить, интересней ему было бы», - вздыхает она.
 «Малышу» уже четырнадцатый год пошёл. Потопывать начал на мать, покрикивать.  Учительница на дисциплину жалуется…
«Перерастёт! - успокаивала себя Александра. -  Недаром возраст этот переходным называется. Перейдёт в другой возраст и остепенится. В храм бы его к батюшке свозить на причастие, да ведь не поедет. Скажет: «Стоять тяжело!» Убежит. Что же я его раньше не возила? Всё некогда! При Григории-то как было хорошо!».
Перешёл Вася в другой возраст. Голос, как у отца. Забасил. «Таяла» от счастья перед ним мать. Казалось ей, будто Гриша любимый разговаривает. Но чем дальше, тем больше жизнь заставляла тревожиться. Учителя выговаривают: «Уроки не идут у Васи, к труду не приучен».
 «Да, это так», -  молча, в мыслях соглашалась мать. - Всё сама торопилась сделать».  Думала: «Пусть дитё погуляет».  Но перед учителями  защищала сына и считала себя правой: «Ваше дело ругаться, моё – любить». А в душе сидела боль правды: «Хлеба из магазина не принесёт. А уж воды из колодца подавно не дождёшься!».
 От безделья Василий с нехорошими ребятами повёлся. В огороде что делать? Там мать всё сделает. А он – вольный ветер. Домой только поесть да поспать приходит. «Гоист», как соседка сказывала. Мать и сено накосит и огород вскопает. Не просит его ни о чём, не заставляет. Бесполезно. Не слышит её сын или делает вид, что не слышит. Раздражается он на просьбы о помощи: «Ты меня, без отца – то, не притесняй. Не буду я коров пасти. Не привяжешь меня к деревне. В город подамся. На заводе работать буду, а не в навозе копаться». Ездил Вася в город, но не взяли его на завод, образования не хватило. Учиться дальше не захотел, пришлось вернуться в деревню. Выучился трактор водить, на ферме начал работать, но и там не удержался. Кому ленивый работник нужен? Технику запустил. Ремонтировать не умеет. От начальства прячется.  От работы норовит увильнуть. Попивать стал с дружками.
Мать уговаривала, убеждала не пить, взяться за ум, перед людьми её не позорить. «На могилу к отцу дорогу совсем забыл, - упрекала она его. – Отец твой человеком совести был. Все люди добром его вспоминают. Это всё, что от радости у меня осталось».
  Не привык Василий материны советы слушать. Что это за воля Божья, о которой она толкует? У него своя есть! Божья - его не устраивает! Пусть сидит, старая, в своём огороде и в его мужские дела не вмешивается.
 Течёт самогонка в Васино горло, дела разрушающие вершит. «Сивуха» и та денег стоит. Вася хотя не работает последнее время, но не печалится об этом, знает, где у матери пенсия хранится. Там…  в красном углу, под иконами, как самое дорогое.
. «Зажимать что – то стала мать денежку. Жалуется на жизнь! На хлеб ей не хватает! Раньше за день по два огорода пропалывала, а нынче разленилась. На хлеб не хватает!!! А мне на выпивку не хватает!!! У неё – то не горит, а я лихость унять не могу. Не понимает меня маманя, родная кровь! Чтоб ей … » - «промычал» Вася и осёкся. Понял, что лишку сказал. Кто кормить – то его будет?
 Дни потекли тёмные. С утра не помнит, что вчера было. Дружки выручают. Надёжные. Сегодня хорошо попраздновали. Задолжал им Вася пятьдесят рублей. «Во, щас у матухи возьму»,  -  мелькнула в голове мысль. Дополз он до дома. Поднялся кое-как. В сенях споткнулся, загромыхал корытом. Разбудил мать.  Услышала она шаги, возню, почуяла неладное. Опять напился. Сейчас сапоги с него снимать потребует или деньги последние отдавать. Задрожала вся, метнулась к иконе, зажала в руке последние деньги и легла, закрыв глаза.
 Распахнулись двери, запахло смрадом. Как и подумала она, полез сын за деньгами, да ничего не нашёл. Начал мать трясти: «Куда спрятала!?» В иные дни Александра шарила по карманам, выгребая последние копейки. А сегодня озлобилась на сына. Прежнее любование перешло в глубокую обиду: «Ничего не дам больше! Любила. Помогала. Было время. Но сейчас не дам! Душу ты мне вымотал. Отойди!» - кричала Александра, не узнавая саму себя. Она впервые оттолкнула сына. Васёк начал угрожать, заметив, что ладонь  матери зажата:
«Ха! От родного сына прячешь! Подожди! Придёт твоя старость», - со злобой произнёс Василий. Схватил он руку матери, начал ладонь разжимать. А сил нет. Еле на ногах стоит. У матери руки сильные. Жилистые. Не отдаёт.
  «Ну, мать, разозлила ты меня! Сейчас отдашь! Отдашь да ещё добавишь! Больше никогда не зажмёшь!» - процедил сквозь зубы её «ненаглядный». Выскочил пропойца в сени, как безумный. Вернулся с топором.  Подтащил он мать за руки к столу, сжал их одной рукой. Откуда и сила взялась? «Жахнул» по ним, что есть силы. Не раздумывая. Кровь волной «полыхнулась» на клеёнку.  Разжались руки. Упала бумажка на пол. Схватил её Вася трясущимися руками да из избы – вон! Замутил алкоголь рассудок. Гнев впереди, ум – позади. О матери даже не вспомнил в пьяной горячке.
Охнула Александра. Потемнело у неё в глазах, затошнило от боли. Накинула она фартук на руки. Стянула зубами со стены налыгач, на котором корову в стадо водила, обмотала вокруг обрубков. Толкнула дверь ногой. Метнулась к соседке за помощью. Елена, увидев её, села от страха на пол. «Буди мужика в район! Запрягай лошадь!» - крикнула из последних сил Александра.
 Довезли несчастную до больницы. Много крови потеряла. Фельдшер  хирурга вызвал. Спасли Александру. После долгого лежания в больнице «понесла» она домой свои культи. Болели руки, ничем не унять, словно натруженные.  Корову продала сгоряча, не подумала, что и культями можно научиться доить да и полоть тоже. «Тяпку к рукам примотать... Были ведь случаи у людей… Как же я сына кормить-то буду?
  Не пришлось ей Васю кормить. Не увидела она его она больше. Суд прошёл без неё.
  «Как же Вася – то мой? Где он?» - думала Александра день и ночь.
Сын, протрезвев, домой не пошёл. Друзья уже знали о происшествии больше, чем он сам. Василий не верил тому, что произошло. Ничего не помнил. Жуткий страх парализовал его. Сел он в высокую траву, обхватил голову руками и боялся пошевелиться. Потом – лег, чтобы никто его не увидел. «Неужели это я натворил?» – боясь самого себя и своих мыслей, в ужасе думал Василий. Его трясло. Руки не слушались. Ноги не шли. Ждал слухов от дружков. «Куда мне идти? Домой? В больницу? В милицию на признание?» - не находя места, задавал он себе вопросы.
 Собутыльники узнали, что в больницу его не пустят. Там дежурит милиция.
 «Как же дальше жить без матери? Как показаться ей на глаза? Сколько она мне добра делала, а я? Жил, как подлец и вёл себя, как вымогатель! Просить прощения? Нет мне прощения! Да и не будет! Не заслужил я его! В храм зайти страшно. Стыдно! Не помню, когда и был. Не хотел. А жизнь – «на» – и подставила! Как в таком исповедоваться? Не смогу об этом рассказать. Чудовище! Нет, не смогу. Прости, мать!
 Кому я теперь нужен? Друзьям? Какие они друзья?
 Василий  в отчаянии катался по траве и кричал: « Господи! Почему я не с тобой…»
Скрывался виновный  в кустах, бездействовал от растерянности. В милицию не пошёл, струсил. Отсиживался за деревней, пока участковый с помощниками не взяли его.
 После суда и отправили его на Колыму.
 Сколько раз он вспоминал мать! Спрашивал себя: «Любил ли я её? Любил, как эгоист. Хотел, чтобы ухаживала за мной, пекла любимые свекольные пирожки, давала деньги на выпивку. Добрая у меня мать была. А я ни одного доброго слова ей не сказал, ни одного доброго дела не сделал.

Отпетые «волки» в камере невзлюбили новенького. Ужасались его подлости по отношению к матери и устраивали ему свои «разборки».  За что разборки? Просто поразмяться, погонять из угла в угол, поиздеваться. Отпор Василий дать сокамерникам не мог. Характером не вышел. Жался по углам, просил пощады…  И года не продержался осуждённый в суровых условиях. 
А как же Александра без него?
Плакала. Жалела его, неразумного. Скучала по нему. Затянулись раны, и вспыхнула в ней с новой силой слепая, всепрощающая материнская любовь. Любит непутевого больше прежнего. Посылки ему отправляла. Письма писала. Соскучилась. Начала в дорогу собираться. От каждой пенсии откладывала на сальце, тушенку. Набила до отказа сумку. Подняла её на сгибах локтя и подалась в путь дорогу. У остановки автобуса присела на бревнышках передохнуть. Рядом молодежь веселится, выпивает. Попросила парней поднять сумки в попутную машину. Культей перекрестилась. Ребята переглянулись. В деревне знали историю Александры. Ехать ей некуда, кроме как к сыну. Родных нет.
Один подросток сказал ей вслед: «Меня бы так любили…». Оглянулась Александра на него и перекрестила паренька. Тот смущенно заулыбался и опустил голову, чтобы улыбку от сверстников спрятать. А когда голову поднял, попутку глазами перекрестил с благодарностью.
 Аэропорт поразил Александру шумом и сутолокой людей. Плыли по эскалатору чемоданы, диктор громко объявлял рейсы. После деревенской тишины всё сливалось в невообразимый шум. Растерялась женщина в незнакомой обстановке. Люди направили её в справочное бюро. Наконец-то объявили рейс. Со страхом ступила Александра на трап самолёта. Села у окна, перекрестилась, когда самолёт поднялся в воздух.
В Восточную Сибирь путь далек. Дивилась Александра на величественные сибирские реки, на бескрайнюю тайгу, на сопки.  Край земли! Сёла разбросаны редко. «Видно тяжко здесь. Холодно», - подумала она.
 Начала по адресу искать место, где Васятку ее от мира прячут. Слово «тюрьма» не поворачивался язык сказать. Колючее слово. Неприятное. Шла Александра к остановке по каменистой дороге, глядела себе под ноги и представляла встречу с сыном. Ехала автобусом. Ночевала у чужих людей, пока добралась до места. Хотелось ей о сыне поговорить, о его детстве: каким он весёлым был, как встречал её с работы возле ручья, помогал нести сумку с овощами, как варил себе однажды щавелевый суп без картошки, когда мать была на работе. А потом не знал, как такую кислятину есть. Давно не улыбалась так жизнерадостно Александра, вспоминая своего Василька. Когда собеседники интересовались её руками, хмурилась и говорила о производственной травме. Ей сочувствовали, расспрашивали о жизни, о трудностях. После разговоров на душе становилось легче.
 Рейсовый автобус остановился на краю села. Водитель показал странной пассажирке на длинный бетонный забор вдалеке, помог вынести сумку.  Подошла Александра ближе, увидела по верху – колючую проволоку.  Смотровые вышки по углам. Похолодело в душе от страха. Нажала кнопку звонка. Залаяли овчарки. Вооруженная охрана открыла ворота.
- Тебе кого, мать?
- Василия Шершунова.
 Молодой охранник, посмотрев список, произнёс: «Так, ведь нет…». Старый – толкнул его в бок: «Молчи, я сам поясню». Внимательно разглядывая мать заключённого, он произнёс: « Вам надо ждать начальство.  Подождите в помещении. Вечереет. Лето началось, но теплом здесь еще не пахнет. Замерзнете на улице».
Села Александра в уголке. Прошел мимо старый охранник, который приказал ждать. Посмотрел с завистью на её сумку, «споткнулся» об неё и сказал со злобой: «Небось, через всю Россию пёрла». Ждал, что откроется кошёлка и ему перепадёт что-нибудь. По простоте своей не догадалась Александра дать ему взятку, которую он иносказательно вымогал. Посетительница ещё больше испугалась и подумала: «Люди тут недобрые. Да и откуда тут добру быть. Лихие люди со всей страны собраны». Её охватил ужас от пребывания в этом страшном месте.
 Утомилась она с дороги. Час сидит, второй, никто не выходит. Она уж не чает своего дорогого сыночка увидеть. Вошёл начальник. Задал казенный вопрос: «Чего сидим? Кого ждем?».
- Я – Александра Шершунова, приехала на свидание к сыну Василию. Начальник хмыкнул, подозвал подчиненного, который очень не понравился Александре: «Капитан Жадов, чего голову старухе морочите. Нечего ей тут делать. Зачем до ночи держать? Помрет на территории зоны - возни с ней не оберёшься. Сам с ней разбирайся. Нечего начальство по пустякам дёргать. Своди её…  к чёрту на кулички. Знаешь о чём речь». Все вслух, не сдерживаясь в выражениях. 
- «Гражданка Шершунова, пройдите к выходу», - позвал ее дежурный у проходной, молодой парень. – Простите его. Здесь всё – жёстко. Где вы ночевать будете?»
 – Не знаю, сынок. Ничего не знаю.
  - Опасно здесь приезжим. Не оставайтесь на улице. Найдите в посёлке  фельдшерский пункт или спросите, где живут Свиридовы. Супруга вас пустит. Я на дежурстве. Отлучаться не могу. Капитан Жадов проводит вас к месту. Я, к сожалению, ничего изменить не могу, хотя очень хотел бы вам помочь».
За спиной клацали замки. Александре показалось, что выходила она из этих лабиринтов дольше, чем заходила. Вот и последние ворота.
«А где же Вася мой? – спросила она у сопровождающего.
«Там твой Вася, там. В другом месте. Сейчас покажу».  – Сквозь зубы прозвучал ответ.
За воротами ее пронзил холодный ветер дикого, необжитого пространства. Бетонный забор, вдоль которого вел ее надзиратель Жадов, казался бесконечным. Вышли в поле. Вдали виднелось одинокое строение. В сумерках что-то неясное, расплывчатое тянулось длинной полосой. Эта серая полоса не походила ни на дома, ни не сараи. Страшная догадка осенила несчастную мать: «Кладбище». Она испугалась своей мысли, но ничего не стала спрашивать у провожатого. Шла будто мертвая, не чуя под собой ног. Великое опустошение души перечеркнуло цель поездки. Оказывается, она ехала не для встречи, а для расставания, и, наверное, для того, чтобы самой умереть на этом холодном безлюдном поле. «Вот, почему ее так долго держали. Не сказали сразу», - сделала вывод Александра.
Впереди, действительно, стали различаться кресты. Сбитые крестовины корявых досок подписаны черной краской. Всё одинаково небрежно. Не было на этом кладбище ни одной могилы, которая была бы как-то особо обозначена, хотя бы деревцем или оградкой. Никто сюда не ходит. Цветов не несут. Оградок не ставят.
Сопровождающий внезапно остановился и хрипло сказал: «Впереди в метрах десяти, твой Вася». У Александры подкосились ноги. Она села на землю и почувствовала, что самой ей уже не подняться. Но мужчина не протянул ей руку. «Ничего, доползёшь. Сначала балуют сынов, а потом скулят от них всю жизнь, да ещё и слёзы по сволочам льют. Вот, где ваши стоны у меня! Смотри, все поле заполнено такими же преступниками, как твой Вася!» - кричал разгневанный смотритель.
Александра не видела его жестов, только услышала, что шаги его начали удаляться в сторону лагеря. Вскоре мужчина остановился и крикнул  издалека: «Попрощаешься с ним, иди до посёлка. Последний автобус тебя подберёт». Нотки сострадания все-таки послышались в его голосе. Шаги стихли. Осталась Александра одна-одинёшенька  на всём белом свете, как ей тогда показалось.
Со стоном и рыданиями поползла она к могиле. Слезы стекленели от леденящего ветра. Чувствовала мать, будто сходит она с ума от заброшенности, от Богоотставленности, от непосильного, безысходного горя.
Оперлась Александра на холмик, прижалась головой к шершавому кресту. Целовала его, гладила доски, поливая слезами могильный холмик. «Господи, тяжело-то как!» - стонала она. В рыданиях скребла и сжимала окоченевшими руками смерзшиеся комья земли. Здесь, в полосе вечной мерзлоты лежал самый дорогой ей человек – кровный, родненький ее Василек. «Деточка моя ненаглядная, радость и печаль моя, головушка неразумная. Сиротинушка моя, обездоленная. Для кого я тебя растила? Невесту ты мне не привел, внуков не оставил. Для тебя жила. Света белого в трудах не видела. Кто мне слезы утрет? Кто доупокоит? Господи, как же я без него? Куда мне ехать? Кому я безрукая нужна? Не хочу больше жить. Возьми меня к нему, Господи», -  причитала рыдающая Александра.
Свирепый ветер уносил в темное небо нечеловеческий вой отчаявшегося, раздавленного горем существа: «Господи, прости меня грешную. Это я свела его в могилу от жадности своей. Разжала бы руку и отдала эти последние деньги. Сколько в нужде жила, обходилась ведь. Васенька, дорогой, встань, прости меня. Что наделала! Господи, почему я еще не умерла? По моей вине попал он сюда…
 Гриша, любимый, не сберегла я нашего сыночка».
Платок её упал наземь, ветер трепал седые волосы, хлестал ими по лицу. Крестилась Александра, звала на помощь небесные силы, простирая руки к небу.  Но никто не отозвался ей. Долго лежала несчастная на холодной земле.   Старая женщина обнимала могилу, посылая туда всю ту же неистребимую материнскую любовь. Она чувствовала себя бесконечно ничтожной и одинокой в безграничной Вселенной.
И вдруг… «пронзило» ее… ТИШИНОЙ, Божественной тишиной этого сурового края. И была эта тишина торжественна и величественна на фоне убогого кладбища. Тишина была сильнее рыданий и слез, сильнее горя, сильнее гнетущих мыслей, которые распинали ее на этой ненавистной и дорогой земле.
Тишина ее и подняла.
Не помнила Александра, сколько часов провела она здесь, но будто прозрела в рыданиях и увидела всё, что совершила. Зачем привёл её Господь на край земли к этой холодной могиле? Ведь она и в храме могла покаяться много лет назад.
  Отец Николай говорил ей: «Строго надо сына воспитывать, двух из одного не вырастишь, как ни люби». А она свое твердила: «Кого мне еще любить, кого баловать?» Своевольницей была. Только сейчас открылось ей это.
«Прав был охранник. Сама баловала. Так Васю любила, что из-за него и Бога видеть перестала. Сотворила себе кумира от тоски по любимому мужу. Господи, прости меня грешную, что перешагнула я через заповедь твою. В церковные праздники работала, грешила. Некогда в храм было заглянуть. Деньги зарабатывала.  Для Васи! Покормить сытно, одеть красиво. О питании его души не заботилась. Где эти деньги? Кому они пошли на пользу? Кому принесли счастье? Никому…  Прости и помилуй, Господи! Как просить-то Тебя после всего этого? Сама отвернулась…» - чистосердечно раскаивалась Александра. 
Она тяжело вздохнула, оглянулась по сторонам, содрогаясь от холода и темноты. Только сейчас почувствовала, как сильно замёрзла.  Крестилась окоченевшими руками: «Упокой моего сына, Господи. Разреши отпеть его в храме, ведь крещеный он, а умер, как нехристь, как скотина, какая. Здесь по-хорошему не умирают. Спаси моего сыночка, хоть после смерти спаси его...
И прими… покаяние мое. Скорбь принимаю от тебя Господи, как прозрение. Через страдания вышла я к этому. Прими муки мои во спасение мое.  По-другому, вразумление до меня не доходило. . Исцели меня, Господи, от отчаянных мыслей и покажи пути Свои светлые, чтобы вышла я из беды и сына вымолила . Пусть будет все по воле Твоей.
Нет больше Александры…
 Шумит густая листва у монастырских стен. Плывет по небу трудолюбивое солнце. Заглядывает оно в маленькую келью, где у иконы Божией Матери молится коленопреклоненно седая монахиня Серафима. Не шевелятся ее уста, но Всевышний слышит ее молитвы: «Упокой, Господи,  родителей моих: Евдокию и Петра, мужа моего Григория, сына Василия и всех православных христиан. И прости им все согрешения вольные и невольные. Помилуй и меня, грешную рабу Божью Серафиму и управь мой путь ко спасению».