Я забросила все свои дела, только ходила на работу и тупо читала тексты, машинально расставляя запятые и исправляя ошибки. С Сергеем мы регулярно созванивались, но не виделись. Ни он, ни я не предлагали встретиться. Я была так поглощена своим «списком грехов», что не звала его больше на ужин, а он не назначал мне свиданий.
Удача с Галиной подняла мне настроение, и я уже спокойно думала о предстоящей встрече с матерью. Прикидывала, что и как ей скажу и как удержусь от бессмысленного выяснения отношений и сведения счетов. Моя задача – просто помириться, а там будь что будет.
Я решила не звонить матери, а явиться пред ее очи неожиданно, чтобы у нее не было возможности отказаться от встречи по телефону. Это было бы вполне в ее духе. В ее глазах виновница нашего разрыва только я и надеяться, что она переосмыслила наши отношения и нашла повод хоть в чем-то себя упрекнуть, было бы глупо. Мне срочно надо обзавестись такими добродетелями как терпение и смирение, а где их взять?
Она не сразу открыла дверь. Долго разглядывала нежданного гостя в глазок, а потом спросила строгим голосом:
- Вы кто и что вам надо?
- Это я, Лиза. Открой, пожалуйста, мама.
Слово «мама», которое я всю дорогу репетировала, царапало горло и я еле выдавила его из себя.
Она стояла в прихожей все такая же прямая и несгибаемая, только руки суетливо, по-старушечьи, теребили кисти шали. Это была та самая шаль, коричневая с бежевым, которую я должна была связать маме в подарок к 8 марта – такое послушание она мне назначила. Я же терпеть не могла вязание и до кистей дело так и не дошло. Она их довязала сама, цвета ржавчины, но при мне шаль никогда не носила.
Мать молча пригласила меня войти. В гостиной что-то неуловимо изменилось, но все вещи стояли на своих привычных местах. Разве что на стенах появились новые картины-вышивки – мать увлекалась импрессионистами и виртуозно, по специальным шаблонам, вышивала их пейзажи и натюрморты.
Мы все так же молча сели. Она не предложила чаю, чтобы как-то облегчить мне разговор за столом, и я выдавила из себя:
- Мама, прости меня за все. Давай ничего не выяснять, просто забудем все плохое и постараемся как-то наладить …
Она перебила меня:
- Забыть? Ты думаешь, это так просто? Полтора десятка лет ты забывала, что у тебя есть мать, а теперь вдруг …
Она вскочила со стула и принялась ходить по комнате, с каждым шагом распаляясь все больше и больше. Я закрыла глаза и старалась не слушать ее гневного монолога, моля Бога, в которого не верила, дать мне терпение и смирение и выдержать все до конца.
Мать закончила обвинительную речь, села напротив меня и отчеканила:
-- Ты столько лет прожила без матери, проживешь и дальше. Если внучка пожелает, пусть приходит. А нам с тобой разбитую чашку не склеить.
Я сидела, вжавшись в стул. Ощущение было такое, что прокурор свою речь закончил, судья объявил мне пожизненное заключение и сейчас меня отведут в одиночную камеру. С трудом оторвав тело от стула, поднялась. Уже в прихожей обернулась, услышав приглушенный всхлип. Мать зажала обеими ладонями рот, а ржавые кисти шали вздрагивали на ее руках. Я бросилась к ней, она накрыла меня с головой шалью и мы по-бабьи завыли, тесно прижавшись друг к другу в теплом шерстяном уюте.