Глава 13

Евгения Подберезина
   Я решила рассказать Сергею о встрече с Кристиной. Хотелось с кем-то разделить ответственность за правду о смерти свекрови, а он был единственным человеком, не считая меня, замешанным в эту историю. Я совсем не была уверена, что Сергей захочет увидеть меня еще раз, но теперь у меня появился благовидный предлог для встречи.

   Прошло два дня после ужина в итальянском ресторане, но он так и не позвонил. Я его оттолкнула своей резкостью, категоричностью, язвительностью. Совсем разучилась общаться с мужчинами.

   Одиночество портит женский характер, заставляя брать на себя мужские функции добытчицы и главы семьи.  И вот мы идем по жизни размашистым солдатским шагом, рубим с плеча, работаем локтями, чтобы выжить, и незаметно, но неумолимо превращаемся в особей среднего рода. Еще не мужчины, но уже и не совсем женщины. А преуспевают в карьере и личной жизни те, кто сумел сохранить женское обличье, мягкость интонаций, а железную руку спрятал под бархатной перчаткой.

   Покормив Катю ужином, я слонялась по квартире с мобильным телефоном в руке, не решаясь позвонить Сергею. И вдруг он позвонил сам. Это явно был «звонок вежливости», не более того. И я поторопилась рассказать ему о встрече с Кристиной.

   -- Это бывшая пациентка Беаты, она была на похоронах. То, что она мне рассказала, слишком серьезно и касается нас обоих. 

   Сергей помолчал с минуту, которая показалась мне вечностью.

   -- Ну, если это так важно, наверное, имеет смысл обсудить. Давай завтра встретимся.

   Я обрадовалась как девчонка: завтра я его увижу. А смысл? Ну, обсудим мы дела наши скорбные и что дальше? Нас объединяет только тот факт, что мы оба подозреваемые, и вот появился шанс избавиться от этого статуса. И как мне себя вести с Сергеем: чисто по-деловому или все-таки как женщине, у которой он вызывает интерес? Я презирала себя за то, что опять умудрилась впасть в эмоциональную зависимость от мужчины, еще даже толком не влюбившись в него.

  И вот Сергей сидит на моей кухне, с аппетитом поедая котлеты с пюре и ничуть не взволновавшись от моего рассказа. Я терпеливо жду, пока  он подбирает корочкой хлеба остатки пюре. Чисто русская привычка все заедать хлебом. У латышей картошка заменяет хлеб, а мы вечно боимся, наверное, на генетическом уровне, остаться голодными.

   Наконец я не выдерживаю и прерываю молчание:

   - Сергей, как нам быть дальше и что делать с этой правдой?

   - А ничего не делать. Не будем же мы стучать ментам на эту бедолагу Кристину! Конечно, хороший адвокат докажет, что это убийство по неосторожности и дадут ей, учитывая инвалидность, скорее всего, условный срок, но все равно судебные мытарства добьют эту Кристину. Успокойся на том, что теперь ты знаешь правду о смерти Беаты. Несчастный случай, и все тут.

   - А как же мы? Не окажем ли мы этой гуманностью себе медвежью услугу?

   - Не дрейфь. Против нас с тобой нет никаких улик, и дело, скорей всего,  закроют. Думаешь, полиции нужен лишний «висяк»?

  - Наверное, ты прав. Но мне все равно не по себе. Образ Беаты разбился вдребезги:  я имела дело с каким-то фантомом, а не с той женщиной, какой она была на самом деле. Значит, наша с ней душевная близость была иллюзией, фальшью, на которую я купилась …

   -  Не драматизируй. Абсолютно искренних отношений, особенно между женщинами, не бывает. А Беата была к тебе по-своему привязана.  И ее есть за что уважать. Хотя  есть за что ненавидеть и даже презирать. Как и каждого из нас. 

   -- То, что  Беата человек непростой, я, конечно, понимала, но была уверена, что она прекрасный врач. Но и это оказалось химерой …

   -- Да не суди ты по Кристине, ошибки бывают и у профессионалов. Жаль только, что Беате не хватило мужества или мудрости признать свою ошибку и по-человечески поговорить с Кристиной, посочувствовать ей, что ли … Их встреча могла закончиться иначе.

   -- Или не могла. У тебя нет жутковатого ощущения, что где-то уже взвешены все наши плохие и хорошие поступки и счет давно предъявлен? Просто мы не знаем, в какую минуту жизни придется его оплатить.

   -- У меня есть ощущение, что мы заговорили, как герои триллера. Давай лучше без пафоса чаю попьем!

   - Извини. Просто с Беатой меня соединяет очень многое, и мне важно понять что-то и про нее, и про себя.

   -- Постепенно поймешь, не гони лошадей. И все встанет на свои места.

   Я включила электрический чайник, достала заварку своего любимого цейлонского чая с бергамотом и снова села напротив Сергея. Он насмешливо смотрел на меня своими разноцветными глазами. Почему-то его насмешливость меня не обидела, а успокоила. Он как-то снял остроту проблемы, и я почувствовала, что не одна. Впервые за долгое время.

   Захотелось взять его за руку, погладить по щеке и молча поблагодарить за участие. Но тут со своих курсов пришла Катя, швырнула рюкзачок в прихожей и ввалилась в кухню.

   -- О, я тоже хочу горячего чаю! А что у нас на ужин, мам?

   - Может, сначала поздороваешься и снимешь куртку?

  -- Здравствуйте, Сергей! Я бы сделала книксен, но на мне джинсы!

  Сергей заторопился домой, В прихожей он молча протянул руку и погладил меня по волосам, как маленькую девочку. Точь в точь как это делал мой отец. И я, дура, чуть не расплакалась.

   Спать не хотелось, несмотря на страшную усталость. Сумасшедший сосед с первого этажа опять включил дрель. Что можно сверлить три месяца подряд? Но сегодня даже дрель не отвлекала меня от тяжких мыслей. И думала я уже не о Беате, а о себе. О том, кого я обидела в этой жизни, кто обидел меня. Смогу ли я их простить и простили ли меня? Или кто-то держит камень за пазухой и выжидает удобный момент, чтобы им в меня запустить …

   Не мешало бы мне для начала разобраться в своей жизни и исправить то, что еще можно. И начинать придется со своей семьи, с родителей. Со стороны у меня, единственной дочки, было счастливое детство: дружная семья, любящие родители, подарки на дни рождения и праздники, каникулы на даче. Никто не знал, что я ненавидела собственную мать и дала себе клятву в десятилетнем возрасте: уйду из дома, выйду замуж, рожу ребенка, и она никогда не увидит своего внука или внучку.

   Моя мать, Любовь Николаевна, была учительницей физики в нашей школе. А у меня, как назло, не было способностей к точным наукам, зато по русскому языку и литературе всегда были пятерки. Мать это не утешало,  она называла меня тупицей, говорила, что я ее позорю. У Любови Николаевны была репутации прекрасного педагога, ее ученики блистали на олимпиадах, и я была обязана ей соответствовать.

   Помню, никак не могла решить какую-то задачу из домашнего задания и попросила маму мне помочь. Она раскричалась, что надо было в классе на уроке слушать и что меня пора определять в школу для умственно отсталых. И тут во мне что-то вспыхнуло и я ответила:

   -- Можно в школу для дебилов, а еще лучше в интернат, подальше от тебя!

   Мать молча схватила меня за косу, намотала ее на руку и волоком потащила меня в туалет. Я кричала от боли,  но она швырнула меня на пол и  закрыла дверь.

   -- Будешь сидеть как в карцере, неблагодарная девчонка, до утра!

   Я сидела на холодном полу и выла, как волчонок. За что мама меня так ненавидит? Пусть я тупица, вон Танька Гущина еще хуже учится, но когда ее толкнул мальчишка из параллельного класса и она шишку набила, ее родители на уши всю школу поставили. А моя мама в учительской объявила:

   -- Дорогие коллеги! Я вас убедительно прошу быть построже к моей дочери! И сообщать мне о малейшей ее провинности, чтобы я сразу приняла меры.

   И надо сказать, некоторые учителя с удовольствием ябедничали мамочке: Лиза болтала на уроке с соседкой по парте, Лиза забыла дома дневник … И мамочка меня наказывала то «карцером», то запретом выходить на улицу, кроме  как в школу.

  В «карцере» я тогда просидела недолго, около часа, но унижение было размером с год. Перед сном мама открыла дверь в туалет и процедила:

   -- Можешь умыться и марш спать.

  Садисткой она не была, по ее понятиям, просто строгой. Однажды отец попытался вмешаться в «процесс воспитания», но ему было сказано, что это прерогатива педагога со стажем, а он пусть своими чертежами занимается. Отец был инженером в конструкторском бюро. Маму он любил, и она с ним отлично ладила, многое ему прощала. Но только не мне. Почему-то считала: малейшее послабление, и я вырасту уличной девчонкой и неучем.

   Самое смешное, что от ее педагогических методов было мало толку: отличницей я так и не стала, чем разочаровала маму окончательно. Отцу она говорила: «Ума не приложу, в какого наша Лиза такая бестолковая и ленивая!» Отец отшучивался, а перед сном садился ко мне на кровать, гладил по голове и говорил:

   -- Ты на маму не обижайся, она тебя очень любит …

   Когда маме случалось видеть это, она комментировала:

   -- Саша, не старайся завоевать дешевый авторитет своим попустительством!

   -- Любочка, надо же и приласкать ребенка!

   -- Пусть заслужит.

   Так я и росла в сознании, что не заслуживаю любви. И хотя отец меня любил и по-своему баловал, я не получила в детстве чего-то очень важного. Защиты, уверенности в себе и в том, что дома меня всегда поймут и простят.