В огромном овраге, припорошенные снегом, лежали тела людей. Мягкий теплый сентябрьский вечер сменился утренним заморозком. Отчего нижний разложившийся слой могильного пирога покрылся свежей коркой застывших останков. Скудный перелесок, словно заросли камыша окружал начинающий цвести «пруд». Прозрачная вода жизни быстро превращалась в гнилое смертельное болото.
Смердящий дурман стелился по полям, верхушкам деревьев, пропитывал землю, пищу, сковывая размеренный уклад близлежащего хутора.
Моросил снег. Черными точками по белому полю человеческой плоти бродили вороны. Мерно вышагивая по кровавому насту, птицы не торопясь выискивали мягкую ткань. В снегу зияли темно красные дыры.
Смуглое обглоданное лицо шевелило губами. Открылся рот. Птица вздрогнула, увидев месиво, слепленное из языка и выбитых зубов. Клюв покрылся свежей кровью. Проткнутое когтем глазное яблоко бирюзовым зрачком глядело в небо.
Вкусив парящей каши, стервятник одобрительно каркнул. Подлетели сородичи.
Отталкивая друг друга крыльями, санитары лакомились сочной мякотью. Блеск золотой коронки, затерявшейся в пропасти разомкнутых десен, раззадорил едоков.
Внезапно вожак насторожился. Утлый запах падали перебил хищный волчий мускус. Возмущаясь не прошеным гостем, стая взмыла в воздух. Небо над ямой затянуло черной ревевшей тучей. Учуяв опасность, поджала хвост дворняга. Соскользнула с бугорка холодная нога. Выеденный пах белел тазобедренными костями. Из-под снега торчали ботинки, конечности, головы. Узкую голую спину обнимали детские ручки. Маленькие закоченевшие пальцы впились в потемневшую кожу матери. В затылке у женщины зияла дыра.
Оскалив зубы, Волк развернул уши вперед. Внимательным взглядом обвел округу. Шерсть на холке встала дыбом. Кончик хвоста потянулся вверх. Густой, низкий вой заставил вздрогнуть мертвецов. Покачнулась в траурном приветствии кисть из сугроба. Пальцы смотрели в разные стороны. Светлую полоску от часов на потемневшем запястье перечеркнул глубокий порез. Из объеденного живота с опаской выглянула крыса. С приходом хищника животный пир становился смертельно опасным.
Вой, особенно низкий вначале в середине немного повысился. Длительное протяжное «у-у-у-у» постепенно перерастало в «у-у-о-о». Высоко заунывно откликнулась волчица. Повертев ушами, животное надеялось на короткие щенячьи подвывания. Но полуминутное гудение раззадорило только собак, прибылые молчали.
Окончив песню, серый втянул ноздрями воздух. Глаза заволокло пеленой. На узкой вытянутой морде дрогнули губы, оголив изогнутые клыки. С опаской ступая по застывшей человеческой лаве, волчара приблизился к маленькому бурому медвежонку с оторванным ухом. Пуговица на левом глазу отсутствовала.
Из детской игрушки торчала вата. Уткнувшись мордой в зеленое клетчатое пальто, Волк зарычал. Схваченная за плечо старуха со скрипом перевернулась. Перекошенное лицо было свернуто на бок, рот открыт. На груди желтело пришитое солнышко.
Под телом бабки лежал завернутый в пеленки грудной малыш. Сморщенное белое лицо казалось мертвым. На заляпанных кровью тряпках светилось такое же колючее солнышко, только поменьше. Солнечные люди! Он нашел их. Волк отпрянул от запаха детских экскрементов. Лапа провалилась во что-то липкое.
Взвизгнув то ли от страха, то ли от боли, то ли от брезгливости, животина схватила ребенка и побежала в лес. Лицо грудничка блестело от волчьей слюны. Яма ожила. Продолжило трапезу вороньё. В крысиный склеп пожаловали гости.
Отец Волк торопился. Под мощными лапами поскрипывал снег. Ему нужно было успеть к норе, когда лучи спасительного солнца заиграют на стенах логова. Щенки всегда визжали от радости, бегая за тенью материнского хвоста.
Но со вчерашней луны что-то изменилось. Он больше не слышал привычного щемящего сердце визга и тявканья детенышей. Не заигрывала Мать Волчица, не виляла хвостом, не покусывала морду.
Чужой след на помеченной тропе таил угрозу. Положив малыша на еловые ветки, Волк притаился. Кислый человеческий запах раздражал самца. С макушки высокого дерева упал снег. Вспорхнула птица. Послышался гул мотора. Впереди мелькнули очертания тягача. Всё стихло. Трусцой по нетронутой белой земле, между соснами скользило тело Отца Волка.
У неглубокой норы виднелись припорошенные следы. Сквозь тонкую пелену первого снега проступали пятна крови. Сухой валежник над входом был не тронут.
Солнечные лучи растворялись в угасающем взгляде волчицы.
Осунувшаяся морда напоминала собачью. Длинная шерсть лезла клочьями. Усы покрылись изморозью.
Пять окоченевших волчат уткнулись в брюхо матери. На сплющенных телах детенышей виднелись колотые раны. Края проткнутой кожи вывернулись розочкой. На сером фоне тушек выделялась одна с белым пятном на боку. В пасти чернел язык, под хвостом кусок прямой кишки. Ребра были сломаны, на шкуре отпечаталась кровавая подкова сапога.
В углублении пещеры распласталась разорванная на части девочка лет пяти. Белая вязаная шапочка, розовый бант, кусок бардового платья на лице. Висевшие на костях мышцы были не тронуты. Разбросанные по лежбищу внутренности парили.
— Не голод вселился в насильника — злость, безысходность, ненависть…
— Гладко брешишь, Мыкола,— у костра грелись четверо мужчин в серых шинелях. Карабины пирамидой стояли рядом,— не похоже на Киплинга.
— А я, по-твоему, на кого похож? — рассказчик ухмыльнулся.
— На москаля,— старик заискивающе растянул рот в беззубой улыбке.
— Москаль и есть.
— Господин Москаль,— подъехал на лошади хлопец в полушубке,— привезли еще два грузовика жидов.
— Ну что зенки вылупил? — Москаль расстегнул кобуру.— Разгружай. Учить что ли? Девочки налево, мальчики направо.
— Раздевать?
— К следующей партии не поспеем. Снимать только цацки.
— Слышь, Мыкол,— старик отряхнул полы шинели,— что там дальше с волком стало?
— Волчару на курятнике взяли, а волчица к Власову подалась в комиссарши.
— Да я серьезно!
— Серьезно, говоришь? — полицай снял «Вальтер» с предохранителя.— Бросил Волк Отец к ногам любимой выблюдка недоношенного. На, мол, утешься! Стой! Сука!
Раздался выстрел. Побежавший к лесу мальчишка, раскинув руки, упал. Из автомобилей спрыгивала обескураженная, подавленная, испуганная толпа. На лицах людей запечатлелась гримаса смертельного ужаса. Раздавались короткие команды, одиночные выстрелы. Плачь детей, стон стариков, рёв матерей.
— Эту давай к костру,— молодую женщину в разорванном платье толкнули в сторону.— И эту тоже,— полицай сдавил пальцами лицо деда,— пасть раззявь. Ах ты, сука червонная. Не хлебальник, а золотые прииски.
Удар прикладом пришелся в челюсть. С седой головы слетела шляпа.
— Мыкола, дай кусачки.
Часть страдальцев, растолкав малочисленную расстрельную команду, ринулась к лесу. Желтые искры рассыпались по оврагу.
— Посмотрела Мать Волчица на подарок,— голос оберполицая градом разлетался по округе. Выстрел.— Надавила гаденышу на животик. Ожил сученыш.— Выстрел, Люди валились, как в тире.— Срыгнул. Заплакал, открыл свою жидовью пасть. Завертел головешкой. Воспрянула Мать. Сунула набухшие сосцы паршивцу.— Москаль громогласно рассмеялся, глядя на закончившиеся патроны,— материнский инстинкт оказался сильнее звериного!
— Глянь, Мыкола, волк,— беззубый старик указывал стволом на холм за ямой,— с белым пятном на боку.
Морозный воздух окружил животное светящимся ореолом. В свете мерцавших снежинок фигура Волчицы казалась огромной.
Отобрав ружьё, Москаль прицелился. На широком прочном лбу собрались морщины:
— Это она - Мать Волчица! — заиграли желваки на впалых заросших рыжей щетиной щеках.— Вот и встретились, сука! Не стрелять, я сам!
Взводный айнзацгруппы внезапно схватился за сердце. Стянуло железным обручем грудь. Дыхание перехватило: — Не надо,— он оттолкнул руку помощника.
В прорези прицела вместо волчицы светилось мутное пятно. Старшой потер глаз, кепка съехала на затылок:
— Ферфлюхте юден.
Шевелившиеся тела унтерменшей просматривались хорошо. Москаль вновь совместил мушку с прорезью планки. Выстрел. Тело извивавшейся старухи застыло:
— Работает!
И снова вершину холма затянуло дымкой.
— Куда, господин старший полицейский? — Москаля было не остановить.
Спотыкаясь о мощи проклятых евреев, он несся к свободе. Перед глазами, как и последние два десятка лет разворачивалась одна и та же картина.
Вместе с отцом они находят волчье логово. Пять щенят, ни сколько не страшась людей, резвятся возле ямы. «Давай»,— сказал отец. Мыкола сжав губы, принялся кромсать вилами волчат. Что-то вселилось в мальчишку. Визг детенышей, кровь на сапогах возбуждали его. Последнего он догнал у оврага. Высокая трава преградила путь невинной жертве. Проткнув коваными прутьями тело беззащитного хищника, будущий старший полицай раздавил щенка ногой.
Из открытой пасти вывалился язык, из-под хвоста полезли кишки. Хруст костей раззадорил маленького изверга. Он целился в белое пятно на брюхе.
Вся жизнь его с этого момента шла параллельно с волчьей. Загрызли отца. Через несколько лет - дочь. Вчера пропала пятилетняя падчерица. Её розовый бант бабы с хутора видели мелькнувшим в лесу. Единственное оставшееся существо, при виде которого душа Москаля парила в небесах, был его сын.
Закончился овраг. Гудели ноги. Пот заливал небесного цвета глаза. На серой шкуре волчицы блеснули пуговицы. Стая ворон, кружась над полем, заслоняла солнце. В голове пульсировала кровь. Спусковой крючок, словно пушинка.
«Двадцать два» отсчитал мозг. Привычно дернулось плечо. Запах пороховых газов щекотал ноздри. Умолкло вороньё. От крика раненого животного радостно защемило сердце. Груз тяжелой жизненной ноши медленно сползал с плеч. Вот только пуговицы на шкуре хищника внесли в свершившееся возмездие неопределенность. Для верности Москаль выстрелил в упор.
\Опустившись перед жертвой на колени, взводный провел рукой по шкуре волчицы. Мех животного больше напоминал удушливое шершавое сукно немецкой шинели. Ладонь покрылась чем-то теплым и липким. От напряжения полицай не мог сфокусировать взгляд на морде серой твари.
— Мыкола, шо же ты наделал? — задохнувшийся от погони старик вырвал из цепких рук оберполицая винтовку,— сынку своего ухлопал.
В безумных глазах командира всё вокруг словно улыбалось, растворяя в общей радости залитые кровью руки, деревья, мертвое море людей.
Стало тихо. Тишина катилась по присыпанным снегом телам невинно убиенных собирая последние выдохи. Огромный сочившийся болью ком наматывал усопшие души на траки вечности.
Полицай очнулся. Посмотрел на вымазанные ладони. Привычным движением обшарил карманы убитого. Срезал часы с руки, оставив глубокий порез на запястье, и громко скомандовал:
— Чего уставились? Строиться!