Одного человека звали Иннокентий, а фамилия у него была Хренов. Какое-то время он был в меру жизнерадостным человеком, но на фоне сложной экономической ситуации его оптимизм вдруг зашкалило, и он стал приставать к людям с просьбой верить в самих себя.
Легко было заметить, что чем настойчивее Иннокентий, тем быстрее бегут от него люди. Но он успел сам поверить в свои слова.
Кто-то откупался от него деньгами, кто-то — обещаниями. В конце концов оказалось, что весь район ему что-нибудь да обещал.
Не то чтобы Иннокентий пользовался этим неумело. Большой период своей жизни он то и делал, что гулял, и умудрялся покупать себе новые носки. Многие тогда ходили в грязных.
Но когда поток обещаний иссякал, Иннокентий находил себя в долговой яме. Люди разговаривали с ним только сверху вниз, и только те, кто этого захочет. На этих малых он набрасывался неистово, атаковал расплывчатыми просьбами и они уходили.
Но один пожилой мужчина в шляпе спросил у Иннокентия:
— Работать хочешь?
Иннокентий не отвечал. Тот настаивал:
— Если хочешь ничего не делать и получать деньги, приходи завтра к филармонии.
На прощание мужчина, как в старых фильмах, сказал: «Честь имею!»
Иннокентий мог пообещать, к своим обещаниям он всегда относился без особого уважения. Но филармония! — вот что ему нравилось уже само по себе.
Иннокентию померещилось, что Вселенная его выбрала, как он её выбрал. Он видел себя дарящим свою идею внимательной публике в свете прожекторов. Выходит из лимузина, и репортёры кричат ему: «Хренов! Хренов!»
И хотя он в жизни не сыграл ни на чём ни одного аккорда, и контрабас называл большой скрипкой, но всё-таки надел для филармонии лучшую рубашку.
Филармония со служебного входа оказалась простой. Как сам он отметил, никакой лепни. Пластиковые окна, двери, стены.
Но Иннокентий имел отдельный кабинет, где был стол и стул. На столе лежал гвоздь.
Время от времени на стол клали музыкальный инструмент. Иннокентий проводил гвоздём по лакированному дереву, царапину фотографировали, и инструмент уносили.
Иногда это случалось пять раз за день, иногда — неделями ни разу. Закономерности Иннокентий не заметил. Но так или иначе каждый день он получал обещанную ему пачку чая.
Чай был грузинский, и пить его никто не собирался. Продать тоже не удавалось никому.
Когда Иннокентий попробовал что-то вякнуть, человек с фотоаппаратом коротко объяснил, что с поезда не спрыгнуть.
И наш герой вновь разбудил свой оптимизм.
Иннокентий с этого момента делал уже не царапины на древесине, а произведения искусства. Сначала он перепробовал латинские буквы, ему больше всего понравилась R. Потом перешёл к изображению знакомых ему предметов — крестов и домиков, цветов. Наконец, подошёл к портретам окружающих его людей. Тех, что приносили ему, можно сказать, новый материал.
Когда к Иннокентию подошли двое без инструмента и фотоаппарата, он загрустил. В участке спрашивали, есть ли у него деньги, но их не было. На всякий случай позвонил своей жене, а она говорит, начала забывать, как он выглядит. Денег у неё нет, тем не менее.
И тогда Иннокентий сделал то, чего никогда не нужно делать перед людьми в форме. Он стал храбриться. Говорил, что делает великое дело, что они просто не понимают пока, что они тупы.
Судье показали рожицу, которая нагло смеялась со скрипки Страдивари, как утверждалось, а рядом с рожицей был вырезан фотоаппарат. Судья заявил, что хотя сам он впервые слышит об этом безусловно выдающемся артисте, инструмент вышеозначенного требует абсолютного к себе отношения. Абсолютного! — он повторил.
Потом судья открыл блокнот, полистал, поцокал языком, и Иннокентий получил свои законные семь лет, которые благополучно отсидел в компании торговцев запрещённым веществом.
Работу в заключении ему как вредителю не дали, и Иннокентий в основном лежал. Он здорово поправился и крепко подумал. Домой вернулся Иннокентий-реалист.
Он сразу же стал торговать наркотиками, чтобы открыть со временем вино-водочный магазин с низкими ценами. Вспомнил о семье, купил домой мороженое и торт. Купил матери новые очки. У Иннокентия появились деньги.
Когда за ним пришли, гражданин Хренов пробовал договориться, но над ним посмеялись, сказали: «Пиши нам оттуда, старик».
За семь лет многое может измениться.