Была у меня одна знакомая - молодая девушка, приехавшая вместе с мамой из провинции. Обе они, и девушка, и её мама, работали на рынке. И обе курили...
Мама нашла себе сожителя из местных, который был младше её лет на пятнадцать и сильно пил. Когда я смотрела, как этот мамин ухажёр, еле-еле соблюдая равновесие, шел к забору, чтобы чуть ли не публично справить малую нужду, я страшно жалела Лиду - так звали эту девушку, ведь ей приходилось жить в доме монстра, сильно смахивавшего на разбитных героев Рембрандта. Лида была очень доброй девушкой, но ни особой красотой, ни интеллектом она не отличалась, и я с горечью думала, что её может ждать в жизни при такой матери и её запойном друге.
Потом я потеряла этих людей из вида... Но года через два я встретила Лиду в маршрутке, куда она запрыгнула, выкурив предварительно сигаретку на улице. Мы очень обрадовались друг другу. Лида рассказала мне, что её судьба сделала крутой виток: у неё обнаружился такой сильный голос, что её взяли учиться куда-то в Гнесинку, с мамой она больше не живёт, потому что ей дали комнату в общежитии. Я обрадовалась ещё больше и стала по своему обыкновению рисовать радужные картины блестящего будущего, которое ждёт мою юную знакомую. Вдруг по Лидиной щеке скаталась прозрачная горькая девичья слеза.
- Лида, почему ты плачешь? Я что-то не то сказала?
- У меня рак горла нашли,- ответила она, стряхнув эту единственную слезу-беглянку. Я тут же начала успокаивать Лиду, что, мол, если вовремя обнаружить, то можно побороться, что есть новые методы...
- У меня четвёртая стадия.
-Ну, ты хоть не кури, Лида,- сказала я, ошарашенная таким диагнозом.
- А, всё равно теперь, - махнула она рукой и достала пачку сигарет из сумочки.
Мы доехали до Москвы и, попрощавшись, разошлись в разные стороны. Я оглянулась и посмотрела ей вслед: держись, девочка. От меня могла бы уходить в светлое оперное будущее талантливая певица-самородок, а уходила печальная курильщица... На кладбище. И я тоже расплакалась.