Из раны фонтаном выплеснулась кровь, так что я в первое мгновение инстинктивно отшатнулась. Алые капли с силой обрызгали мне лицо и рубашку, стекали по губам, они были тёплые, солоноватые и они же, как ни странно, привели меня в чувство. Нож с гулким звоном упал на пол. Так, теперь только не терять времени, крови у Томаса весьма ограниченный запас, нельзя разбазаривать. Я скосила на него глаза. Вроде держится молодцом, морщится немного, ну а как вы хотели. Он держал руку на весу, стараясь, чтобы весь кровавый поток лился точнёхонько на череп в раковине. Было видно, что ему неудобно, и мне пришлось схватить его за запястье.
— Периодически сжимайте и разжимайте кулак, — посоветовала я, — литься будет сильнее.
Он кивнул и перевёл взгляд на череп. Я тоже, и вот тут ноги у меня подкосились.
Кровь потоком заливала мёртвую голову, которая... нет, это невозможно, это точно галлюцинация... которая впитывала её как губка, будто череп был сделан не из кости, а из какого-то поролона, он впитывал алую жидкость, поглощал её, становясь всё темнее, из светло-коричневого — тёмно-бордовым, почти чёрным, пил кровь, как живой, стараясь не упустить ни капли, и это было такое жуткое зрелище, что у меня ослабели руки, я чуть не выпустила Томасову кисть. Он тоже, не отрываясь, как завороженный, смотрел на страшный ритуал, и только кусал губы от боли. Странно, он, вроде, к дискомфорту привычный, что он так страдальчески морщится... хотя кто знает, что на самом деле происходит сейчас у него внутри, как Джон Сэйдж отреагировал на столь вольное обращение с его прахом и его оружием?
Череп насыщался, не упуская ни единой капли, и в голове у меня молнией сверкнула ужасная мысль: да он же его досуха выпьет! Всего, до капельки! В человеке пять литров крови, в мистере Линсдейле уже, наверно, четыре, а эта проклятая костяшка знай себе впитывает. Я чем-то другим, нежели разум, отметила, что рука перестала ритмично сокращаться и обернулась. Мистер Линсдейл был в глубокой отключке. Он сидел на стуле, запрокинув голову и не шевелясь, по-северному бледное лицо побелело ещё больше, губы приобрели лиловый оттенок. Внутри у меня всё похолодело. Нет-нет-нет, Томми, пожалуйста, только не это! Господи ты боже мой, и сделать-то ничего нельзя... в голове вспыхнуло : "Статья 105 часть 1 Уголовного Кодекса Российской Федерации: от шести до пятнадцати...", и это не шутки, вся комната в моих пальцах, не говоря уж о ноже... угробить в центре Москвы подданного Её Величества и гражданина Евросоюза... да соберись ты!
Я, затаив дыхание, прислушалась. Дышит. Чуть заметно, грудь не вздымается вообще, только еле уловимое дуновение с губ. Живой. Живой, мать его, я чуть разрыв сердца не получила. Может, и хорошо, что вырубился, надеюсь, так он не чувствует боли. Меня же трясло так, что я чуть не выронила его руку. Пришлось опереться о край раковины, ноги меня постыдным образом не держали, а садиться на колени к полумёртвому человеку я была не готова. Череп тем временем вытягивал из мистера Линсдейла остатки жизненной силы, и вот тут-то я психанула.
— Да когда ж ты налакаешься, сволочь? — Я обращалась к залитому кровью черепу и не считала это чем-то противоестественным. — Когда ж ты захлебнёшься? Он же кровью истечёт на моих руках, ты его уже достаточно наказал, смени пластинку, — я схватила нож, — хочешь, я в башку тебе его всажу?
Я не знаю, что изменилось и когда, я была слишком занята руганью с черепом, но, уже действительно замахнувшись клинком, чтобы раскроить эти проклятые кости, я вдруг увидела.
Кровь тёмными струйками скатывалась по абсолютно чёрной, глянцевой поверхности черепа, больше не впитываясь и не просачиваясь внутрь, постепенно образуя в раковине красное озеро.
Меня повело. Томас Линсдейл был прав: ошибиться невозможно.
Я против воли осела на пол, прижавшись лбом к холодному кафелю. Под ногами лежал уже бесполезный нож. Получилось... господи ты боже, поверить не могу... получилось... и тут меня шарахнуло. Получилось, говоришь? Пока ты тут сидишь и рыдаешь от облегчения, он правда истечёт кровью. Я с трудом, ударяясь о края раковины и ножки стула, встала и опрометью ринулась в комнату. Блин, ещё немного, и никакая штопка не поможет, только переливание... надо чем-то остановить кровь... мини-бар! Я выгребла оттуда все кубики льда, которые поминутно пытались выскользнуть из горсти, и завалила этой кучей обессиленную руку в раковине. Лёд мгновенно окрасился розовым. Рука Томаса покоилась на лбу черепа, словно поглаживая того по голове. Господи, ну и зрелище. Но лёд всё-таки приостановил кровотечение, и так уже не слишком сильное. Хоть бы ему хватило внутренних резервов, я, конечно, постараюсь сейчас его зашить, но... Если потеря крови будет критической, тогда не знаю, что и думать. Объясняться с врачами и полицией было выше моих сил и воображения.
Так, где тут этот волшебный чемоданчик? Я приволокла его в ванную, некоторое время пытаясь дрожащими пальцами открыть замочек. Боже, теперь бы вспомнить, что он говорил... Обработать рану пероксидом. Так. Слава всем богам, рана чистая, значит, возможно, обойдётся без нагноения. Пероксид, пероксид... только бы внутрь не попасть... господи, руки-то как трясутся, как же я его зашивать буду, я же нитку в иголку не вставлю. Но медлить нельзя, тут, как в фильмах про медиков, каждая секунда на счету.
Нитку в иголку я всё-таки вставила с четвёртой попытки и окунула в стакан со спиртом. Игла-то какая странная: изогнутая, как подкова, тонкая и наверняка безумно острая. Как пальцы-то пляшут... так, всё, глубокий вдох и понеслась.
Узелок... стянуть края, проколоть, зашить... узелок... Юля, ты не могла ему просто рубануть по запястью? Нет, конечно, тебе надо было до локтя ему руку располосовать, хоть бы нити хватило. Так, он говорил, стежки не должны быть частыми... а как понять, достаточно ли они у меня частые или нет? Я пыталась вспомнить все фильмы, где я видела наложение швов. Наконец на ум мне пришёл фильм "Ганнибал", чудесный фильм в данных обстоятельствах. Как он там Клариссу Старлинг штопал... что-то у меня непохоже получается. Да хрен с ним, главное, вроде рана и впрямь стягивается. Томас Линсдейл до сих пор пребывал в глубоком обмороке, и сейчас мне это играло на руку. Тут тебе и анестезия, и пациент не дёргается. Как там наш пациент? Еле-еле, но дышит. Дыши, Томми, дыши, ты мужик крепкий, тебя эта дрянь за двадцать лет не сломала, а уж порез на руке... Я зашивала рану, непроизвольно высунув язык от сосредоточенности. Наконец, оставив небольшой зазор, я закончила. Рука выглядела кошмарно: от швов расходились красные пятна, сами нитки топорщились узлами, так что рука мистера Линсдейла была похожа на ощерившееся боевыми ежами заграждение. Но вроде не сочится ничего прямо так уж сильно... теперь обложить всё это великолепие ватными тампонами... а, нет, Юлёк, погоди.
Я сполоснула руки под краном для ванны и вышла в комнату. Где мой телефон? Мистеру Линсдейлу надо будет предоставить фотоотчёт. Я сфотографировала его самого на стуле, отдельно заштопанную руку, череп в луже крови на дне раковины, окровавленный нож и на всякий случай ещё общий план. А теперь перебинтовать.
Томас так и сидел неподвижно на стуле, тащить его в комнату я не решилась. Мало ли что, вдруг рана откроется, да и переть на себе килограммов семьдесят бесчувственного тела было как-то несподручно. Пусть сидит пока там, а я попытаюсь привести себя в норму. М-да, ну и видок. Краше в гроб кладут. Слава богу, на чёрной рубашке не видна кровь. Я села на пол рядом с мини-баром и закрыла глаза. Господи, что это было. Что это было... до конца дней своих я не забуду этот жуткий череп, вбирающий кровь, как губка, можно сколько угодно говорить, что так не бывает, я-то знаю. Я-то знаю... Я замерла в прострации, не в силах пошевелиться, из меня будто откачали разом всё, что только можно. Перед глазами плавали цветные круги. Что ощущал Линсдейл во время этой экзекуции, я даже представить себе боялась. Искренне надеюсь, он хлопнулся в обморок от кровопотери, а не от чего-то другого. В висках ухало до боли.
Не знаю, сколько прошло времени, сколько я просидела так на полу, замерев в оцепенении, прежде чем из ванной послышался слабый стон. Я вскочила, непроизвольно покачнувшись от внезапного головокружения, и рванулась на звук.
Линсдейл пришёл в себя и прерывисто дышал, откинув голову на спинку стула. Я осторожно повернула к себе его лицо. Глаза у небо были полуприкрыты, смертельная бледность ещё не сошла с щёк, но дыхание уже было не таким слабым.
— Вы как? — Голос у меня внезапно осип.
— Хреново, — прошептал он с трудом, — голова кружится.
— Ещё бы. Но... в общем, что смогла, я сделала. И разрезала, и заштопала.
— Что... произошло...
— Сэйдж напился вроде бы.
— Как...
— Давайте я вам помогу перейти в комнату, вам надо лечь. Вам надо поспать. Не дёргайтесь, я всё вам потом расскажу. И фотоотчёт предоставлю. Давайте, попытайтесь встать, я вас подержу.
Он слабо кивнул.
— Давайте... Вот так... Осторожно... Осторожно-осторожно. Не делайте резких движений. Берегите руку. Так... Ну вот... — Я помогла ему лечь на кровать. — Теперь спите. Вы потеряли много крови, у вас сейчас слабость и головокружение. Вам надо поспать.
— Нет, — он покачал головой, лицо понемногу розовело, — я уже выспался. Подойдите сюда и расскажите, что тут творилось, пока я был в отключке.
Это не человек, это киборг какой-то.
Я села на край кровати, бросив взгляд на его лицо, и вдруг чуть не свалилась от неожиданности.
— Что такое? — встревоженно спросил Томас. — Что случилось?
— Зеркало, — я рыскала взглядом по номеру в поисках своего рюкзачка, — зеркало, зеркало... Вот! — Я вытащила маленькое карманное зеркальце. — Смотрите. В глаза себе смотрите!
Из круглого зеркальца с небольшой трещинкой на Томаса Линсдейла смотрело его лицо с очень светлыми, почти прозрачными глазами и расширенными зрачками.
— Что б я сдох. — тихо сказал англичанин, вперившись в своё отражение. — У вас получилось.
— У вас получилось, — поправила я его, — я, как вы сами говорили, всего лишь посредник. Медиатор.
— Глазам не верю, — пробормотал он и поднял на меня взгляд, — так, а теперь рассказывайте.
— Давайте вы фотки посмотрите, — предложила я, — мне как-то трудно всё это описывать.
— Вы ещё и фотографировали? — поразился Линсдейл. — Вы страшная женщина, Джулия, вам никто об этом не говорил?
— Вы и только что. Вот, смотрите, — я дала ему телефон.
Некоторое время он молча листал фотографии, и лицо его, такое заледеневшее в своей учтивой маске в самом начале нашего знакомства, приобретало поистине неописуемое выражение. Томас Стэнли Линсдейл пребывал в натуральном культурном шоке.
— Ну вы и мясник, — резюмировал он, возвращая телефон и непроизвольно бросив взгляд на забинтованную руку, — я, конечно, всякого навидался, но это смахивает на военно-полевую хирургию времён Первой Мировой.
— Вообще-то так и есть, — Господи, он ещё и шутит тут. — Ванная комната в "Мариотте" всяко не операционный блок. Я вас в буквальном смысле на коленке штопала. Мне теперь всё это будет в ночных кошмарах являться.
— Я постараюсь, чтобы у вас не было ночных кошмаров, — сообщил Линсдейл, — это самое малое, что я могу для вас сделать. Так, я минут двадцать всё-таки отдохну, а потом надо будет заняться делами.
— Какими делами? — Господи, какими ещё делами. Но, надо признать, для человека, потерявшего не знаю сколько крови и наспех заштопанного, выглядел он уже довольно неплохо. Наверно, Сэйдж его натренировал быстро приходить в чувство. Я преисполнилась к мистеру Линсдейлу глубочайшего уважения. У самой до сих пор сердце из груди выпрыгивает.
— Надо перекусить, в конце концов, и я ещё не предоставил вам обещанный танкер. — Как он ещё улыбаться ухитряется? Видно, и впрямь его "отпустило".
Некоторое время он молча лежал на постели, глядя в потолок, а я пересылала на его мобильник фотоотчёт по "синему зубу". Такое великолепие не должно упокоиться у меня на карте памяти, мистер Линсдейл вполне достоин личной копии. Через минут двадцать с кровати донеслось:
— Мне, право, неловко, но я вынужден попросить вас помочь мне одеться. С одной рукой это довольно проблематично.
А, ну да, он так и торчит здесь без рубашки, торсом светит. Господи, ещё и брюки кровью залиты, видимо, в самом начале, когда я только вспорола ему руку, кровь брызнула во все стороны, и никакое полотенце тут не спасёт.
— Посмотрите в шкафу, там висит ещё один костюм, — сообщил Томас, приподнявшись на одном локте.
Я заглянула внутрь.
— Бежевый?
— Да, и сорочка там же. Так... — он сел. — Давайте всё сюда.
Рубашку я на него кое-как напялила, стараясь не беспокоить раненую руку. Провозилась я минут семь, но в итоге рубашка была надета. Левый манжет пришлось застегнуть на дальнюю пуговицу, чтобы не задевать эту адскую конструкцию из бинтов.
— Теперь брюки, — спокойно сообщил историк.
— Может, я вас лучше ещё раз разрежу и зашью? — жалобно спросила я. Только брюк мне до полного счастья не хватало.
— Одной рукой я их не застегну и сорочку не заправлю. Господи, что вы так смотрите, я не кусаюсь и не собираюсь к вам приставать. У меня и сил на это нет.
Как ни крути, а он прав. Пришлось взять себя в руки и начать манипуляции с брюками. Это оказалось проще, чем я думала, тем более, что одной рукой он мне всё-таки помогал. Застегнув ремень, я выдохнула:
— Думаю, пиджак не обязателен.
— Сейчас да. Сначала галстук.
У меня челюсть отвисла. За кого он меня держит, хотелось бы знать.
— Да на кой хрен вам галстук, так обойдётесь. Вы же не на светском приёме. Я не умею завязывать галстуки, так что извините.
Он покачал головой:
— Джулия, вы меня огорчаете. У нас с вами так всё гладко шло и вот на ровном месте. Возьмите с полки галстук... да, этот, слушайте меня и повторяйте в точности, как я вам скажу...
В конечном счёте я победила в этой битве. Ничто не указывало на то, что мистер Линсдейл не далее как час назад лежал в обмороке с окровавленной рукой.
— Ну вот и славненько, — он подошёл к зеркалу и придирчиво себя рассмотрел. Я заметила, что глазам он уделил особое внимание, видимо, до сих пор не решаясь поверить. Да я и сама толком не верила.
Мы сидели в ресторане на первом этаже, историк изучал меню. Я строила шалаш из зубочисток, так толком и не придя в себя после всех этих ужасов. Кто бы мог подумать, что я смогу полоснуть ножом живого человека, полоснуть, а потом смотреть, как он истекает кровью. Да, Юля, твои скрытые резервы внушают оторопь, не сказать хуже... От сумбура мыслей меня отвлёк голос англичанина:
— Так, ну я определился, а вы что скажете?
— Мне кусок в горло не лезет, — буркнула я, — просто посижу с вами за компанию, если хотите.
— Вам надо выпить, — безапеляционно заявил он, — что вам заказать?
— Пива, — вздохнула я, — тёмного.
Отсчёт танкера начался.
— Вы уже получше выглядите, — я, уже не стесняясь, рассматривала Томаса Линсдейла в упор, — даже удивительно.
— Да я и чувствую себя получше. Рука болит.
— Сильно?
— Бывало хуже, уж поверьте. Но это хотя бы нормальная боль, причинённая обычным холодным оружием. Это я стерплю. — Он посмотрел на мой опустевший бокал. — Повторить?
Я кивнула. Напьюсь сегодня, и пусть хоть кто-то попробует мне что-нибудь сказать.
— Я вам тоже кое-что обещала. — Я достала телефон. По его глазам я поняла, что очень вовремя. М-да, мистер Линсдейл, а вы не такой железобетонный, каким пытаетесь казаться. Ладно, мы все заслужили кусочек счастья, каждый по-своему. Вы — встречу с любимой женщиной, я... Пожалуй, ещё хлопну, пока есть возможность.
— Алё, Олесь? Это я. Что?.. Говори громче, ты где?.. А-а-а... И сколько тебе до конца дежурства?... Слушай, забей на эти полчаса и дуй ко мне. Что?... Нормально я говорю, зачем сразу "в дрова"?.. Ну да, выпила малость. Что?.. Блин, куда ты всё время пропадаешь... Короче, у меня для тебя сюрприз, точнее, два. Собирай своё барахло и приезжай в "Мариотт", который у "Маяковки"... Да, я там. В каком смысле "что я делаю в "Мариотте"? Сижу в баре, вот лично я пью пиво, а мистер Линсдейл, кажется, коньяк... Да твою мать, зачем так внезапно трубки бросать?! — я возмущённо смотрела на погасший экран. Англичанин искоса наблюдал за мной. Я повернулась и самым светским тоном сообщила:
— Она подъедет где-то минут через двадцать. От нашего телеканала до отеля рукой подать.
Олеся вошла в бар даже раньше, я ещё третий бокал не допила. Она замерла в дверях, переводя взгляд с меня на своего историка.
— Вы... тут... что?...
— Покажите ей, — шепнула я Томасу. Он слегка закатал рукав, так, чтобы был виден краешек шва. У Олеси округлились глаза.
— Господи, — она испуганно прикрыла рот ладошкой, — господи, что это?
— Наспех придуманный и исполненный обряд экзорцизма, — я сделала ещё один глоток, — по-другому я не знаю, как это назвать. Только не выпытывай у меня подробности, иначе я опять по стенке сползу.
У Олеси глаза были как плошки. Она не сводила глаз с искалеченной руки, таращилась так долго, что я не выдержала:
— Больше ничего не замечаешь? В глаза ему посмотри, в конце концов! — Господи, немая сцена. Мне надо бы тактично удалиться, но разве ж я способна на тактичные поступки? Эх, Колчанова, не понять тебе моего варианта близости с твоим виконтом или кто он там. Большей интимности, чем собственноручное разрезание, зашивание, ах да, ещё и переодевание, сложно себе вообразить. Надеюсь, Томас не будет рассказывать все подробности. По крайней мере, я бы не стала.
— У вас получилось, — прошептала Олеся, переводя на меня потрясённый взгляд, — уму непостижимо...
— Погоди пока, вот ночь пройдёт, тогда и скажешь. Позвонишь мне и скажешь, тебе ясно?
Олеся только кивала, дыша как-то через раз.
— Учти, гости в номере допускаются только до одиннадцати. Что смотришь? Тебе надо с ним всю ночь пробыть, понаблюдать.
Боже, ну что я непонятного говорю, почему она таращится на меня, словно у меня третий глаз открылся.
Пришлось обратиться к Линсдейлу, может, хоть у него рассудок ещё не отказал.
— Да, очень своевременное замечание, — он кивнул, — я вас оставлю буквально на пару минут.
Когда он вышел, я придвинулась к Олесе и зашептала ей в ухо. Она слушала, и глаза её округлялись всё больше.
— Господи, ты что такое говоришь?
— Слушай сюда, я уже устала повторять. Полный покой и гармония, ясно тебе? Если у него откроется рана, я второй раз приезжать и штопать не буду. Хватит с меня. Так что изволь выполнять все мои инструкции по технике безопасности. Ничего, ты взрослая девочка, придумаешь, как выкрутиться, чтобы и себе, и людям. И чтобы утром позвонила мне и доложила обстановку. Я, знаешь ли, тоже нервов себе на год вперёд измотала. Всё, идёт твой историк. Удачи. Да, вот ещё что. Он, конечно, на дверь повесил бирку "не беспокоить", но... Короче, там в ванной всё кровью забрызгано и череп в раковине лежит. А в остальном всё нормально.
Её глаза надо было видеть.
Я проследила, как закрылась дверь лифта, одним глотком допила свой бокал и вышла на улицу. Надо пройтись и немного выветрить хмель из головы. Боюсь, никаким алкоголем я не заглушу эти жуткие воспоминания. Ладно, пусть будут. Мало кто может похвастаться столь экзотическим жизненным опытом.
В носу и глазах защипало. Я села на скамейку и разрыдалась с неожиданной силой, выплёскивая со слезами весь этот ужас прошедших часов, смывая с себя чужую кровь, чужую боль и чужую любовь, постепенно погружаясь в благословенную пустоту.