Братское кладбище. Глава 2

Юрий Панов 2
  Тетя Тоня всегда подчеркивала: «Никто из нашей семьи от сталинских репрессий не пострадал». Хотя бабушка всегда отзывалась  об узниках лагерей с сочувствием, хорошо помню, как она возмущалась пытками заключенных во времена разоблачения Берии. Первые годы  после Гражданской войны семья жила счастливо, несмотря на трудности. Когда кладбище закрыли парк, наверное, больше походил на лес. Росли в нем и ели, и сосны, и березы, и, конечно, липы. И грибы собирали. В последний раз я отведал жареных  луговых опят уже после того, как двор наш снесли. Нет ничего слаще кладбищенской земляники!  Птицы в парке были непугаными. Дядя Николай подобрал как-то птенца филина и выкормил. Ночной хищник стал совсем ручным, отзывался на кличку « Филя», жил на свободе, но в сумерках, если его звали, всегда прилетал и садился Николаю на плечо. Все дети были музыкально одаренными, половина из них пела в Храме Всех Святых в хоре. А вечерами молодежь часто собиралась на террасе, и играли и пели песни. Послушать музыку и песни приходил весь двор. Играли и на балалайках, на гитаре, на скрипке, а Николай даже собирался в Консерваторию на фортепьяно. Не успел. 

  Тетя успешно окончила школу, затем техникум на бухгалтера. Но безработица заставила ее заняться переписью населения. Потом она устроилась экономистом на фабрику театральных реквизитов и, наверное, тогда стала заядлой театралкой, с удовольствием сама посещала спектакли, а потом и нас водила. До сих пор вспоминаю с благодарностью «Синюю птицу» Метерлинка в театре Советской Армии, жила она рядом – на Новослободской. Когда я приходил из театра, обязательно расспрашивала, кто пел? «Как тебе повезло! Кибкало! Огнивцев!» - восхищалась она.  В 35 году умер дед, еще совсем не старый. Братское кладбище закрыли, поэтому похоронили его на Ваганьковском. Стало это кладбище семейным. И позже, тетя, самая богомольная,  водила меня туда, сажала весной цветы на могилы, на пасху приносила крашеные яйца. Рассказывала о знаменитостях, что рядом похоронены. Я могил родни сам уже  не найду - это не кладбище, а целый город с улицами и домами, склепами, окруженными  решетками даже сверху. Гораздо больше запомнились в последнее посещение могила Высоцкого с грудами гвоздик и могилы Есенина и его возлюбленной. Пила на могилах водку разудалая компания, поливала водкой из граненого стакана могилы: «Выпей, Сережа»!» И какая-то фанатичка неприличного вида с подвыванием читала стихи. Раньше кладбище казалось солнечным,  тихим и умиротворяющим. Но я отвлекся.

Началась война. Три брата ушли на фронт и двое не вернулись. А третий, Юрий, простудился зимой в окопах, подхватил воспаление легких и умер в госпитале. Бабушка считала, что Михаил пропал без вести. Но позднее тетя рассказывала, что пришла бумага, пролившая свет  на судьбу дяди. Погиб он под Харьковом и похоронен в Братской могиле. Тетя на могилу, конечно, съездила и цветы возложила. А вот Николай действительно пропал без вести. У тети сохранилась пачка его писем с войны. Когда я впервые раскрыл эти письма с волнением, наивно  думал - найду там какие-то откровения. Но письма были спокойные и ласковые. Готовился он на десантника в учебном лагере. Описывал заснеженные сосны и ели, хорошую еду и теплую одежду. А после войны пришел к бабушке солдат и рассказал, что видел он Николая раненного в тюрьме в Донецке. Взяли его в плен после прыжка на парашюте в тылу немцев. Похоже на легенду. Остался в живых из братьев только Алексей. В детстве он переболел полимиэлитом, и всю жизнь ходил с трудом, подволакивая ногу. Алексей уехал  в деревню под Рязань к родственникам жены – на всю войну, потому что москвичей заставляли всех эвакуироваться, когда немцы к городу подошли. Остались после дяди Леши четверо детей,  и внуков он дождался, а от погибших – никого.  Бабушка уехала в эвакуацию с моей  мамой. Взял их на попечение муж другой тети, тети Наташи, возил их по южным фронтам, лишился за чрезмерную любовь к семье  одной звездочки на погонах. Бабушка вспоминала свои приключения с ужасом, особенно бомбежку под Армавиром. Но остались живы, а мама – без образования, как окончила шесть классов до войны, так и не успела доучиться. Тетя осталась в Москве, рыла окопы перед наступающими немцами, простужалась, болела, потеряла голос, в церкви больше не пела,  а муж ее вместе с приемным сыном погибли на фронте. 
В это же время встречал войну мой отец.  Из военкомата его выгнали, лет не хватило, пришлось ему скитаться с другом по лесам зимой (как выжили?!), пока немцев не выгнали из родного Волоколамска. А его мать, баба Дора, прятались с сестренкой в  печи целых три дня, когда немцы в город вошли. Мне это казалось невозможным, пока я сам не увидел русскую печь. В такой печи даже баню устраивали! Отец снова явился  в военкомат, и на этот раз повезло – взяли, хотя лет не хватало все равно.  И прошел Александр Иванович Панов всю войну от Волоколамска до Кенигсберга. Был награжден орденом Славы, медалью за Отвагу и многими медалями за освобождение  городов. Начинал  рядовым  разведчиком,  а закончил старшим сержантом, водителем танка.  Про войну отец никогда не рассказывал. Если в беседах с приятелями замечал меня рядом, сразу отсылал: «Рано тебе про ужасы слушать». Но кое-что подслушать мне удалось, и эти рассказы резко отличались от параграфов школьных учебников. Ранен был отец три раза. Один раз прострелили его навылет. Входящее отверстие на груди маленькое, а из спины целый кусок вырвало. По плечу тоже рана большая змеилась – след от немецкой саперной лопатки. Но, все-таки, воспитательные поездки он проводил и показал мне монумент 28 панфиловцам под Волоколамском. Закончилась война, встретились папа с мамой и в 49 году в селе Всехсвятском, что на Соколе, родился я.